Господь Бог не понял, почему художник изрыгал такие громкие проклятия. Отцы города, учителя и прочие ввели его в этот грех, и Господь Бог, конечно... Но у Вас же ужасный кашель!
- Уже проходит, - сказал мой учитель совершенно чистым голосом.
- Ну, мне осталось досказать совсем немного. Господь Бог отвернулся от доходного дома и парка и хотел уже одним взмахом вытащить из города Свой взгляд, как вытаскивают из реки удочку, чтобы посмотреть, не клюнуло ли что-нибудь. На этот раз там, действительно, что-то висело. Совсем маленький домик с многими жильцами, на которых было совсем мало одежды, потому что все они были очень бедны. "Вот оно что, - подумал Господь Бог, - люди должны быть бедными. Эти, кажется, уже по-настоящему бедны, но Я бы сделал их еще беднее, чтобы у них не было даже рубашки". Вот что задумал Господь Бог.
Я поставил голосом точку, чтобы показать, что я кончил. Господин учитель и на этот раз остался недоволен:
и в этой истории он не нашел подобающего завершения и закругленности.
- Да, - сказал я в свое оправдание, - для этой истории нужен сочинитель, который придумал бы ей какой-нибудь фантастический конец, ведь в действительности она все еще не закончилась.
- Как так? - удивился господин учитель и нетерпеливо посмотрел на меня.
- Но, дорогой господин учитель, как Вы забывчивы! Вы же сами состоите в правлении здешнего общества вспомоществования бедным...
- Да, уже почти десять лет, и что же?
- Вот в том-то и дело: Вы и Ваше общество много лет не даете Господу Богу достичь своей цели. Вы одеваете людей...
- Но позвольте, - скромно сказал господин учитель, - это же просто-напросто любовь к ближнему. Это в высшей степени угодно Богу.
- И в компетентных инстанциях в этом, конечно, не сомневаются? спросил я простодушно.
- Ну разумеется. Мне как члену правления доводилось слышать в нашем обществе немало благодарственных слов. Скажу Вам по секрету, у нас даже планируют при первой возможности отметить мою деятельность на этом поприще... Вы понимаете? - Господин учитель смущенно покраснел.
- Желаю Вам всего наилучшего, - ответил я. Мы пожали друг другу руки, и господин учитель пошел дальше столь горделивой, столь степенной поступью, что я уверен: в школу он пришел слишком поздно.
Как мне потом сказали, отчасти - насколько она подходит детям -- эта история все же стала им известна. Не сочинил ли господин учитель для нее конец?
КАК НА РУСИ ПОЯВИЛАСЬ ИЗМЕНА
У меня есть еще один друг по соседству. Этот светловолосый человек парализован, и зимой и летом он сидит на стуле у своего окна. Обычно он выглядит очень молодо, иногда в его внимательном лице проглядывает даже что-то мальчишеское. Но бывают дни, когда он вдруг стареет, минуты пролетают над ним, как годы, и он превращается в старика, в чьих потускневших глазах вот-вот погаснет последняя искорка жизни. Мы знаем друг друга давно. Сначала мы лишь обменивались взглядами, потом невольно стали улыбаться друг другу, уже год мы раскланиваемся и Бог знает уже сколько рассказываем друг другу то одно, то другое, все без разбора, что только происходит на свете.
- Добрый день, - крикнул он, когда я проходил мимо; его окно все еще было раскрыто в тихую, красочную осень. - Давненько я Вас не видел.
- Здравствуйте, Эвальд. - Я подошел к окну, как делал обычно, когда мне было по дороге. - Я уезжал.
Где же Вы были? - спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах.
- В России.
- О, так далеко! - он откинулся на спинку стула. - Что это за страна Россия? Она очень большая, не правда ли?
- Да, - сказал я, - большая, и кроме того...
- Это был глупый вопрос? - улыбнулся Эвальд и покраснел.
- Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит.
- На востоке? - предположил больной. Я немного подумал.
- Нет, скорее...
- На севере, - допытывался мой друг.
- Видите ли, - нашелся я, - чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна - не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается.
- Гм. Вы правы, - задумчиво сказал Эвальд. - А с чем граничит вверху и внизу Россия?
Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка.
- Да Вы знаете это! - воскликнул я.
- Наверное, с Богом?
- Конечно, - подтвердил я, - с Богом.
- Так. - кивнул мой друг понимающе. Но потом у него возникли, видимо, какие-то сомнения. - Разве Бог - страна?
- Не думаю, - ответил я, - но в языках первобытных народов многие вещи называются одинаково. Есть страна, которая называется Бог, и тот, кто над ней властвует, тоже зовется Бог. Простые народы часто не могут различить их страну и властителя: оба велики и милостивы, грозны и велики,
- Я понимаю, - медленно произнес человек у окна. - А люди в России замечают это соседство?
-- Бго замечают повсюду. Влияние Бога самое мощное. Сколько бы ни ввозили из Европы, западные вещи, стоит им пересечь границу, тут же превращаются в камни. В том числе драгоценные, но, конечно, только для богатых, или как они себя называют, "образованных", тогда как из другой страны - той, что внизу - народ получает хлеб, которым живет.
- Должно быть, хлеба у народа вдоволь? Я помедлил.
- Нет, не совсем так, некоторые обстоятельства затрудняют ввоз из Бога... - Я попытался перевести разговор на другое. - Но многие обычаи происходят там из этого обширного соседства. Например, весь церемониал. К царю там обращаются примерно так же, как и к Богу.
- Так значит, ему не говорят "Ваше Величество"?
- Нет, обоих зовут "батюшка".
- И перед обоими преклоняют колени?
- Перед обоими повергаются ниц, бьют челом оземь и обоих слезно молят: "Грешен я, смилуйся, батюшка!" Немцы, видя это, думают: какое низкое раболепие. Я же считаю иначе. Для чего падают на землю? Этим как бы говорят: я благоговею. Но для этого достаточно обнажить голову, - скажет немец. Ну разумеется, и приветствие, и поклон в какой-то мере выражают то же самое однако это лишь сокращения, к которым прибегают в странах, где не хватает земли, чтобы все могли простираться на ней. Но к сокращениям быстро привыкают и начинают употреблять их механически, уже не вспоминая об их смысле. Поэтому хорошо, когда есть место и время для того, чтобы целиком выписать это прекрасное движение, это мудрое слово: благоговение.
- Да, если бы я мог, я бы тоже повергался ниц, - посетовал больной.
- Но и множество других вещей, - продолжал я после небольшой паузы, русские получают от Бога. Они уверены, что все новое идет от Него, будь то платье, кушанье или добродетель; и даже любой грех лишь тогда войдет в обычай, когда есть на то Его воля.
Больной посмотрел на меня почти с испугом.
- Об этом говорит одна сказка, всего лишь сказка, - поспешил я его успокоить, - так называемая былина, или повесть о бывшем. Я расскажу Вам ее вкратце. Она называется "Как на Руси появилась измена". - Я облокотился на подоконник, и больной закрыл глаза, как он делает всякий раз, когда слушает историю.
- Грозный царь Иван задумал обложить данью окрестных князей и пригрозил им большой войной, если они не пришлют в Москву, белокаменный город, двенадцать бочек золота. Князья стали держать совет и ответили царю так: "Вот тебе три загадки. В день, который мы назначим, приходи к белому камню, что на востоке, там мы будем ждать тебя с ответами. Ответишь верно - дадим тебе золота, сколько требуешь". Царь Иван стад было думать, да только ему все время мешали бесчисленные колокола его белокаменной столицы. Тогда он кликнул своих ученых и советников и повелел каждого, кто не сможет разгадать ему хитроумных загадок, вести на широкую красную площадь, где только что построили собор Василия Блаженного и не мешкая отрубать ему голову. За этим занятием время пролетело незаметно, так что он лишь тогда вспомнил, что до сих пор не знает ни одного правильного ответа, когда уже сел на коня, чтобы ехать на восток, к белому камню, у которого ждали его князья. Но путь предстоял долгий, и еще оставалась возможность повстречать какого-нибудь мудреца, которые ведь во множестве бродили тогда повсюду, скрываясь от царей из-за их привычки отрубать мудрецам головы, если те не казались им достаточно мудрыми. Только на этот раз не попалось царю ни одной подходящей головы. Зато однажды утром он увидел старого бородатого мужика, который достраивал церковь. Он уже установил стропила и теперь покрывал их маленькими дощечками. Но как он это делал! За каждой новой тоненькой планкой старик спускался на землю, где они лежали аккуратной стопкой, вместо того, чтобы поднять их в своем длинном кафтане сразу целое беремя.
Он только и делал, что карабкался, кряхтя, вверх и вниз по лестнице, а стопка все не убывала, и конца-края всему этому не было видно. Не мудрено, что царь потерял терпение. "Дурак, - крикнул он (так в России принято обращаться к незнакомым мужикам), - ты бы нагрузился как следует этими деревяшками, да и лез на церковь, этак-то куда проще". Мужик, который как раз спустился на землю, посмотрел из-под ладони на царя и ответил: "Уж в это ты не мешайся, царь Иван Васильевич, всяк свое ремесло разумеет; а коли уж ты тут проезжаешь, то вот тебе разгадки трех загадок, которые ждут от тебя у белого камня, что на востоке, тут уж недалеко - запоминай же хорошенько", и он назвал их по порядку, загибая пальцы. Царь от изумления не мог вымолвить слова. "Чего ты хочешь в награду?" - спросил он, опомнившись. "Ничего", - ответил мужик, взял новую дощечку и пошел к лестнице. "Стой, крикнул царь, - так не пойдет, изволь-ка чего-нибудь пожелать". - "Ну, коли ты, батюшка, велишь то отдай мне одну из двенадцати бочек золота, которые ты возьмешь с князей на востоке". - "Хорошо, - кивнул царь, - будет тебе бочка золота". И он поспешил в путь чтобы не забыть отгадки.
Когда же царь вернулся в Москву, он первым делом заперся в своих палатах, что посреди пятивратного кремля, и высыпал все золото, бочку за бочкой, посреди зала, так что на блестящем полу выросла целая золотая гора с длинной черной тенью. В своей забывчивости царь опорожнил и двенадцатую бочку. Он хотел было наполнить ее вновь, но ему стало жаль такой велелепной кучи. Ночью он спустился во двор, насыпал в бочку на три четверти песка, тихонько вернулся во дворец, присыпал песок сверху золотом, а утром отправил бочку с гонцом в ту местность необъятной Руси, где старый мужик строил свою церковь. Но когда тот увидал царева посланца, он слез с крыши, с которой недалеко-таки продвинулся, и закричал: "Не трудись подходить ко мне, дружочек, поворачивай-ка обратно со своей бочкой, в которой три четверти песка и лишь жалкая четверть золота, не надо мне ее. Да скажи своему государю, что до сих пор еще на Руси не было измены. Но теперь он сам будет виноват, если увидит, что ни на кого нельзя положиться; он сам показал, как лукавят, и век от века все больше будет на Руси тех, что пойдут по его дорожке. Мне не надо золота, я и без золота проживу. Я ждал от него не золота, а правды и чести. Но он обманул меня. Скажи это твоему государю, грозному царю Ивану Васильевичу, что сидит в своей белокаменной столице в парче-то золотой, да с совестью худой".
...Отъехав немного, гонец еще раз оглянулся: мужик и его церковь исчезли. И дощечки не лежали уже на земле, лишь ровные, безлюдные поля простирались вокруг. В ужасе прискакал гонец в Москву, предстал, едва переводя дыхание, перед царем, довольно бестолково рассказал ему, что произошло, и побожился, что мнимый мужик был не кто иной, как сам Бог.
- Скорее всего, он не ошибся? - сказал мой друг в наступившей тишине.
- Может быть, - ответил я, - но Вы знаете, народ ведь суеверен... А между тем, мне пора идти, Эвальд.
- Жаль, - искренне огорчился больной. - Но Вы расскажете мне потом еще какую-нибудь историю?
- С удовольствием, только при одном условии. - Я вновь подошел к окну.
- А именно? - удивился Эвальд.
- Вы должны будете при случае пересказывать все соседским детям, попросил я.
- О, дети теперь навещают меня так редко. Я постарался его утешить:
- Они еще придут. Видимо, у Вас в последнее время просто не было охоты им рассказывать, а может быть, не было - или наоборот, было слишком много подходящего материала. Но если знаешь настоящую историю, думаете, она останется в тайне? Да о ней сразу же заговорят повсюду, особенно дети!
Мы попрощались, и я ушел. А дети услышали эту историю в тот же вечер.
КАК СТАРЫЙ ТИМОФЕЙ ПЕЛ, УМИРАЯ
Какая это все-таки радость - рассказывать парализованному. На здоровых людей нельзя положиться: они видят вещи то с одной стороны, то с другой, и если с ними в течение часа идти так, чтобы они были справа, может случиться, что они вдруг ответят вам слева - только потому, что им придет в голову, что это более учтиво и свидетельствует о большей утонченности воспитания. С парализованным этого можно не опасаться. Его неподвижность делает его сродни вещам, с которыми он и в самом деле поддерживает разнообразные сердечные отношения, в каком-то смысле делает его тоже вещью, но намного превосходящей остальные - вещью, которая слушает вас не только в своем безмолвии, но и со своими редкими тихими словами и со своими нежными трепетными чувствами.
Я больше всего люблю рассказывать моему другу Эвальду. И я очень обрадовался, когда он окликнул меня из своего неизменного окна:
- Мне нужно Вас кое о чем спросить. Я тут же подошел и поздоровался.
- Откуда эта история, которую Вы рассказали мне в последний раз? спросил он. - Из книги?
- Да, - ответил я печально, - ученые похоронили ее там, когда она умерла; это случилось совсем недавно. Еще сто лет тому назад она жила, ни о чем, конечно, не подозревая, на многих устах. Но слова, которыми люди говорят теперь, эти тяжеловесные слова, которые невозможно петь невзлюбили ее и стали отнимать у нее один рот за другим так что в конце концов ей пришлось жить, очень скудно и одиноко, на нескольких иссохшихся губах, словно в убогой вдовьей каморке. Там она и скончалась, не оставив потомства, и была, как я уже сказал, со всеми почестями погребена в книге, где уже покоились и другие истории из ее рода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11