Отбой в зоне – двадцать два нуль-нуль. По выходным – в двадцать три. Но сегодня пятница.
А впрочем, за «колючкой» отбой – понятие относительное. Все арестанты давно усвоили старое зэковское правило – «В тюрьме отбоя нет». После десяти самая-то жизнь и начинается. Особенно – на зоне строгого режима.
– Это просто праздник какой-то, – задумчиво глядя в окно, произносит сухощавый арестант лет пятидесяти. А может, шестидесяти. У таких старых бродяг, потоптавших немало лагерей от Астрахани до Лабытнанги, трудно на вид определить возраст.
– Ты скажешь, дядя Коля, – усмехается молодой рыжий кавказец. – Погода паскудная – дождь да ветер.
– А ты что, в парк культуры собрался прошвырнуться? Что нам тот дождь: мы не в солнечной Анталии. Зато прапора лишний раз по зоне рысачить не будут.
Дядя Коля отхлёбывает из кружки горячего чифира и передаёт кавказцу.
– Не нравится мне, Алихан, обстановка в отряде. Стоит на десять суток в шизняк отлучиться, начинаются какие-то мышиные движения, козлиные наезды… Нехорошо, братка.
Философский разговор о «мышиных движениях» происходит в каптёрке шестого отряда, на втором этаже общежития. Помещение каптёрки приспособлено, можно сказать, под «элитный номер» на двух человек. Эти двое и чаёвничают-полунощничают у «чифирбака». Тот, что постарше, в спортивных штанах «Адидас» и в полосатом «рябчике» (как по-матросски называют бывалые зэки тельняшку) – Коля Тайга, «битый каторжанин», особо опасный рецидивист, переведённый в колонию строгого режима из «полосатой» зоны, с Печоры. Таких арестантов обычно немного. «Рецидуям» смягчают режим не слишком охотно. В новой «зоне» Тайге прочили место «положенца» (по-старому, «пахана»). Но дядя Коля, сославшись на возраст, просто стал «смотрящим» в отряде.
Алихан Джичоев (погоняло «Князь») – подручный Тайги. «Тяжеловес», как называют таких ребят на зоне. В шестнадцать лет бежал Алихан из родимой Осетии, скрываясь от родичей одного парнишки, которому по горячке проломил голову. Поступил в строительный институт, проучился один курс, выступал в студенческой сборной по вольной борьбе. Однажды после соревнований и столкнулся случайно с двумя своими гонителями. Схлопотал первый срок за тяжкие телесные. И пошло-поехало: в зоне «правильные пацаны» заметили, взяли под крыло, на волю вышел уже «с понятием». Но продержался недолго. Опять характер подвёл. Как рассказывает сам Алихан: «Придавил мужчинку».
– Ништяк, дядя Коля, разберёмся, – пытается успокоить «положенца» Князь.
– Разберёмся, разберёмся… – хмуро повторяет Тайга слова осетина, и в это время из спального помещения доносятся громкие вопли с матом. – Это что ещё за цирк? – вскидывает брови Тайга, взглянув на Алихана. – Что за кипиш на болоте? Кумовьёв скликают?!
Князь пулей вылетает из каптёрки и через минуту волочёт за шиворот двух зэков, один из которых не намного уступает ему в размерах.
– Вот они, бакланюги! Погрызлись, кому что по ящику смотреть! Битюг со своими желает по 35-му какой-то боевик, а другим мужикам сексу подавай…
– Будет у них секс, – спокойно обещает Тайга. – Сейчас придут кумовья и всех перетрахают. Вы что, озверели? Орёте на всю зону, как потерпевшие!
– А чё он… – растерянно машет в сторону животастого битюга конопатый мужичонко.
– Всё сказал? – обрывает «смотрящий». – Теперь твоя очередь, Василий. Что, на воле боевиков не хватало? Когда тебя менты раком на капоте под «калашом» держали…
–Это нехороший базар, Тайга, – глухо бурчит Битюг. – Меня раком никто…
– Угу. На всю Расею-матушку твою позу по этому же ящику демонстрировали. Надо было права качать, когда тебя «маски-шоу» враскарячку ставили. А теперь ты уж дай мужикам сеанса нахвататься. Где им ещё голых тёлок поглядеть? На лагерных «петухов» не у всякого поднимается. Пусть расслабляются. Потом с Дуней Кулаковой на «дальняке» поручкаются – проблем меньше будет. И не серди меня, – обрывает Тайга Битюга, не давая тому возразить. – Хорош бакланить. Забыл, как мы неделю без телевизора сидели?
Вокруг ночных посиделок у телевизора между арестантами и начальством идёт вечная борьба. В двадцать два часа оперативный дежурный централизованно обесточивает общежития отрядов, оставляя лишь тусклый ночничок в спальном помещении. Но зверехитрое зэковское племя только ухмыляется в ответ на эти выдумки «начальничков». Свой же брат электрик протягивает по стенам скрытую проводку, которую не обнаружить ни один «пупкарь», как называют контролерский состав – младших инспекторов по надзору. Так что свет «на бараке» есть всегда. Но если при внезапной проверке «хлопнут» арестантов за просмотром «ящика» после отбоя, могут лишить такого удовольствия на неделю, а то и больше.
– Теперь расставляй шахматишки, – говорит Князю Тайга, выставив за дверь неугомонных осуждённых.
– Дядя Коля, а с «лохмачами» что делать? С этим новым «козлом» оборзевшим…
– Ты у меня спрашиваешь? Это я тебя, дорогой, спрашивать должен. Ты за меня на отряде оставался. Лады, лады, только не строй отмазок, – отмахивается старый бродяга от попыток Алихана оправдаться. – Не в тебе дело. Обычные кумовские прокладки. Пробуют отряд на «козлистость». Кинули шакалят «вязаных», теперь будут глядеть со стороны, кто кого загрызёт: мы их или они нас. Свистни какому-нибудь гаврику, чтобы этого Савелкина сюда позвал.
– Не придёт. Он стойку держать будет. Старшина отряда, независимый. С холуями своими может и свалку затеять.
– Да что ты? А вот я не гордый. Пошли.
Старшего дневального тайга и Князь находят среди толпы мужиков в комнате отдыха у телевизора. «Главкозёл», затаив дыхание, наблюдает, как юная китаянка делает эротический массаж курчавому негру.
– Не обкончался ещё? – вежливо шепчет Тайга, наклонившись к уху Савелкина.
– Ты со мной так не базарь. Со своими «торпедами» так базарить будешь.
– Можно и по-другому, – миролюбиво соглашается «смотрящий». – Нежно и в интимной обстановке. Потопали.
– Никуда я не пойду, – резко отвечает старшина.
– Что, бздиловатой конь породы? А ты не боись… В шахматишки сыграем. Или у тебя в шахматишки тямы нету?
Дядя Коля кривит душой. Он прекрасно знает, что у Савелкина в шахматишки «тяма есть». Навёл справки: первый разряд у «козла».
«Козлами» в колонии кличут активистов из числа осуждённых. То есть тех арестантов, которые добровольно помогают администрации. Участвуют в различных самодеятельных организациях, поддерживают порядок, своего же брата «сидельца» учат жить. Это последнее обстоятельство особенно бесит арестантов: сам-то ты кто?! На себя погляди! Зато у «козлов» – власть. Хоть маленькая, а власть, да плюс прикрышка от начальства.
– Ну, пошли, поглядим, – насторожённо соглашается старшина. Поднимается. С ним вместе – и двое его помощников.
– А эти огудины, они тебе ходы подсказывать будут? – кивает Тайга на сопровождающих.
– На игру посмотрят.
– Добре.
Как только Тайга с Савелкиным входят в каптёрку, Князь мгновенно перестревает дорогу «огудинам»:
– Стойте, где стоите!
– Борзеешь, зверь?!
Кулаком в рёбра, лбом в переносицу – и «горилла» медленно сползает на пол по стене.
– Стой, где стоишь! – повторяет Князь, резко обернувшись к другому. Тот, впрочем, ответить не может: его, что называется, «взял на вязы» невесть откуда возникший Битюг, заломив руку и придушив левой сзади за горло.
В каптёрке тем временем обстановка накаляется. Савелкин начинает понимать, что всё идёт не по тому сценарию.
– Где мои ребята?
– За дверьми.
– А ну впусти!
– Слышишь, «лохматый», здесь командую только я.
– Ну и пошёл ты на…
Договорить Савелкин не успевает. Тайга обрушивает на его темя «чифирбак» – огромную литровую кружку. Остатки густого чая и заварка разлетаются в стороны. Тайга повторяет процедуру ещё раз, и ещё, и ещё… Дверь каптёрки приоткрывается, из коридора раздаётся голос:
– Всё в порядке, дядя Коля?
– Для меня – да, – отвечает Тайга.
Дверь закрывается.
Тайга наливает из чайника в кружку воды, потом взбалтывает содержимое – и вместе с «нифелями» выплёскивает в лицо старшине. Тот, застонав, пытается подняться. Тайга приподнимает его за шиворот и швыряет на диван.
– Ну что, сука, оклемался маленько? А теперь сиди и слушай, пока я говорить буду. И не вздумай перебивать! Неприятность получится.
– Ну, гад, я ещё… – шипит Савелкин – и тут же снова получает кружкой, но уже по лицу.
– Я предупреждал, – ровным голосом констатирует Тайга. – Теперь запомни: ты уже труп. Ежели бы меня «гадом» кто на «особняке» назвал или, к примеру, ты при своих холуях, я б тебе грызло вырвал. Зная твою сучью натуру, я и беседую с тобой лоб в лоб. Себе новый срок не схотел накручивать за такую падлу, а поучить тебя так и так надо. Борзеешь, козлиная рожа.
Савелкин молчит.
– До тебя мы с «красными» спокойно жили. Они своё крутили, мы – своё. Хочешь срок тихо добить – держи свою борзость на привязи. А ты что творишь, гадёныш? Хочешь мужиков пустить под «красный пресс»? У нас в год столько докладных не писали, как с тобой за неделю! Да хоть бы мозги напрягли! А то телегу накатал твой Чернышёв – «по факту обнаружения у осуждённого Афонина хлебных крошек в целлофановом пакете, где лежал хлеб». Передай ему, что в другой раз в том пакете найдут его яйца всмятку!
Дальше поехали. Другое животное, Меркулов, вчера сделал замечание Косте Мухе за то, что тот «уже четыре дня не брил шею». А что вы за шмон устроили по тумбочкам? Андрюху чуть не «трюманули» за то, что в его «гараже» нашли марки для конверта. Конверты, смотри ты, хранить можно, а марки – нет! А Криворучко, твой завхоз? «Пищёвка» у него по полчаса работает, народ свою хавку пожрать не успевает, она там гниёт! Ну, что скажешь?
Савелкин сосредоточенно стирает с лица остатки заварки.
– Чего молчишь, командир? Расскажи про «наезды на овец».
– Какого ты до меня прибодался?! – срывающимся голосом восклицает старшина. Внутри у него всё горит от стыда и обиды, от перенесённого унижения. Но ему хочется. Несмотря ни на что, «сохранить лицо», и он пытается сдержать истерические нотки. – Я при чём? Есть председатель совета коллектива!
– Слышь, ты, жентельмен красивый, ты кончай мне по ушам гулять! С этим председателем у нас проблем не было, покуда ты не появился! Твоя это возня мышиная. И макли ты тут крутишь, а не он. В общем, так: три минуты тебе привести себя в божеский вид, утирайся – и пошёл вон отсюда. Ещё раз повторятся твои штучки – я с особого пришёл, уйду на тюремный. «Мочить» тебя не буду, я старый жулик, «мокруху» не уважаю. Но инвалидом сделаю. На всю жизнь. Будешь лежать и в потолок поплёвывать, будут тебя кормить манной кашей и «утку» выносить. Но не каждый день. Каждый день выносят из-под тех, кто платит. А тебе чем башлять? Ты ж голожопый, как павиан.
Савелкин поднимается, отряхивается и уходит, втянув голову в плечи.
– Ну как, дядя Коля, сыграли в шахматишки? – весело спрашивает Алихан, заходя в каптёрку. – Что-то он притруханный вышел.
– Ферзь рубит – пешки летят, – философски замечает Тайга. – С шахматами закончили, пошли до катрана.
«Катран» – место в бараке, где «братва» перекидывается в картишки. «Катает», говоря по-местному. Или – «колошматит». Лучшее время, понятно, ночь. Днём кто ж позволит?
Играют в «весёлом углу», у «чёрных», то есть у блатных, на одной из кроватей. Когда сюда подходят Тайга и Князь, на «катране» царит необычная тишина. Это настораживает. Во время игры, как правило, страсти накаляются, эмоции хлещут через край. Всевозможные подколки и издёвки входят в арсенал хорошего «исполнителя», как называют опытных картёжников. Умение вывести противника из себя, но сделать это «технично», тонко – ценится в арестантской среде чрезвычайно. А уж среди картёжников – тем более. Зачастую это – половина победы. А вспыхнет соперник, поддастся на провокацию, бросится на тебя – ему же хуже. Ответит по всей строгости. Нервишки не в порядке – лучше «шпилевом» не заниматься.
– Шо такое, господа сидельцы? – с усмешкой вопрошает «смотрящий». – Зону объявили неигровой? Чи траур по хозяйской тёще?
– Мужички у тебя сволочные, Тайга. Фуфлыжное племя.
Тот, кто это произнёс, поворачивается к старому каторжанину лицом. Это Воас – один из «быков» «положенца» зоны, Слоника. Сам Слоник со своими располагается в третьем отряде. Молодой блатарь из породы молодых, хамовитых уголовников, и ребят вокруг себя собрал таких же.
– Алихан, дорогой, что же ты не сказал, что у нас гости? – ровным голосом произносит Тайга, как бы пропуская мимо ушей вызывающую реплику Власа. Но те, кто знает «смотрящего», по тону понимают: гость уже нарвался на неприятности. Понимает это и Князь.
– А чего предупреждать? – лениво сквозь зубы цедит он. – Завтра мужикам по-новой локалку заваривать. Что, у себя в отряде не с кем шпилить? Или свои на катран не пускают?
– Ты метлу привяжи! – взрывается Влас. – Где хочу, там играю! А если ваш «пассажир» через пять минут десять тонн на кон не кинет – «фуфлом» расплатится!
Он тычет грязным коротким пальцем в верзилу с обвислыми ушами и растерянным лицом печальной лошади. Это – слесарь гаража зоны Таранкин.
– Стало быть, он тебе вкатил десять штук? – интересуется Тайга. И, обращаясь к слесарю, укоризненно замечает: Валера, я ж тебя предупреждал – на катран ни ногой! Тебе даже в дочки-матери нельзя играть. Масла в башке – на один бутерброд!
– Короче, платить будем? – грозно наступает Влас.
– Тише, тише, – успокаивает Тайга. – Ты не дома. Боговать будешь у себя в бараке. Здесь ты никто, и зовут тебя никак.
– Да я от Слоника! – кипятится Влас.
– Да? И шо он мне хотел передать?
Влас спохватывается что «загрубил»: Слоник тут, конечно, не при чём. Его имя выскочило у блатаря непроизвольно, просто «для авторитету», «для понта». Но что вылетело, того уж не поймаешь.
– Когда надо будет – передаст!
– Значит, ничего? А ты «передаст», «передаст»…
Барак взрывается от хохота. Все прекрасно знают анекдот насчёт «Ты сам – передаст!
1 2