- Я тье покажу! Я тье покажу! Я тье дам воровать... казенное добро...
Слово "казенное" было для него самым значительным.
Ляля Пуля не слышал его скрипучего голоса и не чувствовал его клешни на своем плече. Он смотрел на Симу.
Тогда Завбань ударил его по шее. Ляля Пуля только втянул голову в плечи и поежился, но продолжал стоять. Он смотрел на Симу.
- Что же ты не бежишь? - спросила девочка.
Ляля Пуля, естественно, не ответил ей. Он не мог ответить, потому что был немым. Но даже если бы он и владел даром речи, то в эту минуту промолчал бы, потому что очутился в ином мире, где своя боль, своя радость, так непохожие на боль и радость нашего двора.
Тогда Сима сощурила глаза и крикнула Завбаню:
- Отпусти его, старый веник!
Со всеми вместе она всегда дразнила Лялю Пулю, а тут вступилась за него.
Завбань закусил бублик - нижнюю губу и тонким голоском ответил Симе:
- Ты еще вспомнишь... веник! Я тье еще покажу веник!
И он еще раз ударил мальчишку.
Сима с презрением посмотрела в глаза Ляле Пуле и крикнула, как бы приказала:
- Беги!
И он не мог не выполнить ее приказа, хотя еще вчера ему было решительно наплевать на то, что скажет Сима. Но то было вчера.
Ляля Пуля резко повернул голову и по-звериному впился зубами в розовую руку Завбаня. Клешня тут же разжалась, и на весь двор прозвучал вопль "старого веника". Ляля Пуля повернулся и пошел прочь.
А Завбань, прижимая к животу кровоточащую руку, кричал ему вслед:
- Хулиган! Гопник! Шпана!
Ляля Пуля шел по булыжному двору с яблоком, зажатым в руке, поглощенный своим удивительным открытием, которое он сделал мгновенье тому назад.
В тот день никто из нас не находил объяснения странному поведению Ляли Пули. А расспрашивать его было бесполезно.
На другой день Завбань появился во дворе с перевязанной рукой. Он держал раненую руку на животе, чтобы все видели, что он ранен. Он даже гордился своей раной и на расспросы отвечал коротко, словно произносил лозунг:
- Пострадал в борьбе с расхитителем казенного имущества!
А встречая Лялю Пулю, издалека грозил ему кулаком и выкрикивал:
- Ты у меня еще сядешь... Я тье под следствие подведу... членовредитель...
Но немой уже не слышал угроз Завбаня.
С того дня как в "плодоовощ" привезли "белый розмарин", с ним начали происходить перемены. Он замкнулся и стал равнодушен к нашим дворовым забавам.
Напрасно Завбань пытался поймать похитителя яблок на месте преступления и привести его в отделение - яблоки совсем перестали интересовать Лялю Пулю. Он равнодушно проходил мимо машин и подвод, груженных яблоками, и привычный запах уже не пробуждал в нем охотничьего инстинкта.
Месть Завбаня откладывалась.
Ляля Пуля как бы повзрослел, поднялся на ступеньку над нами и казался таинственным и недоступным. Часами просиживал он на скамейке перед каретным сараем, не сводя глаз с арки ворот, разглядывая входящих и выходящих.
Что стало с Лялей Пулей? Может быть, заболел? Мы не находили ответа. А потом вообще перестали обращать на него внимание.
А он не просто сидел на скамейке, не сводя глаз с подворотни. Он ждал появления Симы. И стоило ей возникнуть в полукруглой арке, как он срывался с места и спешил ей навстречу, словно хотел сообщить ей нечто очень важное. Он громыхал грубыми ботинками "на резиновом ходу", а она шла легкой походкой, словно плыла над лобастыми булыжниками нашего двора. И в руке у нее покачивался маленький балетный чемоданчик, в котором лежали туфельки-пуанты и трико.
Ляля Пуля подбегал к ней и вставал у нее на пути.
- Здравствуй! - говорила Сима.
Ляля Пуля молчал. Он смотрел на девочку, и ледяные кристаллики его радужек начинали теплеть, и в них появлялся цвет пасмурного неба или серебристой изнанки листьев тополя.
Сима чувствовала, что Ляля Пуля что-то хочет сказать ей, и некоторое время выжидательно стояла на месте, забыв, что перед ней немой. Но, не дождавшись никакого знака, уходила, едва касаясь земли маленькими аккуратными ножками.
У нашего двора - всевидящие глаза. Они очень скоро заметили причину Ляли Пулиных перемен. Ребята стали посмеиваться над немым, дразнить его. Тили-тили тесто... Но Ляля Пуля не обращал внимания на насмешки товарищей. Из немого он как бы превратился в глухого. Слова пролетали мимо, едкие шутки отскакивали от него, не причиняя вреда.
Он появлялся во дворе, но на самом деле как бы переносился в иной, удивительный мир. Он смотрел на нас и не видел своих товарищей. А наша Сима, наша обыкновенная Сима претерпела в его сознании такие изменения, что мы бы не узнали ее.
Как раз в это время у Ляли Пули появилась синяя тетрадка.
Я хорошо помню ее. На обложке был изображен вещий Олег, который прощался со своим конем, и кудесник, "любимец богов", предупреждающий князя, что он погибнет от коня своего. В таких тетрадках мы решали задачи, писали диктанты. Но у его тетрадки было совсем иное назначение.
"Я не помню, какое сегодня число. Не знаю, какой день. Впрочем, сейчас ночь, а ночь не имеет имени... Карандаш ломается. Фонарик еле светит - батарейка подходит к концу. В доме все спят и как бы отсутствуют - никого нет. Спящие люди - временно лишенные разума, души. У них ничего не болит. Ничто их не беспокоит. Разве что сны? Но сны как страницы странных книг, которые кончаются утром и уже никогда в жизни не повторяются...
Я не сплю. Мне кажется, что я уже никогда не буду спать. Не могу, не сумею заснуть.
За окном идет дождь. Я не вижу его, только слышу, будто кто-то бежит трусцой. Шумят листья. Тихо подбарабанивают крыши. Полощут горло оцинкованные водосточные трубы. Где-то очень далеко тоненько, как новорожденный, пискнул паровоз и захлебнулся.
Что со мной? Может быть, это болезнь, странная болезнь, не имеющая названия? Но почему тогда ноющая боль вдруг сменяется радостью, словно сердце до боли сжимается в комок, а затем распускается и становится необъятным.
Я жду наступления дня, чтобы увидеть ее".
Ляля Пуля как тень следовал за Симой - тихая, безмолвная тень. Он встречал ее во дворе, отыскивал ее в городе, оказывался рядом, когда она стояла в очереди за хлебом.
Сперва Сима не обращала на это внимания, но постепенно настойчивость вездесущего Ляли Пули стала раздражать ее. Что ему надо от нее? Пусть он отстанет! А тут еще ребята начали посмеиваться. Тили-тили. Девочка избегала немого, пряталась от него.
Так они и играли в прятки: Сима вечно пряталась, а Ляля Пуля бессменно водил.
И вот однажды Ляля Пуля появился в хореографическом училище.
Он проскользнул в парадный ход, так что старушка вахтер и не заметила, и легко вбежал по лестнице на второй этаж. Он шел беззвучной походкой по длинным коридорам и заглядывал в классы, откуда доносилась музыка. Никто не обращал на него внимания, никто ни о чем не спрашивал его, никто не знал, что он немой. Вокруг все было неведомым и жутковатым... Пробежали девчонки в белых крахмальных пачках. Они окружили его, обволокли шуршащим облачком, и вместе с ними Ляля Пуля попал на третий этаж. И снова заглядывал в классы, где был мир музыки и движений мир понятный ему, мир, в котором он мог существовать.
В одном из классов с большой зеркальной стеной он увидел Симу. На ней было черное трико и розовые туфельки, а волосы были стянуты бархатной повязкой. Ляля Пуля как увидел ее, так и замер. Держась за палку станка, Сима отводила в сторону свободную руку, и рука замирала, как ветка прекрасного деревца, потом она плавно выгибалась, поднимала ногу и замирала на носочке розовой туфельки. И Ляле Пуле казалось, что если она разожмет руку и отпустит палку, то полетит!
И вдруг преподавательница, высокая женщина с тонкими бровями, заметила незнакомца. Она хлопнула в ладоши. Музыка оборвалась. Полет кончился.
- Что ты здесь делаешь? - спросила она незваного гостя.
Ляля Пуля, естественно, молчал.
- Я тебя спрашиваю, - строго повторила учительница танцев. - Что тебе надо?
Ляля Пуля молчал, только губы у него задрожали, словно пытались вылепить слово.
- Девочки, кто знает его?
Некоторое время в классе было тихо. Потом Сима неохотно сказала:
- Он немой.
- Сима, ты его знаешь? Он пришел к тебе? - удивилась учительница.
- Он живет в нашем доме.
Сима покраснела и отвернулась. Ей стало стыдно, что этот немой, калека имеет к ней отношение. Она зашептала подругам что-то оправдательное.
- Странно! - Тонкие брови учительницы танцев поднялись вверх. Странно! Тогда пусть он уходит отсюда. Здесь нельзя посторонним...
Нет, Ляля Пуля не был посторонним. Как зачарованный стоял он на месте, не замечая ни тонкобровой, ни девочек с гладкими волосами, ни зеркал. Он видел только Симу. Она смотрела на него из Зазеркалья. И там в сверкающем мире ей не было стыдно, что к ней в училище пришел немой.
Потом Сима повернулась - вышла из Зазеркалья - и недовольно крикнула:
- Иди отсюда!
Девочки тихо засмеялись. А он, повинуясь приказу Симы, повернулся и пошел, как, повинуясь воле дрессировщика, идет зверь - дикий, но покоренный.
"Почему в детстве меня не отвели в балетную школу? Может быть, я смог бы. Я бы наверняка смог. Разбился в лепешку, а смог бы. Ведь если человек нем, ему надо найти дело, пригодное для немых, где не надо говорить, где можно себя выразить без слов.
Когда хромой входит в воду - хромота пропадает. Когда немой танцует разве кому-нибудь важно, что он нем? Балет - это не только искусство. Это язык без слов. Печаль и радость, любовь и ненависть - нет на свете такого чувства, которое нельзя было бы выразить танцем. Только в танце можно по-настоящему забыть о своей немоте.
А может быть, еще не поздно?
Поздно.
Уже пять лет как она уходит и возвращается со своим балетным чемоданчиком в руке. Пять лет - не догонишь!
Сегодня я был там. Я видел ее в зале с зеркальными стенами. Я видел ее глаза и ее движения. Это нечто особое, прекрасное и таинственное. Я раньше и не подозревал, что движения могут так выражать человека. Она была в костюме, напоминающем купальник. Он обтягивал и как бы обнажал ее тело. И когда я смотрел на нее, то чувствовал, как кровь приливает к моему лицу, словно я видел больше, чем дозволено.
Ее тело пело. Это была песня без звуков и потому так хорошо понятная мне. Пели руки, ноги, шея, плечи, голова. Она как бы не танцевала, а парила в невесомости или двигалась под водой, где тело обретает легкость.
Я люблю ее сильнее. А для нее я остался диковатым, немым парнем".
Никто в нашем дворе не знал о приходе Ляли Пули в хореографическое училище.
Только два человека знали: Сима и сам Ляля Пуля. И когда однажды вечером они оказались лицом к лицу, Сима сказала:
- Кто тебя звал? Зачем ты пришел в училище? Ты позоришь меня! Слышишь! Я не хочу тебя видеть. Нигде! Никогда! Ты мне... ты мне противен, Ляля Пуля!
Он выслушал ее терпеливо и покорно. Казалось, он не обращал внимания на смысл ее обидных слов, а слушал только звук ее голоса, слушал ее голос, как слушают пение или музыку.
И только потом, лежа на своей жесткой койке, ночью, Ляля Пуля остро ощутил смысл Симиных слов. Она же ничего не понимает! Ничего не чувствует! Она считает его обыкновенным приставалой, одним из тех пустых, незрелых подростков, которые прикрывают свою никчемность дерзостью и злым озорством.
Он хотел обвинить ее, но винил себя. Корил себя за никчемность. Он ничего не достиг, ничего собой не представляет. Она не хочет его видеть. Может быть, она по-своему права. Надо что-то делать! Надо что-то делать! Надо что-то совершить!
"В Калуге живет одержимый старик, который изобретает ракеты и собирается полететь на них в небо. Туда не летают самолеты, даже аэростат не может подняться на такую высоту. Там человек теряет вес и может плавать как в воде, прямо и вверх ногами. Но главное - там безмолвие. И там немой становится обычным человеком. Не с кем разговаривать, и, даже если заговоришь, никто не услышит.
Раньше я мечтал стать артистом и сниматься в кино. В кино тоже нет звуков, только кто-то в темноте бренчит на рояле. Но теперь кино стало звуковым. А там, где надо говорить, для меня закрываются двери...
Лететь в космос, наверное, очень страшно. Еще ни один человек не летал туда... Человек может не выдержать... Может сгореть вместе с ракетой... Может улететь и не вернуться на Землю... Но тот, кто рискнет, отважится, будет героем. Даже если он немой. И тогда она перестанет смеяться. И простит мне, что я все время молчу...
Если человек молчит, он должен найти другое средство, чтобы выразить, что в нем происходит, что он чувствует... А так немой кажется просто чурбаном... Ненавижу немых!.. Ненавижу себя.
Многие называют калужского старика безумцем, и почти никто из взрослых не верит ему... Но я верю... И когда стану взрослым, тоже буду верить.
Бросить все и поехать в Калугу! Старик взял бы меня подручным. А потом, может быть... может быть, послал меня. Потому что он старый, ему трудно лететь самому.
А как же она?"
Я навсегда запомнил эту ночь. Маленькую серебристую луну, полосы облаков, похожие на прибойные волны. И шум листвы, как шум моря. И голос трубы, среди ночи поднявший на ноги весь дом.
Когда человек лишен дара речи, он совершает поступки. Поступки говорят за него, они и есть его язык. Не будь Ляля Пуля немым, может быть, не было бы этой ночи, о которой одни вспоминают с руганью, другие - с восторгом. Но Лялю Пулю не интересовали ни те ни другие. Он думал о Симе.
Ночью он вошел в конюшню, и в лицо пахнуло теплым духом, сухой соломой, сыромятными ремнями - тем домашним конюшенным ароматом, который устанавливается в жилье лошади.
Орлик спал стоя. Неподвижно. Только иногда перебирал во сне ногами. Фыркал и снова затихал. Когда Ляля Пуля переступил порог бывшего каретного сарая, уши коня дрогнули и насторожились. Ляля Пуля подошел к конской морде и протянул краюху хлеба, как инеем, присыпанную солью. Конь тяжело вздохнул и мотнул головой. Ему не хотелось расставаться со сном, но запах хлеба приятно защекотал ноздри, и он потянулся к угощению, тычась в темноте мягкими губами в руку Ляли Пули.
А когда конь съел хлеб, Ляля Пуля вывел его из конюшни, ловко забрался на спину лошади и легонько ударил пятками по круглым бокам коня, как бы скомандовал:
1 2 3 4