Микоша весь сжался. Его глаза болели от напряжения, а нога неторопливо нащупывала дорогу. Вероятно, Шуренция и этот бурдюк Степа думают, что ему легко, потому что он «пещерный житель» и ему знаком каждый изгиб дороги, каждая выбоинка. Ничего подобного! Микоша с радостью бы остановился, закрыл глаза и сел на придорожный камень. Но он шел. Он боялся, что Шуренция заговорит о сухом дубе.
Иногда, споткнувшись о ребристый корень, Степа тихо бормотал:
– Ничего себе игра! Ничего себе игра…
– Не хнычь! – тихо прикрикивала на него Шуренция.
Рядом скрипел» древесные лягушки. Шуршали крыльями ночные птицы. А издалека, со стороны моря, доносились глухие орудийные раскаты и короткие вспышки обжигали край неба. Там шла своя военная игра. Микоша остановился, прислушался и через плечо сказал Шуренции:
– Артиллерия бьет по «Бдительному»… Иван Васильевич не спит.
– Почему бьет? – спросила Шуренция, в темноте натыкаясь на Микошино плечо.
– Так надо, – ответил Микоша и зашагал дальше. Они шли бесконечно долго. Делали привал и шли дальше. На каждом привале Степа заваливался на бок, засыпал, и его приходилось расталкивать…
Постепенно темнота ослабла. В ней появились невидимые трещинки, в которые просачивался мутный молочный свет. Кромка неба посветлела. И постепенно, как на фотографической бумаге, положенной в проявитель, стали вырисовываться горы, дорога, фигуры идущих ребят.
– Я сбил себе ноги, – тихо пожаловался Степа. – Я посижу.
– Пусть сидит, – пробасил Микоша. – Мы будем возвращаться по этой дороге.
– Сиди! – скомандовала Шуренция.
Степа сел и стал разуваться. Его узкие глазки воспаленно блестели.
– Ничего себе игра! – бормотал он вслед уходящим ребятам. – Но азбуку Морзе я знаю назубок…
Микоша и Шуренция двинулись дальше. Теперь дорога была хорошо видна, и впереди на фоне синеющего неба четко вырисовывался плавный изгиб седла. Микоша оглянулся на Шуренцию. Лицо его спутницы оставалось по-прежнему розовым, и комочки бровей придавали ему непроходящее смешное выражение.
Наконец они очутились на седле. И сразу перед их глазами открылась ослепительная панорама гор – серых, зеленых, бурых, заросших – лесом и по-зимнему покрытых снегом. По левую руку горы золотились в лучах солнца, словно были политы желтоватым подсолнечным маслом. В пространстве между вершинами плыли сизые прозрачные облака.
– Ой! – воскликнула Шуренция и сжала губы узелком. – У нас в Колодулихе нет таких… гор.
Но Микоше не передавался ее восторг. Он внимательно всматривался в склоны гор, его глаза что-то искали. Наконец он повернулся к Шуренции и схватил ее за руку:
– Смотри!
– Где смотри?!
– Прямо… на склон зеленой горы. Видишь, идут.
По узкой, едва заметной тропе медленно двигалась нескончаемая цепочка ребят в черных пилотках с белой стрелой. Каждый «боец», как щитом, прикрывался зеленой веткой. Это делало «противника» почти невидимым. Но никакая маскировка не могла скрыть от Микоши идущую колонну. Он был рожден с глазами разведчика.
Микоша криво улыбнулся и, глядя на идущих ребят, тихо сказал:
– Держите свои веточки. Идите с заткнутыми ртами. Ваша песенка спета.
И он сделал несколько отчаянных прыжков, забыв про усталость и ноющие ранки. Наверное, так после удачной охоты плясали настоящие жители пещер.
Шуренция не выражала радости. Ее лицо вытянулось и стало печальным. Печальная рыба-солнце!
– Все пропало! – сказала девочка. – Мы теперь не успеем сообщить в штаб о «противнике». Они придут раньше.
Микоша почесал одной ногой другую и возразил своей спутнице:
– Ничего не пропало! Надо совершить прыжок через горы.
– Как ты прыгнешь через горы? Это сказки.
– Это не сказки, это – Павел. Мой друг… Он летает на вертолете.
Глаза девочки загорелись и погасли.
– Он не полетит.
– Если я попрошу, полетит. Вот увидишь – полетит. Бежим вниз!
Шуренция стояла в нерешительности. В ее памяти почему-то возникла первая встреча с Микошей: «Знаешь, какой у меня палец?» – «Какой?» – «Железный. Как гвоздь. Не веришь?» Но то был совсем другой Микоша, не тот, что стоит рядом с ней на седле и, криво улыбаясь, говорит черным пилоткам: «Держите свои веточки. Идите с заткнутыми ртами». Она подняла на Микошу глаза и сказала:
– Бежим.
И они побежали. Вернее, побрели вниз. Они не могли бежать. Не было сил. Ноги скользили по крутой тропе, покрытой ржавыми пятнами мха. Хотелось пить, есть, спать, и от всего этого в голове стояло какое-то мутное гудение.
Вскоре они миновали Степу. Он спокойно спал в траве неподалеку от тропки, свернувшись калачиком, вернее – большим пышным калачом. Ребята решили его не будить.
– А если с вертолетом ничего не выйдет? – спросила Шуренция.
– Выйдет!
Качаясь от усталости, ребята спустились в виноградную долину.
…В это время к сараю, где поначалу был заключен взятый в плен разведотряд, подошло несколько ребят в черных пилотках. Часовой стоял, прислонясь к стене, и грелся на солнце.
– Как дела? – спросил черноволосый с нашивками на рукаве.
– Все в порядке. Сидят тихо, – доложил часовой.
– Поели?
– Ложки не звенят. Голодают.
– Ты бы их уговорил.
– Сами уговаривайте! Я часовой. Мое дело охранять.
– А если они умрут с голоду? – спросил черноволосый. – Открывай сарай!
Часовой открыл сарай. Ребята зашли внутрь, а часовой остался на солнце.
Через некоторое время ребята вернулись.
– Где пленные?
– В сарае.
– Нет их в сарае.
– Поищите… Может быть, спрятались…
Ребята молча смотрели на часового. Тогда тот сам зашел в сарай и, убедившись, что никого нет, растерянно сказал:
– Наверное, подкоп сделали. Я за подкоп не отвечаю…
– Спал?! – в упор спросил черноволосый.
– Не спал… Я вообще плохо сплю… ворочаюсь.
– Доворочался! Сдай пилотку и автомат, тебя будет судить военный трибунал.
С этими словами черноволосый затолкал часового в сарай и закрыл ворота на засов.
– Ребят, а ребят!.. Я больше не буду… спать… – донесся из сарая жалобный голос часового.
4
Вертолет стоял на взлетной площадке. Он походил на большого железного кузнечика, который способен совершить прыжок через горы. Сверкающая на солнце застекленная кабина напоминала выпуклый глаз насекомого.
В этот ранний час Павла на месте не оказалось.
– Жди меня здесь! – скомандовал Микоша своей спутнице. – Я пойду за Павлом.
Шуренция кивнула головой. Ей мучительно захотелось сесть, но она удержалась, потому что чувствовала: стоит опуститься на землю, и глаза сами закроются. Лучше стоять из последних сил. Девочка стала рассматривать вертолет. Он был тяжелым и неповоротливым. Краска выгорела, облупилась, на пыльном борту застыли потеки масла. И вообще вблизи вертолет был похож на кабину простого самосвала, что с утра до вечера колесит по кривым горным дорогам, а в кузове с грохотом перекатываются камни. Трудно поверить, что тяжелая земная машина может совершить прыжок через горы… Только большие лопасти подъемного винта свидетельствовали, что вертолет имеет дело с небом, с ветром.
«У нас в Колодулихе нет вертолетов, и нет тореадоров, и в сельпо не торгуют арникой – мазью Дон Кихота», – с грустью подумала Шуренция и провела рукой по прохладной металлической обшивке тем привычным деревенским движением, каким гладят коров, похлопывают лошадей.
Микоша долго не появлялся. И Шуренции начало казаться, что он вообще не придет. Может быть, его запер дома дед, а может быть, отвлекло новое приключение… Она ходила между бочками с ядохимикатами, и на нее зловеще скалились красные черепа. Начинало припекать солнце. С моря тянул сверлящий сквознячок.
Наконец появился Микоша. Пот струился по его лицу и пятнами проступал на рубахе. Глаза горели каким-то отчаянным огнем. Он подошел к Шуренции и тихо произнес:
– Уехал в райцентр… Павел…
– Все пропало? – спросила печальная рыба-солнце.
«Сейчас она вспомнит о сухом дубе», – подумал Микоша и отвернулся к морю. Оно было не синим и не зеленым, а серебристо-молочным. И по его парной глади, глухо постукивая двигателем, плыл морской буксир. Тот самый буксир, который вчера на исходе дня вел за собой в море корабль без мачт, без надстроек, без оружия, без флага. Сейчас буксир шел один, и за ним широким клином расходились спокойные волны.
Микоша сразу понял, что произошло: бывший эсминец «Бдительный» отстоял этой ночью свою последнюю огненную вахту и погрузился в глубины моря, пробитый снарядами. Или ракетами. Мальчик оглянулся в надежде увидеть бородатого моряка на белом коне. Но Ивана Васильевича не было. Может быть, командор «Бдительного» не вернулся этой ночью вместе со своим кораблем? И они оба погибли в той мужественной военной игре, в которую играют взрослые люди, солдаты и моряки, для того чтобы суметь принять настоящий бой? Микоша почувствовал себя причастным к этой грозной игре. Он тоже должен сделать что-то настоящее, отчаянное, чтобы чувствовать себя человеком!
– Погиб «Бдительный», – сказал Микоша. – Затонул.
– Мы проиграли? – одними губами спросила рыба-солнце.
– Мы сделаем прыжок… сами, – отрубил Микоша.
Буксир все стучал двигателем, и за ним расходился молочный клин. Микоша отвернулся от моря и зашагал к вертолету. Он подставил к машине небольшую лесенку, сваренную из железных прутьев, и скомандовал Шуренции:
– Лезь за мной!
– Что ты хочешь делать? – спросила девочка, и бугорки-брови смешно поднялись над глазами.
– Лезь, тебе говорят! Или боишься?!
– Нет, не боюсь, – отозвалась рыба-солнце и полезла за Микошей.
В кабине было прохладно. Раннее солнце не успело накалить алюминиевые стенки, а сквозь прозрачный плексиглас в лицо били прямые слепящие лучи. Микоша занял место пилота. Шуренция уселась рядом, аккуратно поправив платье. Микоша выкатил на нее глазищи и прикрикнул:
– Закрой дверцу… на запор!
Где-то в глубине души он надеялся, что Шуренция не выдержит и в последнюю минуту скажет: «Не надо!» Но Шуренция молчала, и Микоше некуда было отступать. Он двигался вперед, борясь со страхом. И чтобы не дать страху окрепнуть, разлиться по телу, сломить его дерзкий замысел, Микоша крикнул:
– Зашприцевать смесь!..
Он сам себе подавал команды и тут же выполнял их.
– Открыть вентиль!
Лопасти дрогнули. Медленно повернулись.
И сразу послышался грохот, тело вертолета ожило, затряслось, и огромные лопасти горизонтального винта начали брать карусельный разбег. Микоша покосился на Шуренцию: она была бледной, и губы ее завязались узелком, изо всех сил удерживали слова «не надо».
Нет, Микошины глазенапы не только замечали все, что попадало в их поле зрения, они обладали точной памятью. Теперь эта память, сохранившая все движения Павла в полете, оказалась как нельзя более кстати. Памятливые глаза Микоши командовали – цепкие руки выполняли команду.
Микоша тронул сектор газа. Рев усилился. Вертолет сильно вздрогнул, подпрыгнул и оторвался от земли. Шуренцию качнуло, она уткнулась лбом в плечо Микоши. Он грубо оттолкнул ее. А лопасти уже загребали воздух. Гудящий водоворот затягивал, увлекал Микошу и Шуренцию в бездонную глубину голубого пространства.
Радостный озноб охватил Микошу. У него застучали зубы. Это был не страх, а какое-то непонятное, ошеломляющее чувство, которое холодило грудь, учащало удары сердца, наполняло сознанием своей силы. Вокруг все грохотало, жило летучей неземной жизнью. Земля проваливалась. Горы качались.
Эге-ге, «пещерный житель», как тебе удалось превратиться в птицу? Страх, радость, смятение, восторг заглушили боль, поднимали его все выше и выше. А внизу, наверное, желтела полоска пляжа с маленькими фигурками загорающих и разноцветными кружками зонтов. И мальчишки бегут за тенью вертолета. И никому из них не приходит в голову, что машину ведет не настоящий пилот, а «пещерный житель», Микоша.
А толстый Степа спит в колючей горной траве. Потом проснется и подумает: где бы раздобыть каши? Это его главная мысль. Может быть, с годами у него появится другая главная мысль. А может быть, на всю жизнь останется эта.
Микоша вцепился в ручку, и вертолет стало сносить в сторону. Он превратился в качели, которые отлетают в широкой качке, но никак не могут достичь верхней точки. И этой качке нет конца. Микошу вдавило в сиденье. Потом сиденье стало уходить из-под него. Невидимая воздушная воронка затягивала бескрылую летательную машину. Вертолет резко стал снижаться. Откуда-то вынырнул маленький пригорок… Появилась сухая, ржавая трава… Потом удар…
Когда Микоша с трудом открыл глаза, его оглушил грохот. Лопасти проносились над головой. Это были не простые взмахи, а грозные удары, которые вот-вот обрушатся на голову. Микоша втянул голову в плечи, покосился на Шуренцию – и глаза его расширились от удивления: его спутница спала. Да, да, печальная рыба-солнце спала, откинув голову, открыв круглый рот. Во сне лицо девочки было розовым и спокойным.
Микоша почувствовал боль и зажмурился. Его уже не носило из стороны в сторону, не вдавливало в сиденье и не бросало вверх. Вертолет стоял на земле. Но от рева двигателя и от работы лопастей мальчику казалось, что он продолжает лететь.
Он летит над морем – и под ним движутся ровные волны с белым бортиком пены. Местами вода была прозрачна и виднелись камни, лежащие на дне. Все под водой трепетало, колебалось, было живым. И коралловое тело затонувшего эсминца тоже жило таинственной подводной жизнью…
И Шуренция спит. Покинула его в трудную минуту. Но ничего, ничего. Мотор ревет. Лопасти ходят каруселью. Скоро будут горы. Он перемахнет через горы – и война будет выиграна.
Потом Микоше почудилось, что он уже перемахнул через горы, но никак не может посадить машину. И она висит в воздухе. И будет так висеть без конца, потому что Микоша забыл, за какой рычаг надо дернуть.
Микоше стало нестерпимо больно от сознания, что он теперь всегда будет висеть в воздухе и не сможет сообщить белым пилоткам, что черные идут в обход по горной тропе.
И тут Микоша услышал голос друга. Почувствовал его руку на плече.
1 2 3 4