Мне хочется верить, что наступит рассвет и людям будет хорошо. Но у меня нет сил бороться и ждать.
Мое последнее слово любви тем, кто понимал меня.
Прощайте.
Улисс Хент».
Дочитав записку, Тау услышал голос профессора Монферра:
– Ну, что скажете, молодой человек?
– Не знаю, что сказать. Здесь кое-что… непонятно.
– Вот это «кое-что» и мы не понимаем. Роемся, роемся среди бумаг и даже намека не находим. Впервые встречаю ученого, который не оставил бы после себя никаких следов научной работы. Ни одной записи, ни одного дневника. Вот так. Даже врач, который занимается частной практикой, ведет регистрацию больных, записывает для памяти новые рецепты. А здесь ничего. Ни-че-го, молодой человек. Одни книги, книги да отравленные обезьяны. Доктор Хент унес с собою на тот свет научное наследство. А наследство было. Общество покровительства талантам не платило бы нам таких бешеных денег, если бы здесь не требовалось выяснить что-то очень важное.
Профессор Гонро все так же копался в бумагах. При этих словах раздался его голос:
– Мне кажется, коллега, вы позволяете себе чрезмерную откровенность с этим парнем, даже если поверить, что он порядочный человек… Все-таки – репортер. А у нас есть обязательства перед фирмой.
Это замечание вызвало раздражение Монферра.
– Пошла она к черту, ваша фирма! – воскликнул он в сердцах. – Никаких тайн мы не открываем. Мы обязались не предавать гласности найденное. Я ничего не нашел и ничего, таким образом, не раскрываю. Я высказываю свои предположения. И вообще плевать хочу на всякие тайны. Вот так… Доктор Хент производил какие-то опыты, связанные с изучением высшей нервной деятельности животных и человека. Вот что ясно.
Словоизлияние Монферра прервал неожиданный скрип двери. В комнату ворвался тонкий и длинный, как жердь, мужчина с красным прыщавым лицом. У него было лицо забулдыги и рецидивиста, хотя одежда свидетельствовала о том, что это представитель власть имущих. Ни к кому не обращаясь, он спросил тоном человека, привыкшего повелевать:
– Нашли что-нибудь?
– Пока ничего, господин Чёрч, – ответил Гонро.
– Плохо. Не может быть, чтобы не осталось и следов, – сказал раздраженно Чёрч.
– В жилетном кармане покойника я обнаружил квитанцию почтового отправления, – робко вмешался в разговор лейтенант Бимба.
– Куда отправлено? – повернулся к нему Чёрч.
– Заказная бандероль на имя профессора Райса.
Чёрч ударил тросточкой по столу и завопил:
– Задержать! Немедленно задержать! Двадцать тысяч бульгенов тому, кто задержит.
Услыхав цифру, лейтенант Бимба даже побледнел. Комок застрял у него в горле. Он открыл рот, жадно глотнул воздух и, тараща глаза на Чёрча, сдавленным голосом сказал:
– Поздно… Прошло два дня. Я уже проверил. Бандероль получена… Профессор Райс скрылся…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Фамилия доктора Хента была знакома Тау Пратту не только по скандальному делу, которое раздули «Вечерние слухи» и другие газеты. Тау видел Улисса Хента и однажды далее задумывался над его судьбой.
Было это на одном из научных конгрессов. Молодой ученый, с которым Тау прогуливался в вестибюле, указал ему на человека, одиноко сидевшего в углу и перелистывавшего какую-то книгу.
– Это доктор Хент. Он недавно женился на дочери миллионера Моунта.
Нотка зависти прозвучала в голосе молодого ученого.
Что касается Тау, то он почти равнодушно взглянул на Хента. Фраза собеседника прозвучала иносказательно: не «женился» на дочери миллионера, а «продался» ей.
Еще запомнилось Пратту выражение глубокой сосредоточенности, с какой доктор Хент впился глазами в страницы перелистываемой книги. Таким сосредоточенным может быть только человек, занятый глубокими раздумиями…
Все, что произошло в последние дни, окружило имя доктора Хента ореолом загадочности. «Какое имеет отношение Хент к Обществу покровительства талантам? – размышлял Тау. – Зачем он умертвил подопытных обезьян и собак? Что отправил бандеролью профессору Райсу и почему именно ему?»
Тау побродил по садику во дворе Хента, постоял у холмика, под которым покоились трупы подопытных животных, и осмотрел пустые клетки, где они содержались. Потом, сам не зная почему это делает, поехал на кладбище.
На окраине он вышел из метро. Здесь начинались рабочие кварталы Бизнесонии.
До кладбища еще оставалось больше километра. Туда курсировал автобус, но Тау решил идти пешком. Он шел по узенькой улочке, застроенной стандартными домиками. Здесь было сравнительно тихо: не мчались обезумевшие от скорости автомашины, не громыхала подвесная железная дорога… В луже нежилась йоркширская свинья, и рядом с ней пускали кораблики полуголые замурзанные ребятишки. Все это выглядело странно, неожиданно после небоскребов и шума большого города. Тау подумал: «Эти люди всегда так живут, а мы ничего о них не знаем…»
Бродячая собака тащилась по его следам и, дойдя до ворот кладбища, заскулила по-волчьи…
Тау зашел в погребальную контору. В небольшой комнате за письменным столом сидела девушка лет восемнадцати – двадцати и, глядясь в зеркало, старалась туалетным карандашом изменить хороший, естественный цвет своих бровей. Она вмиг оставила это занятие и, улыбнувшись посетителю, спросила:
– Вам угодно кого-нибудь похоронить?
Этот вопрос так не вязался с нарядным видом девушки, что Тау растерялся. Потом объяснил:
– Нет, не хоронить. Я хочу узнать, где похоронен доктор Улисс Хент?
– Улисс Хент? Когда он похоронен?
– Сегодня утром.
Поднявшись из-за стола, девушка подошла к огромному шкафу, занявшему половину комнаты. Она открыла ящик, на котором черной краской были выведены буквы «Хе», порылась в нем и, вынув бланк, прочитала:
«Хент Улисс. Сто двадцать пятая улица, номер сто сорок восемь».
И стандартно, как полагается примерной служащей, улыбнулась Пратту.
Тау шел по кладбищу, размышляя: здесь тоже кварталы и проспекты, как в городе, который оставили мертвые. Только «мертвый город» меньше, потому что человеку, даже самому богатому, требуется не так уж много места. Здесь не нужны десятки комнат, ванные, кино, рестораны… Два метра земли и над ними глыба камня, бетонная плита или просто деревянный крест – в зависимости от того, сколько заплатили родственники покойного. И все…
Солнце скрывалось между каменными памятниками. Они напоминали карликовые небоскребы. Изредка трещали кузнечики, которых Тау слышал в те далекие детские годы, когда он побывал однажды на ферме тетушки Мэди, в горах. Пахло полынью и еще какими-то травами, названия которых Тау никогда не знал.
У могил виднелись черные дощечки. На них значились номера улиц и кварталов кладбища. Свернув вправо, Тау заметил, что у одной могилы стоит на коленях женщина. Услыхав шаги, она вздрогнула и поднялась.
На вид ей было не больше двадцати трех – двадцати четырех лет. Печаль заметно состарила ее миловидное свежее лицо. Прядь каштановых волос выбивалась из-под простенькой шляпки. Она медленно подняла на Тау глубокие черные глаза.
Остановившись возле нее, Тау прочитал надпись на табличке, еще пахнущей крепким запахом наструганной сосны и свежей краски:
«125-я улица, № 148. Доктор Улисс Хент».
Оба стояли молча, глядя на свежий холм коричневой земли. Тау вздохнул.
– Жаль! – вырвалось у него.
Очнувшись от горестного молчания, она тихо спросила:
– Вы знали Улисса?
В голосе ее прозвучали нотки надежды, словно положительный ответ мог что-нибудь изменить в этой трагедии. Тау машинально ответил:
– Знал… Хороший был человек.
Глаза ее заволокло слезами. Она зарыдала. Тау осторожно взял ее под руку и отвел к скамейке.
– Да, Улисс был хорошим человеком, – сказала она. – Он хотел сделать всех людей хорошими. Лучшими, чем они есть… Милый, хороший Улисс! Боже мой, нет Улисса. Нету!.. Что у меня осталось без тебя, Улисс?.. Что будет с детьми? Все пропало…
Тау подошел к ней и ласково сказал:
– Не печальтесь, госпожа Моунт. Что же делать! В этом мире нет ничего вечного.
Женщина вздрогнула и, перестав плакать, сказала:
– Я не Моунт. Я Эли Милоти… Я не Моунт.
Тау растерялся. Так, значит, это не жена доктора Хента, не дочь миллионера Моунта! Кто же тогда она, почему здесь и что означают ее слова о детях?
– Простите, – стал он извиняться. – Я принял вас за жену доктора Хента.
– Я не жена доктора Хента, – строго возразила Эли и отчужденно взглянула на Тау. – А вам, собственно, какое дело? Кто вы такой?
– Я журналист.
Эли Милоти испуганно отшатнулась от Тау.
– Журналист? Боже мой! Я умоляю вас… Вы ничего не слышали… Не надо писать… Я не хочу… Не надо…
Тау, наконец, сообразил, в чем дело. Ее надо было успокоить.
– Не беспокойтесь, госпожа Милоти, – сказал он, – я не напишу ничего, что повредило бы вам или доброму имени доктора Хента. Он был хорошим че­ловеком. Не волнуйтесь. Я готов помочь вам. Мой товарищ, Богарт, рассказывал мне о Хенте. Мы готовы вам помочь.
– Богарт? Из типографии?
– Да.
– Мне говорил о нем Улисс… Если Богарт ваш товарищ, – прошептала Эли Милоти, протягивая Тау свою руку, – я верю вам… Они погубили Улисса. Пойдемте, я вам все расскажу. Если вы честный человек, вы напишете правду, и вам поверят.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Грахбан прочитал статью Тау о причинах самоубийства Хента, глаза редактора зажглись таким бесовским огоньком, какого сотрудники редакции давно не видели. Пожалуй, с тех пор, как Трехсон принес в редакцию весть о том, что звезда экрана Биби вышла замуж за престарелого президента. Прочитав статью Тау, Грахбан завопил на всю-редакцию:
– Вы гений! Вы классик! Триста строк на первой странице! Пять заголовков самым крупным шрифтом! Вызвать сюда Богарта.
Когда выпускающий предстал перед главным редактором, последний, казалось, готов был взорваться.
– Честер! Вы знаете, что такое газета? – спросил он, вращая белками почти обезумевших глаз.
Богарт улыбнулся.
– Знаю ли я! Знал бы так наш президент, чем ему заниматься! Тогда бы меньше безработных и нищих было в Бизнесонии.
Замечание Богарта лишь на секунду охладило пыл Грахбана.
– К черту остроты!.. Вот вам статья. Ей цены нет. Набрать так, чтобы у читателя глаза на лоб полезли. Первую строчку заголовка квадратным черным. Остальные – тоже самым крупным шрифтом. Все взять в рамку. Вот когда мы наконец заглушим этот истерический «Голос нации». Вы понимаете, Честер, что у вас в руках? Это – величайшая сенсация! Весь мир загремит. Помните: у нас в редакции работает гений. Тау Пратт – гений!
Богарт, конечно, понимал, что Тау Пратт не гений, но успех товарища порадовал его, и свое удовлетворение он выразил крепко, по-мужски пожав руку Тау.
– Все будет сделано, – сказал он весело. – Статья заиграет на странице, как все сто миллионов огней Центрального проспекта.
…Поздно вечером, развернув «Вечерние слухи», Тау не поверил своим глазам.
Статьи в газете не было.
Он еще раз пробежал газету от первой до последней страницы. Статьи не было.
Тау оторопело глядел на газету. Как же можно это понять?
Он выбежал из читальни и помчался в редакцию. Но к Грахбану его не пустили.
– Господин редактор будет долго занят, – сказала секретарша. – У него важный посетитель. Господин Грахбан просил вас прийти попозже.
Тау направился к Богарту.
– Статью выкинули в последнюю минуту, – рассказал Честер. – Этого следовало ожидать.
– Почему?
– Неужели ты думаешь, что тебе разрешат раскрыть кухню таких крупных финансовых тузов?
– Но люди должны знать об этом!
– Конечно должны.
– Что же делать?
– Прежде всего пойти к Грахбану и выслушать его объяснения. Потом будет легче решить, как действовать. Но помни: нужна твердость. Если ты дорожишь правдой, не сдавайся ни при каких обстоятель­ствах. Думаю, что лучше посоветоваться с Лоренсом.
– При чем здесь Лоренс? – удивился Тау и добавил с некоторым раздражением: – Что он понимает в искусстве и науке?
– Он знает, как пробить дорогу правде.
– Шахтер… в науке? – повторил свой вопрос Тау.
– Правда не разбирает профессий, не знает бедных и богатых. Она служит тем, кто борется за нее. – Богарт мгновенье помедлил. – Ты хочешь знать, при чем здесь Лоренс? – продолжал он. – Я скажу, потому что верю тебе. Лоренс – руководитель нашей организации. Мы вынуждены скрывать это, иначе и ему, и нам грозит тюрьма. Но тебе не страшно сказать. Мы доверяем тебе. Ты не продался за бульгены, хотя работаешь, как и я, в «Вечерних слухах». Я много лет верстаю эти «Вечерние сплетни». Но живу надеждой, что когда-нибудь выпущу «Голос правды».
Не скроем от читателя: нам известны все подробности дальнейшего разговора Тау Пратта с Честером Богартом. Больше того, нам доподлинно известно, что Тау встретился с шахтером Лоренсом, фамилию которого мы вынуждены скрывать, учитывая законы Бизнесонии. Мы скрыли бы и все остальное, но уверены, что читатель не поспешит с письменным донесением в министерство по проверке благонадежности, и поэтому рассказываем, что между шахтером Лоренсом и журналистом Тау Праттом произошел важный разговор, последствия которого станут ясными к концу книги.
Итак, побеседовав с Богартом и Лоренсом, Тау направился в редакцию. Как раз в тот момент, когда Пратт вошел в приемную главного редактора, открылась дверь его кабинета и оттуда вынырнула долговязая фигура. Тау сразу узнал Чёрча.
Вслед за ним вышел Грахбан. Он кланялся, прощаясь с высокопоставленным посетителем.
– Будьте уверены, господин Чёрч, – говорил он, расплывшись в подобострастной улыбке, – все сделаем. Не волнуйтесь, господин Чёрч. Все будет хорошо.
Увидев Тау, редактор осекся, придал своему лицу выражение официальности и сухо спросил:
– Вы ко мне, молодой человек?.. Прошу вас, заходите.
Тау вошел в заваленный газетами и журналами кабинет Грахбана. Пахло слежавшейся бумагой. Верхний свет был погашен и полутьма придавала кабинету вид лавки старьевщика. Наклоненная настольная лампа уставилась всеми своими двумястами свечами в гранки, лежавшие на столе Грахбана. Это была статья Тау, испещренная красным карандашом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13