Понимаешь, Паук со Студи занимались похоронами.
Я отважился на догадку.
— Они похоронили тела? — спросил я.
— Обеих женщин.
— Где? Я хотел бы знать.
— Как раз там, куда мы направляемся.
— С ума сойти.
Мы помолчали.
— Прямо в Адовом Городке, — сказал я.
Он кивнул.
— Знаешь об Адовом Городке? — спросил я.
— Конечно. Пэтти Ларейн рассказывала. У нее это был пунктик. Плохо, что ее останки теперь в разных местах.
— Для нее — пожалуй.
— Где ее голова? — спросил Уодли.
— На дне моря. Точнее сказать не могу. Меня там не было.
— Впрочем, я не думаю, что стал бы оказывать ей такую большую честь, — произнес он, — как собирать ее куски воедино.
Не придумав толкового ответа, я спросил:
— А где похоронены Студи с Пауком?
— Там же, поблизости. Они у меня все рядышком. Две женщины и два мужика. Они так близко друг к другу, что если их души вылезли наружу, они могут сплясать вместе. — Его сотрясла легкая судорога веселья, но поскольку оно было беззвучным, я не могу сказать, ожидал ли кто-нибудь из нас ответного смеха из моих уст.
Потом он поднял пистолет и выстрелил в воздух. Как я и думал, грохота не было — раздался такой звук, словно хлопнули надутым бумажным пакетом, только и всего.
— Зачем это? — спросил я.
— От восторга, — сказал он.
— А-а.
— Мне хорошо. Я справился с похоронами. Пришлось изрядно повозиться.
— Разве Тесак тебе не помогал?
— Нет, разумеется. Я же сказал тебе, что отправил его с Бет. Такому супермену не стоит задерживаться в одном штате. Я и раньше знал, что он силен, но он убил Студи голыми руками. Задушил, и все.
— Где?
Мне почудилось, что на его лице промелькнула злорадная гримаса. Я говорю «почудилось», так как лунный свет не позволял видеть ясно, однако у меня возникло впечатление, что он решил не реагировать на мой вопрос только ради удовольствия оставить меня без ответа.
— Какая тебе разница? — спросил он наконец.
— Просто любопытно.
— До чего сильна в человеке тяга к знаниям, — сказал он. — Думаешь, если я все-таки убью тебя, а я не говорю, убью или нет, — честно сказать, мне это и самому неизвестно, — ты считаешь, что сойдешь в ту глубокую темень лучше вооруженным, если некоторые твои сомнения развеются?
— Да, у меня и впрямь есть такое чувство.
— Хорошо. У меня тоже. — Он криво ухмыльнулся. — Все это произошло в лесу под Провинстауном. Недалеко от шоссе — там у Студи маленькая хижина. Очень укромное местечко. Мы поссорились.
— И ты оставил их обоих лежать в хижине, а сам повел Тесака в гости к Бет?
— Да.
— И они уехали. Вот так сразу?
— Ну, кое-что у них еще вчера вечером начало ладиться. Видимо, она неплохо повеселилась с ним, когда ты ушел из «Брига». А я только подтолкнул их к тому, чтобы уехать вместе.
— Но почему Тесак убил Студи?
— Потому что я его науськал. — Уодли кивнул. — Сказал ему, что Студи прикончил Пэтти Ларейн и избавился от трупа, скормив его своим собакам.
— Господи Боже.
— Насколько я знаю, — произнес Уодли, — у Студи и одной-то собаки не было. Хотя с виду не скажешь. У таких дворняг, как он, должны быть свои звери.
— Бедняга Студи. Он и вправду убил Пэтти Ларейн?
— Нет.
— Тогда кто же?
— Может, я тебе и скажу… погодя. — Он погрузился в такую задумчивость, что я подумал, не начнет ли дуло его пистолета опускаться, но нет. Оно по-прежнему смотрело на меня. Пожалуй, это было не менее эффективно, чем яркая лампа, бьющая в глаза во время допроса.
— Ну, — наконец промямлил я, — пойдем, что ли.
— Ага, — сказал он и поднялся.
Мы пошли дальше.
— Можно еще вопрос?
— Пожалуйста.
— Как ты умудрился дотащить их обоих до самого Адова Городка?
— Я просто положил их в багажник и отвез в дом, который снимаю. Это в Бич-Пойнте, между прочим. Там сейчас никого нет. Так что не надо было особой ловкости, чтобы переправить тела на мой катер. Тем более в темноте.
— Разве они такие уж легкие?
— Я немного сильнее, чем кажется.
— Раньше ты был не очень сильный.
— Тим, теперь я качаю мышцы в спортзале.
— Мне бы так.
— Может, еще займешься.
— Значит, ты перевез тела по воде в Адов Городок и похоронил там?
— Только мужчин. Вообще-то мне следовало с самого начала взять на себя все похороны. Если бы я не откладывал это маленькое мероприятие, Паук со Студи никогда не получили бы шанса что-нибудь из меня вытрясти.
— Но в любом случае после этих последних похорон ты вернулся на своем катере домой, в Бич-Пойнт?
— Да.
— И нашел меня по маячку?
— Нет, маячок ты выбросил. — На его лице снова появилась кривоватая улыбка. — А на тебя я случайно наткнулся.
— Поразительно.
— Я люблю красивые повороты судьбы, — сказал он. — Может, ради них-то все и затеяно.
— Может, — сказал я.
— Как у тебя дела с deja vu? — спросил он. — У меня эта способность здорово развита. Сомневаюсь, чтобы хоть одну ситуацию мы переживали только раз. Может, на втором круге от нас ждут большего.
— Не знаю, — сказал я.
Мы продолжали идти.
— Надо признаться, что я высматривал твою машину, — сказал он. — Ездил по городу, пока не увидел «порше».
— Не могу понять, рад я этому или нет, — откликнулся я. Возможно, в этом была виновата боль, но я счел своим долгом продемонстрировать жизнерадостное остроумие пациента, которого хирург везет на операцию.
Мы двигались в молчании. Вода под нами заметно фосфоресцировала, и я задумался о генерирующей свет деятельности планктона, но ничего оригинального в моих мыслях не промелькнуло. Мы достигли самой глубокой ямы на своем пути, и поскольку перепрыгнуть ее я не мог, мне пришлось идти по камням, лежащим ниже уровнем и окаймляющим расселину; стена рядом обросла ракушками, и я жестоко ссадил себе руку. Когда я выругался, он посочувствовал мне.
— Прости, что гоню тебя так далеко, — сказал он, — но это важно.
Мы шли дальше. Наконец возник тот ритм, что говорит о движении без начала и цели, и я едва отметил момент, когда мы ступили на другой берег за милю от нашего старта. Волнолом остался позади, и мы побрели по краю залива. Влажный песок леденил ноги, но идти по сухому было гораздо тяжелее. В темноте, поскольку луна спряталась за облаками, приходилось шагать очень осторожно. Там и сям из песка торчали старые бревна от разбитых судов, массивные, как человеческие тела, и серебрящиеся, точно свет самого безумия. Тихо шумело море. Был отчетливо слышен писк каждого вспугнутого нами кулика, шорох убегающих крабов и посвистывание полевых мышей. Мы давили ногами раковины устриц и мидий, пустые домики улиток, беззубок и гребешков — как разнообразны звуки, которые издает ломающийся кальций! Под нашими подошвами, словно ореховая скорлупа, хрустели сухие водоросли, бурые и саргассовы, и море, медленно испускающее дух на отливе, вновь обнажало траур прибрежных бакенов.
Мы шли, наверное, с полчаса. У кромки воды, словно толстые тетки на солнце, бултыхались в лунном свете розовые и голубые медузы, и морскую траву, которую называют русалочьими волосами, выносило на берег. Я впивал в себя влажную фосфоресценцию прибоя, точно последним огонькам моей жизни суждено было перейти в это холодное свечение.
Наконец мы достигли нужного места. Это был участок пляжа, ничем не выделяющийся среди всех прочих, и Уодли отвел меня за низкую дюну, через высокую траву к песчаной ложбине. Когда мы сели, море скрылось с наших глаз. Я пытался напомнить себе, что нахожусь в песках Адова Городка, но мне казалось сомнительным, что духи по-прежнему ютятся тут. Над нами висела только легчайшая дымка. Должно быть, ветра на этом далеком пляже слишком суровы. Я подумал, что духи скорее всего предпочитают витать близ сараев, более века назад перевезенных на Коммершл-стрит.
— Тело Пэтти здесь? — наконец спросил я.
Он кивнул:
— Не угадаешь, где я их похоронил, правда?
— Не при таком освещении.
— Дневной свет тебе тоже не помог бы.
— А как ты отличаешь это место?
— По расстоянию от тех кустов, — произнес он, указывая на одно-два растения у края ложбины.
— Не очень-то надежно.
— Видишь вон тот перевернутый панцирь мечехвоста?
Я кивнул.
— Приглядись получше. Я положил в него камень, чтобы не снесло ветром.
Я не мог рассмотреть камень в такой темноте, но притворился, что вижу его.
— Пэтти Ларейн, — сказал Уодли, — похоронена под этим панцирем, Джессика — на четыре фута правее, а Паук — на четыре левее. До Студи еще четыре фута влево.
«А для меня ты местечко приготовил?» — вот что просилось мне на язык (бодрость духа, приличествующая отважному пациенту, требовала не меньшего), — но я испугался, что подведет голос. В моем горле словно что-то застряло. Смешно сказать, но теперь, когда моя смерть была совсем рядом, я боялся не больше, чем перед началом первого футбольного матча в средней школе. И уж точно меньше, чем перед своим первым и последним выступлением в «Золотой перчатке». Может быть, жизненные перипетии сточили мою душу до уровня управляемых эмоций? Или я все еще надеялся выхватить у него пистолет?
— Почему ты убил Пэтти Ларейн? — спросил я.
— Зря ты считаешь, что это я, — ответил он.
— Как насчет Джессики?
— Ну нет. У Лорел, конечно, были серьезные минусы, но убивать ее я бы не стал. — Он набрал песка в руку, свободную от пистолета, и пропустил его сквозь пальцы, точно обдумывая, стоит ли продолжать. — Ладно, — произнес он, — пожалуй, я тебе скажу.
— Будь добр.
— Да какая тебе разница?
— Я же говорил — по-моему, разница есть.
— Интересно, неужто ты прав?
— Прошу тебя, скажи мне, — произнес я, словно обращаясь к старшему родственнику.
Это ему понравилось. Я полагаю, что прежде он ни разу не слышал в моем голосе такой интонации.
— Ты хоть понимаешь, что ты скотина? — сказал Уодли.
— Мы не всегда видим себя со стороны, — ответил ему я.
— Так вот, ты страшно жадный тип.
— Должен признаться, я не совсем понимаю, с чего ты это взял.
— Мой друг Леонард Пангборн был глуп во многих отношениях. Он хвастался, что облазил самые тайные уголки мира голубых, хотя на самом деле и близко к ним не подходил. Он был существом замкнутым. Как он страдал от своей гомосексуальности! Она его мучила. Он ужасно хотел стать обычным. И невероятно обрадовался, когда Лорел Оквоуд затеяла с ним роман. Подумал ты обо всем этом? Нет. Тебе надо было втюхать ей прямо у него на глазах.
— Откуда ты все это узнал?
— От самой Джессики, как ты ее называешь.
— Да что ты?
— Да-да, милый мой, она позвонила мне поздней ночью, тогда, в пятницу, — шесть дней назад.
— Ты уже был в Провинстауне?
— Конечно.
— И что сказала Джессика?
— Она была совсем выбита из колеи. После того как ты устроил свое гнусное шоу — это с ними-то, простыми душами! — у тебя еще хватило наглости бросить их там вместе с их машиной. «Эй вы, свиньи, — рявкнул ты, — ищите дорогу сами!» Как это согласуется с моральными устоями бармена, а, Мадден? Поскобли любого из вас, и наружу вылезет деревенщина. Ну чем они могли ответить? Они поехали обратно и страшно поссорились. Лонни вернулся в свое привычное состояние. Как маленький обидчивый ребенок. Скандал у них был настоящий — прямо дым коромыслом. Он обозвал ее шлюхой. А она его — старой бабой. Это его доконало. Бедняга Лонни. Он выходит из машины, захлопывает багажник и шагает прочь. Так ей кажется. Она ждет. Даже не слышит хлопка и только задним числом понимает, что какой-то звук был. Определенно хлопок. Как будто открыли шампанское. Она сидит в машине одна где-то около пляжной стоянки в Рейс-Пойнте, всеми брошенная, только что ее назвали шлюхой, и слышит, как открывают шампанское. Неужто Лонни решил помириться и сделал красивый жест? Она ждет, потом выходит и осматривается. Лонни нигде не видать. Что за притча! Поддавшись порыву, она распахивает багажник. Там он и лежит, мертвый, с пистолетом во рту. Прекрасная смерть для нашего брата. «Дорогая подружка, — мог бы с тем же успехом сказать он, — я бы лучше взял в рот член, но раз уж из жизни надо уходить с холодной титькой, пусть будет холодная титька».
На протяжении всего этого рассказа Уодли держал дуло пистолета направленным на меня, как указательный перст.
— Откуда он взял пистолет двадцать второго калибра с глушителем? — спросил я.
— Он носил его не первый год. Давным-давно я купил редкий комплект из трех штук — наверное, таких не больше ста во всем мире — и подарил один пистолет Пэтти Ларейн и один Лонни. Но в это мы углубляться не будем. Хочешь верь, хочешь нет, но когда-то я очень любил Лонни.
— Не понимаю, зачем он взял с собой пистолет в ту пятницу.
— А он с ним не расставался. Это помогало ему чувствовать себя мужчиной, Тим.
— Ох, — сказал я.
— Что, никогда не приходило в голову?
— Если он так расстроился, глядя на нас с Джессикой, то почему не всадил в меня пулю?
— Ты не носишь с собой пистолета, — сказал Уодли, — потому что можешь им воспользоваться. А он не мог. Уж я-то знаю Лонни. Внутри он, без сомнения, рвал и метал. Убить тебя, убить Лорел, — но, конечно, он не мог сделать ни того, ни другого. Ведь он был такой душка.
— И потому убил себя?
— Я не хочу врать. Здесь виноват не только ты. У него были крупные неприятности с деньгами. Светил здоровенный срок. Он сдался на мою милость месяц назад. Умолял помочь. Я сказал, что попробую. Но, знаешь ли, даже в моем капитале это проделало бы чересчур большую брешь. Он чувствовал, что до конца я идти не намерен.
Меня вновь стала пробирать дрожь. Конечно, наряду со всем остальным сказывалась и усталость, но мои ботинки и штаны на заду уже промокли.
— Хочешь развести костер?
— Да, — сказал я.
Он поразмыслил над этим.
— Нет, — сказал он наконец, — боюсь, это отнимет слишком много времени. Все кругом сырое.
— Да.
— Ненавижу дым.
— Да.
— Извини, — сказал он.
Мои руки играли с песком. Вдруг он выстрелил. Вот так, ни с того ни с сего. Пок. Пуля взметнула фонтанчик в дюйме от моего каблука.
— Зачем ты это сделал? — спросил я.
— Не пытайся ослепить меня песком.
— Ты хорошо стреляешь.
— Я тренировался.
— Вижу, что не зря.
— От природы мне этого не дано. Я от природы неловок, за что бы ни брался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37