…Уже пошел второй час ночи, когда Чернов услышал в коридоре шаги.
Через минуту в кабинет вошел Алферов с Марусей Банниковой.
– Вот та барышня, с которой вы хотели познакомиться, Олег Владимирович, – сказал Алферов. – Еле уговорил зайти к вам: отказывалась. Да и сомневалась, ждете ли в такое время.
– Присаживайтесь, – предложил ей Чернов.
Маруся Банникова была когда-то красивой, это угадывалось и сейчас по ее тонко очерченному лицу, по напряженному излому бровей, из-под которых смотрели внимательные глаза. Но смуглую кожу на лбу и шее уже тронули едва приметные морщинки, да и в глубоких темных глазах проглядывала усталость.
– Поздно вы назначаете встречи, – сказала она равнодушно.
– Что поделаешь! – сказал он так, как будто принял ее слова за сочувствие. – Хотел встретиться с вами раньше, да не сумел.
– Я зачем-то нужна? – спросила она, глядя ему в глаза. – Вы что-то хотите узнать?
Он не увидел в ее взгляде ни робости, ни беспокойства, а только любопытство.
– Вы угадали. Я хотел спросить, откуда у вас этот красивый платок?
Наверное, оттого, что говорил он благожелательно, она рассмеялась.
– И для этого меня нужно было приглашать сюда?! Вы – серьезно?
– Вполне, – не захотел он заметить ее настроения. – Вы понимаете, что находитесь не на свидании?
– Да, понимаю. – Она отвела на мгновение свой взгляд, а потом ответила вполне серьезно: – Платок мне подарен.
– Кем?
– Знакомым мужчиной.
– Давно?
– В минувшее воскресенье.
Олег Владимирович намеренно задавал короткие вопросы, вынуждая ее отвечать так же. И видел, как на ее смуглом лице начинал разгораться недобрый румянец.
– И не секрет: чей это подарок?
– Подарок хорошего человека, который, к счастью, уже далеко отсюда.
– Почему «к счастью»?
– Потому, что ему никто не может назначить такую встречу, как мне.
Чернов рассмеялся, поднялся из-за стола, почувствовал, как занемели ноги, и прошелся по кабинету.
– Сердитесь на меня, значит?..
Заметив, что Алферов подремывает на стуле, специально пересев в угол, Олег Владимирович подошел к нему и сказал негромко, чтобы тот не вздрогнул:
– Идите домой, Василий Васильевич.
– Все равно уж, – махнул тот рукой. – Да и она, – кивнул в сторону Маруси, – забоится одна-то домой.
– Идите, Василий Васильевич, – вдруг попросила она сама, повернувшись к нему. – Я никого не боюсь.
– Раз так, я – пожалуйста…
Алферов поднялся, не торопясь оправил китель и, попрощавшись, вышел из кабинета. Чернов вернулся за стол.
– Давайте уговоримся с вами так, – предложил он просто. – Я ничего не буду больше спрашивать, а вы мне сами расскажете все, что знаете о мужчине, подарившем вам платок. Только очень откровенно. Даю вам слово, что умею хранить в тайне чужие отношения, хотя и не скрою: если потребуется, кое-что из ваших слов проверю не позднее сегодняшнего утра. Идет?
Она смотрела на него и не торопилась отвечать.
7
Никто не знал, что пережила Маруся Банникова в ту ночь, когда впервые у нее в изголовье оказалась не домашняя подушка в ситцевой наволочке, а грубый тюремный сенник. Ни на минуту не сомкнула глаз и ничего не видела вокруг. Только память, стиснутая холодными каменными стенами, болезненно выталкивала из себя воспоминания.
И получалось все время, что ее жизнь начиналась в той еловой пади, с той теплой ночи, когда она испытала первую счастливую усталость и поняла, что может стать самой щедрой на свете. Все, что было потом, когда он уехал, это неправда! Потому что и сейчас знала: вернись та ночь, она бы кинулась в нее, как тогда, без оглядки.
А потом?.. Потом и не заметила, как прокараулила себя. Не хотелось быть одной.
И оказалась одна. И где?!
…На следствии Мария Банникова ничего не скрывала. На суде машинально повторила то, что было на самом деле, уже не помня, как говорила о том же на допросах. Равнодушно выслушала приговор и не выронила ни одной слезы, когда впервые на свидание к ней пришла мать.
Молчала.
И когда ехала куда-то в Сибирь, тоже молчала. В первое время не замечала, что ела, не знала, когда наступал завтрак, обед и ужин. Раньше в жизни ей всего хотелось много: и веселья, и работы, и красоты. Сейчас ей ничего не хотелось. Работала, потому что велели. Ела, потому что кормили.
Она не ходила в кино: в этой жизни оно ее не интересовало. Она часто получала письма из дома, но редко отвечала на них. Ее соседки каждый вечер строили планы на будущее, но она даже не прислушивалась к ним.
Все начиналось и кончалось там, за высоким забором. Здесь ничего не было и быть не могло. Только иногда снилась ей Аптекарская гора, из-за которой плыл в вышине за Сергу звездный караван Млечного Пути и таял в утреннем рассвете…
Но жизнь взяла свое. Понемногу и своенравная Маруся Банникова смирилась с новым положением.
А потом вдруг заметила себя неопрятной и испугалась! Спохватилась!
И это спасло. И работа стала казаться другой, почти нормальной. И постель свою обиходила так, чтобы походила хоть немного на домашнюю. И через кино научилась видеть настоящую жизнь и радоваться ей. А сколько книг прочитала!..
Не прошло и года, как вызвали к начальству. Из штаба вернулась с пропуском, который разрешал выходить из колонии, быть рядом со свободными людьми.
И там, в маленьком поселке, где жило всего-навсего несколько сот лесозаготовителей, ее приняли в одной семье и даже полюбили.
Больше всего она боялась нарушить установленные правила, чтобы не потерять маленький пропуск, который каждый день выпускал ее из-за колючей проволоки. Даже и те, кто охранял ее по закону как преступницу, те, о жестокости которых выдумывали небылицы сами для себя уголовные старожилы, видели, с каким светлым лицом выходит с вахты Мария Банникова…
А через три года ее, свободную, провожала семья лесного мастера, с которой она сдружилась с тех дней, когда ее стали отпускать из колонии без конвоя. Марусю Банникову освободили из заключения условно досрочно по решению суда.
– Кирилл Павлович приезжал в наш леспромхоз на десять дней, – устало заканчивала свой рассказ Маруся. – По приезде забежал к нам всего на минутку, чтобы сказать, что приехал нечаянно. Познакомился с моими стариками, которые знали о его семье от меня. Перед отъездом хотел их повидать подольше, ждал два дня. Больше не мог. А наши загостились у своих в Билимбае. Хотели с ним туда поехать, да побоялись, что разминемся…
Олег Владимирович слушал. Маруся примолкла ненадолго.
Потом вспомнила:
– А платок этот он подарил мне в воскресенье. Купил в нашей галантерее, которую обокрали: – объяснила грустно: – Я ведь в воскресенье-то именинницей была…
– Что вы?! – удивился, как всегда удивляются в таких случаях, Олег Владимирович. – Сколько же вам?
– Ой, много! – улыбнулась она. – Двадцать пять уже.
– Возраст, прямо скажем, не скучный, – высказал он свое отношение.
Олег Владимирович заметил, что, когда она улыбалась, лицо ее сразу преображалось, и тогда угадывалась та давняя Маруся Банникова, о которой он услышал только вчера.
– Скажите, Маруся, как был одет Кирилл Павлович?
– Да просто… Как лесники одеваются? Телогрейка, костюм будний да сапоги. Вот и вся одежда. Не на курорт ведь к нам приезжал.
– А семья у него большая?
– Жена, два мальчика – семи и десяти лет, да бабушка, мать его. Они наши, уральские! Почему меня и приняли тогда сразу. Кирилл Павлович всегда работал в лесу. А перебрался с семьей в Красноярский край, потому что там леспромхозы богатые!
На улице уже совсем рассвело.
– Вот и совсем не страшно будет вам идти, – Чернов кивнул на окно. И, откинувшись на спинку стула, спросил: – А почему на работу не устраиваетесь?
– Все уехать собираюсь, да с Нижними Сергами расстаться не могу, – призналась она. – Нигде не была, ничего не видела, а все думаю, что красивее места нет.
– Так надо и обосновываться.
– Нет, – торопливо ответила она. И посмотрела ему в глаза. – Здесь я – Маруська Банникова, которая мужикам мозги крутит… Уеду куда-нибудь жить просто Марусей…
– Извините, что не дал вам сегодня спать, – поднялся Олег Владимирович.
– У каждого человека – свое дело…
– И еще – обязанности, – сказал Чернов
8
В оставшееся до работы время Олег Владимирович составил запрос в Красноярский край, где жил Марусин знакомый. Намереваясь отправить запрос, Чернов был заранее уверен в ответе, который получит. Оттого что подозрение в причастности к краже Маруси Банниковой снималось, Олег Владимирович испытывал какое-то душевное облегчение. Всегда приятно узнать человека лучшим, чем считал его с чужих слов. Еще подумал об Алферове: все-таки дельный человек, а главное, внимательный к людям.
И Олег Владимирович не ошибся.
Задолго до девяти часов Алферов появился в его кабинете, огляделся и спросил:
– Что? Отпустил мою соседку?
– Отпустил.
– Узнал, откуда у нее обновка-то?
– Я все узнал, – упрекнул его Чернов, – а вот ты не знаешь даже, когда у твоих соседок именины. Разве это порядок, товарищ участковый уполномоченный?
– Мне к таким молодухам на именины ходить заказано, Олег Владимирович, – повеселел Алферов. – А то, что я участковый, никакого значения не имеет, потому как у меня жена сама опер!
– Да?! – подивился Чернов. И, подвинув Алферову бумажку, сказал: – Отправляю запрос в Красноярский край насчет знакомого Банниковой, но уверен, что пустой номер. Не причастен он. Так что давай мозгами шевелить в другую сторону. А пока вытаскивай из вытрезвителя своего Мартьянова…
– Ох! – выдохнул Алферов. – Тоже, поди, пустой номер, как вы говорите.
– Что так?
– Так я ведь его от зыбки знаю… Ну, был в свое время человек, семьей жил как полагается. А потом связался с одной бабенкой: маленькая, тощенькая, смотреть не на что. И присох… Не знаю, может, с секретом каким была. Двоих ребятишек бросил! Ну и мотался возле нее с год. А потом, видно, стала и она ограничивать его от питья. Так он собрал ее барахло и самую настоящую торговлю открыл. Взяли мы его тогда, хотели привлекать. И что вы думаете? Та матанька слезами выревела его: сама, говорит, ему все отдала, деньги нужны были. Хоть тресни, стоит на своем. А без пострадавшей какое уголовное дело?.. В те времена он и работал на заводе-то электриком, хорошим специалистом считался. Только все равно вытерпеть его не могли: выгнали за пьянку.
Алферову, видимо, не хотелось идти за Мартьяновым, поэтому он закурил и продолжал рассказывать о своем подопечном:
– А Вишняков наш, хоть и самый старый в горотделе, а про людей мало знает. Да и откуда ему, если сам нелюдим. Он же пенсии ждет – и все. У Кольки-то Мартьянова сейчас руки трясутся, ему щипцами провод и не поймать… Правда, на руку он не чист, все знают. Когда его с завода прогнали, он через какую-то родню устроился на лесосклад в леспромхозе. Там его уж как полагается застукали: пропили с дружком машину леса. Колька, если бы один завяз, не выпутался. А дружок его, шофер, мужик крепкий, взял да и возместил убыток. Документы на скорую руку состряпали, и вышло, что лес купили по закону. Так и миновал суда, хотя на работе после этого держать не стали… В общем, где ни появлялся – везде один конец. На зерноскладе последний случай был года три назад. За кражу мешка зерна привлекли. Так суд его на поруки общественности отдал!
– Ладно. Хватит мартьяновской биографии. Давай посмотрим на него в натуральном виде, – остановил Алферова Чернов.
Тот еще потоптался с минуту в кабинете и только потом со вздохом вышел.
…Николай Мартьянов вбежал в кабинет Чернова торопливо, как будто опаздывал. Он почтительно поздоровался, даже поклонился слегка и сел без приглашения у стола, всем своим видом выражая готовность к предстоящему разговору.
– Трясет? – спросил его Чернов.
– Трясет, – радостно признался Мартьянов, доверчиво хохотнув, словно надеялся, что ему нальют стаканчик для опохмелки.
– И часто так у тебя?
– Нет, – он приложил руку к сердцу. – Честное слово, только сегодня. И то не из-за себя. Всю жизнь, сызмалетства, привык в бане париться, а в вытрезвиловке без спросу ополоснули холодной водой. Ну, это еще можно стерпеть. А потом-то не под стеганое одеяло положили, а под простыню. Сразу и зачакал зубами, как будто к домовому в гости пришел. Теперь неделю не отогреться, честное слово! Господь спас бы от чахотки, а то копыта отброшу ни за что…
– Что ты тут антимонию разводишь, – не выдержал Алферов. – Каждый божий день пьешь.
– Так помаленьку же, Василий Васильевич, только и помуслю стакан, чтобы совсем-то не отвыкнуть, честное слово!
Чернов внимательно следил за ним, видя, как угодливость труса переплетается с хитростью проходимца, которому ничего не стоит прикинуться дурачком, а если не пройдет – расплакаться настоящими слезами. Ему противно было участвовать в этом дешевом спектакле, и он спросил его резко, со строгостью, исключающей всякое пустословие:
– Откуда у вас эти ботинки?
– Чего?! – вылупил глаза Мартьянов.
– Ботинки, которые надеты на вас, откуда, спрашиваю?
– Ах, ботинки!.. Ботинки… Так это же память о производственной деятельности на нашем Нижнесергинском металлургическом заводе, которому я отдал восемь лет своей трудовой жизни! Как ушел оттуда…
– Выгнали за пьянку, – поправил Алферов.
– Что вы сказали, Василий Васильевич? – осведомился Мартьянов.
– Рассказывайте, – подхлестнул его Чернов.
– Значит, как освободили меня там от обязанностей, я сначала их не носил, – показал он на ботинки. И объяснил: – А вот в данный момент маленько обеднял, так что совсем не до моды стало…
– Расскажите о своей выпивке позавчерашней со сторожем галантерейного магазина Епифановым, – не давал ему передохнуть Чернов.
– Обыкновенно.
– Что за причина была?
– Так разве по причинам выпивают? – спросил он, взглянув на Чернова. Но столкнулся с таким холодным взглядом, что поперхнулся и закашлялся. – Как вам сказать? От привычки все у меня: не могу в одиночестве и глотка проглотить, честное слово!
– Врешь, – констатировал Алферов.
– Да что вы меня позорите зазря, Василий Васильевич?
1 2 3 4 5 6 7