Аннхен также не досаждала ему многословными речами, ибо отлично знала: стоит папаше и впрямь разговориться, то он понесет такую странную околесицу, что у нее голова пойдет кругом. Но нынче ее мысли так всполошились цветением огорода и письмом любимого Амандуса, что она беспрестанно болтала то об одном, то о другом вперемежку. Наконец господин Дапсуль фон Цабельтау выронил нож и вилку, зажал уши ладонями и вскричал:
- О суетное, вздорное, бестолковое пустословие!
Но как только фрейлейн Аннхен испуганно смолкла, он заговорил свойственным ему протяжным, плаксивым голосом:
- А что касается до овощей, любезная дочь, то мне давно ведомо, что в нынешнем году взаимное действие созвездий особенно благоприятствует плодам такого рода, и сыны земли будут вкушать капусту, редиску и кочанный салат, дабы умножалась земная материя и они, подобно хорошо вылепленному горшку, могли бы выдержать пламень мирового духа. Гномическое[*] начало противоборствует воинственной саламандре[**], и я рад тому, что буду есть пастернак, который ты отменно готовишь. Касательно же молодого господина Амандуса фон Небельштерна, то у меня нет и малейшего возражения против того, чтобы ты вышла за него замуж, как только он возвратится из университета. Пошли только ко мне наверх Готлиба сказать, когда ты с женихом пойдешь под венец, чтобы я мог проводить вас до церкви.
[* Гномы - в средневековых поверьях германских народов духи, охраняющие подземные сокровища. Нередко они предстают в виде злых или добрых карликов.]
[** Саламандры - духи огня.]
Господин Дапсуль умолк на мгновение и, не глядя на зардевшуюся от радости Аннхен, продолжал, улыбаясь и постукивая вилкою по стакану, улыбка у него всегда сопровождалась таким постукиванием, хотя сама по себе эта привычка обнаруживалась у него довольно редко. Итак, он продолжал:
- Твой Амандус - тот, кто должен и принужден быть любимым, я разумею герундий, и я хочу тебе признаться, любезная Аннхен, что давным-давно составил гороскоп этому герундию. Почти все сочетания звезд довольно благоприятны. В восходящем узле стоит Юпитер, который взирает на Венеру в шестичасном аспекте. Его пересекает путь Сириуса, и как раз в точке пересечения таится большая опасность, от которой он спасет невесту. Сама опасность непостижима, ибо тут вступает какое-то чуждое существо, не подвластное астрологической науке. Впрочем, известно, что то особенное психическое состояние, которое принято называть дурью или сумасбродством, поможет Амандусу осуществить означенное спасение. О дочь моя, - тут господин Дапсуль снова впал в свой обычный плаксивый тон, - о дочь моя, пусть никакая зловещая сила, что коварно скрывается от моих провидящих очей, не заградит тебе внезапно пути, дабы молодой господин Амандус фон Небельштерн не был принужден спасать тебя от какой-нибудь другой опасности, кроме опасности остаться старой девой! - Дапсуль несколько раз глубоко вздохнул и затем продолжал: - Но вслед за этой опасностью обрывается путь Сириуса, и Венера и Юпитер, до того разлученные, соединяются примиренные.
Уж много лет господин Дапсуль фон Цабельтау не говорил так много, как сегодня. В полном изнеможении он встал из-за стола и снова поднялся к себе на башню.
На другой день ранним утром Аннхен управилась с ответом господину фон Небельштерну. Письмо гласило:
"Возлюбленный мой Амандус!
Ты и не поверишь, какую радость опять доставило мне твое письмо. Я передала о том папе, и он обещал проводить нас в церковь к венцу. Устрой только, чтобы поскорее вернуться из университета. Ах, если бы я могла разобраться в твоих премилых стишках, что так славно рифмуются! Когда я сама читаю их себе вслух, то они звучат так чудесно, и мне кажется, что я все понимаю, а потом все пропадает, путается и разлетается, и мне сдается, что я читала одни слова, ничем не связанные между собой. Наш деревенский учитель полагает, что так и надлежит быть и что таков именно новый, возвышенный язык, но я - увы! - я только глупая простушка! Напиши, нельзя ли мне на время записаться в студенты, только чтоб не запустить хозяйство? Пожалуй, это невозможно? Но уж зато как только мы станем мужем и женою, то и мне что-нибудь да перепадет от твоей учености и твоего нового, возвышенного языка. Посылаю тебе, сердечно любимый мой Амандус, виргинский табак. Я доверху набила им коробку из-под шляп, сколько поместилось, а новую соломенную шляпу покамест надела на голову Карлу Великому[*], который стоит в нашей гостиной, хотя у него и нет ног, - ты ведь знаешь, это всего только бюст. Не подыми меня на смех, Амандус, а я вот тоже написала стишки, и они славно рифмуются. Напиши мне только, как это получается, что, не будучи ученым, знаешь, что получается в рифму. А теперь послушай-ка:
Люблю тебя, хотя мы чужие,
Итак, хочу стать твоей женой.
Свод неба очень голубой,
А вечером звезды золотые.
А потому ты вечно
Любить меня должен сердечно,
Шлю тебе виргинский табак,
Кури на здоровье, как дружбы знак!
Будь пока доволен моими стараниями; когда я постигну возвышенный язык, постараюсь писать лучше. В нынешнем году салат латук уродился чрезвычайно, а карликовая фасоль прекрасно всходит, но моего таксика, малютку Фельдмана, большой гусак вчера коварно ущипнул за ногу. Итак, на этом свете ничто не совершенно. Мысленно целую тебя сто раз, мой милый Амандус, твоя верная невеста Анна фон Цабельтау.
Р. S. Я писала в большой спешке, отчего некоторые буквы вышли вкривь и вкось.
Р. S. Но ты не пеняй на меня, ведь я хоть и пишу криво, да пряма душой и пребываю тебе верна и всегда твоя Анна.
Р. S. Вот те на! Я было совсем запамятовала! Ах я растеряха! Папа тебе сердечно кланяется и велит передать, что ты именно тот, кто должен и принужден и когда-нибудь спасет меня от великой опасности. И я страх как этому рада и еще раз остаюсь твоей любящей, неизменно верной Анной фон Цабельтау".
[* Карл Великий (742 - 814) - франкский король, завоевания которого привели к образованию обширной империи. Политика Карла Великого содействовала формированию феодальных отношений в Западной Европе.]
У фрейлейн Аннхен словно гора с плеч свалилась, когда она закончила письмо, над которым немало потрудилась. Но на душе у нее стало весело и легко только тогда, когда она смастерила конверт и запечатала его, не обжегши пальцев и бумаги, довольно явственно вывела кистью на табачном ящике "А. ф. Н." и отдала Готлибу, чтобы он снес его вместе с письмом в город, на почту. Позаботившись о домашней птице, фрейлейн Аннхен поспешила на свой любезный огород. Дойдя до гряд с морковью, она решила, что настало время подумать о городских лакомках и копать на продажу первую морковь. Кликнув служанку, чтобы подсобила в работе, фрейлейн Аннхен осторожно зашла на середину гряды и ухватила высокий пучок ботвы. Но когда она потащила, раздался странный звук. Не следует тут вспоминать про тот ужасный визг и вой, какой слышится, когда выдергивают из земли корень альрауна, отчего разрывается человеческое сердце. Нет, звуки, доносившиеся из земли, походили на тонкий, радостный смех. Все же фрейлейн Аннхен выпустила пучок из рук и вскричала, слегка напуганная:
- Ай, да кто же это там смеется надо мною?
Но как только все стихло, она еще раз ухватилась за зеленый пучок, который, казалось, был выше и пышнее прочих, и невзирая на смех, снова раздавшийся возле нее, смело вытащила из земли прекраснейшую и нежнейшую морковку. Но едва фрейлейн Аннхен взглянула на морковь, как закричала от радостного испуга. Служанка подскочила к ней и, увидев прелестное чудо, закричала столь же громко, как и фрейлейн Аннхен. На морковь был плотно надет великолепный золотой перстень с искрящимся топазом.
- Глядите, - воскликнула служанка, - да ведь это ваш, фрейлейн Аннхен, это обручальное кольцо! Наденьте его поскорее!
- Какой вздор, - ответила фрейлейн Аннхен, - обручальное кольцо мне должен преподнести господин Амандус фон Небельштерн, а не какая-то морковь!
И чем дольше фрейлейн Аннхен любовалась перстнем, тем больше он ей нравился. А перстень поистине был такой тонкой, изящной работы, что, казалось, превосходил все, что когда-либо производило человеческое искусство. Перстень состоял из несчетного множества крохотных фигурок, сплетенных в разнообразные группы, сперва едва видимые простым глазом; но затем, когда внимательно в них всматриваешься, они, казалось, начинают расти, оживают и пляшут в легких хороводах. А драгоценный камень горел необычайным огнем, и даже в "Зеленом своде"[*] в Дрездене едва ли можно было найти подобный топаз.
[* "Зеленый свод" - музей в Дрездене, в котором помещена коллекция саксонских ювелирных изделий.]
- Кто знает, - говорила служанка, - как долго прекрасный перстень пролежал глубоко в земле, и вот наконец заступ поднял его наверх и сквозь него проросла морковь.
Тут фрейлейн Аннхен сняла с моркови перстень, и - странно! - морковь выскользнула у нее из рук и пропала в земле, но служанка и фрейлейн Аннхен почти совсем не обратили на это внимания: они были погружены в созерцание великолепного перстня, который фрейлейн Аннхен не задумываясь надела на мизинец правой руки. Сделав это, она тотчас же ощутила во всем пальце колющую боль, которая прекратилась, едва Аннхен ее почувствовала.
За обедом, само собой разумеется, она поведала господину Дапсулю фон Цабельтау о диковинном приключении на морковной гряде и показала прекрасный перстень, снятый с моркови. Она хотела снять перстень, чтобы отец мог получше рассмотреть его. Но тут же снова почувствовала колющую боль, как и тогда, когда надевала перстень, и эта боль не унималась все время, пока она пыталась снять перстень, и в конце концов стала такой нестерпимой, что ей пришлось отступить от своего намерения. Господин Дапсуль с напряженным вниманием рассматривал перстень на руке Аннхен, велел ей, вытянув палец, описать различные круги, обратившись ко всем четырем странам света, после чего погрузился в глубокое раздумье и, не промолвив ни единого слова, отправился на башню. Фрейлейн Аннхен слышала, как ее папаша, подымаясь по лестнице, тяжко вздыхал и охал.
На следующее утро, когда фрейлейн Аннхен гонялась по двору за большим петухом, который творил всякие бесчинства, а в особенности задирал голубей, господин Дапсуль фон Цабельтау вдруг так ужасно зарыдал в разговорную трубу, что Аннхен вся затрепетала и, сложив руку горстью, крикнула ему:
- Почему это вы, любезный папаша, так немилосердно завываете? Вы всполошите всю мою птицу!
На что господин Дапсуль прокричал в разговорную трубу:
- Анна, дочь моя Анна, немедленно подымись ко мне!
Фрейлейн Аннхен чрезвычайно удивилась такому приказанию, ибо папаша никогда еще не звал ее на башню, а, напротив, тщательно запирал за собой дверь. Она порядком струхнула, покамест взбиралась по узкой витой лестнице и отворяла тяжелую дверь, что вела в единственную комнату башни. Господин Дапсуль фон Цабельтау сидел в большом кресле необыкновенного вида, весь обложенный всяческими диковинными инструментами и запыленными фолиантами. Перед ним стояла подставка с рамой, на которой был натянут лист бумаги, исчерченный различными линиями. На голове господина Дапсуля была высокая остроконечная серая шапка, а на нем самом - широкий серый коломянковый хитон[*], а с подбородка свисала привязанная длинная белая борода, так что он и впрямь походил на волшебника. Из-за этой-то поддельной бороды фрейлейн Аннхен сперва не узна ла папашу и боязливо озиралась по сторонам в надежде, не стоит ли он где-нибудь в углу. Когда wo фрейлейн Аннхен убедилась, что бородатый человек на самом деле се папочка, то от всей души рассмеялась и спросила: не наступили ли уже святки и не собрался ли папочка представлять работника Рупрехта?
[* Коломянковый хитон. Хитон - одежда древних греков, сшитая в виде рубашки без рукавов и подпоясанная с напуском. Коломенок - вид льняной ткани с гладкой и мягкой лицевой поверхностью.]
Оставив без всякого внимания ее слова, господин Дапсуль фон Цабельтау взял в руки маленькую железную палочку, притронулся ко лбу Аннхен и затем несколько раз провел по ее правой руке от плеча до кончика безымянного пальца, после чего ей пришлось усесться в кресло, с которого встал господин Дапсуль, и положить палец с надетым на него перстнем на бумагу в раме так, чтобы топаз оказался в центре, куда сходились все линии. В тот же миг из драгоценного камня во все стороны полились желтые лучи, так что весь лист стал бурым. Тут линии затрещали, пришли в движение, и, казалось, маленькие человечки, спрыгнув с перстня, весело засуетились по всему листу. Между тем господин Дапсуль, не сводя глаз с листа, схватил тонкую металлическую пластинку и обеими руками поднял кверху, намереваясь прижать к бумаге; но в тот же миг он поскользнулся на гладком каменном полу и пребольно хлопнулся задом, а металлическая пластинка, которую он инстинктивно выпустил из рук, чтобы по возможности удержаться от падения и уберечь копчик, со звоном упала на пол. С тихим "ах!" фрейлейн Аннхен очнулась от странного полузабытья, в которое была погружена. Господин Дапсуль с трудом поднялся, снова надел серую, похожую на сахарную голову шапку, оправил поддельную бороду и уселся против фрейлейн Аннхен на фолианты, нагроможденные друг на друга.
- Дочь моя, - начал он, - дочь моя Анна, каково было у тебя сейчас на душе? О чем думала? Что чувствовали? Какие образы в глубине твоего существа открылись перед твоими духовными очами?
- Ах, - возразила фрейлейн Аннхен, - мне было так отрадно на душе, так отрадно, как никогда. Потом я вспомнила господина Амандуса фон Небельштерна. Я отчетливо видела его, только был он куда красивее, чем обыкновенно, и курил трубку виргинского табаку, который я ему послала, и все это было ему весьма к лицу. Потом мне вдруг страшно захотелось поесть молодой моркови и жареной колбасы, и я была в восхищении, когда блюдо очутилось предо мною.
1 2 3 4 5 6 7 8