Его имя с энтузиазмом произносилось и в Совете пятисот, и на сборищах демократов, и на улице. Еще бы! В глазах большинства он был героем Тулона, спасителем Конвента от роялистского мятежа, освободителем Италии. Правда, кое-кто напоминал, что этот маленький генерал с одинаковым рвением давил и якобинцев, что он лично закрыл демократический Клуб Пантеона, а Италию освободил только ради грабежа и порабощения; но на таких обычно шикали: об этом вспоминать было не время, сейчас полководец революции, став во главе свободных людей, поможет утвердиться равенству и принципам II года.Да, всем своим нутром он чувствовал, что в это искренне верили. Вожди демократии искали с ним встреч и косвенно, а иной раз и прямо задавали вопрос:— С кем ты — с Сиейсом или с нами? Выступишь ли в роли душителя или освободителя?..Ответ они вроде бы знали заранее, но желали услышать подтверждение из его собственных уст.Он же, хотя и твердо решился на союз с Сиейсом, из тактических соображений не спешил разочаровывать своих прежних единомышленников и отвечал уклончиво, но так, что в нем по-прежнему можно было видеть защитника свободы и демократии.Своего старого товарища по баталиям, якобинца-генерала Моро, он облобызал и подарил ему саблю, привезенную из Египта. С другим же товарищем, более требовательным и настойчивым, с генералом Журданом, согласился даже на доверительную беседу, которая особенно ярко характеризует его беспринципность и недюжинный актерский талант. 10 Он принял Журдана в своем особняке на улице Шантерен, недавно купленном у великого трагика Жозефа Тальма.Простоватый Журдан с изумлением взирал на окружавшую его роскошь: драгоценные вазы, статуи, ковры. Ему не верилось, что он в жилище «маленького капрала», скромного военачальника, хорошо памятного ему по суровой эпохе Робеспьера…Хозяин дома встретил его на пороге гостиной. Радушный, улыбающийся, он расставил руки, и если бы Журдан пожелал, они бы обнялись и расцеловались.Но Журдан не пожелал. Так же как и не пожелал перейти на «ты», что попытался было сделать Бонапарт.Они уселись в мягкие кресла стиля Louis XVI и некоторое время молчали.Первым не выдержал Бонапарт.— Так что же вы думаете, генерал, о положении Республики?Журдан прищурился.— Я думаю, что, если люди, которые губят страну, не будут удалены и не будет изменен весь строй, на спасение отечества надеяться невозможно.Наполеон, подскочив, изобразил всем своим видом радостное изумление.— Приятно, очень приятно видеть у вас такие чувства. А я-то, по правде говоря, думал, что вы без ума от нашей скверной конституции.— Нет, генерал, — спокойно ответил Журдан, — я убежден, что все наши учреждения нужно изменить, но без ущерба для представительного правления и великих принципов свободы и равенства.— Вот, вот, — подхватил Бонапарт, — свободы и равенства, разумеется. Все для народа, и только для народа. Но этого может добиться лишь достаточно твердая власть.«Ага, — подумал Журдан, — вот ты и проговорился… Значит, твердая власть…» Вслух же он сказал:— Я и мои друзья готовы к вам присоединиться, но при условии, что вы откроете нам ваши планы.Бонапарт посерьезнел и помрачнел. Он тут же ушел от вопроса.— Планы… А какие, собственно, планы? Скажу лишь, что меня смущают ваши друзья. Вы им иной раз поддаетесь. Вы напугали Совет, предложив объявить «Отечество в опасности», и вотируете с людьми, которые позорят вашу партию. Поэтому я не могу давать вам никаких обещаний, хотя и верю в ваши добрые намерения.Он помолчал. Потом, чтобы сгладить впечатление, продолжал более миролюбивым тоном:— Но вы не сомневайтесь. Я, как и вы, враг нынешнего правительства. Все, что я сделаю, будет сделано в интересах Республики…Они поболтали еще некоторое время на общие темы. Журдан отказался от кофе и ушел.— Так вот, — говорил он вечером в кругу друзей, — не обольщайтесь: наши принципы ему чужды. Но он не враг нам. А так как он собирается свалить Директорию, то это всем нам на руку. Поэтому будем хранить нейтралитет.И действительно, в дни событий они сохраняли нейтралитет.Который и погубил их.Характерная деталь.Журдан просил у Бонапарта встречи 10 брюмера утром. Произошла же встреча (по вине Бонапарта) только через пять дней — 16 брюмера, за сутки до переворота.Переворот же был окончательно продуман и распланирован во время встречи Бонапарта с Сиейсом в ночь с 10 на 11 брюмера. 11 Посредничество взял на себя бывший министр иностранных дел Шарль-Морис Талейран, хорошо знавший (и очень не любивший — но какую это могло играть роль?) директора Сиейса.Талейран был не только хитрейшим и очень коварным политиком. Он обладал даром смотреть вперед, многое предчувствовать и предвидеть. Именно он, предугадав будущий жребий Наполеона, сумел войти к нему в доверие и уговорил объединиться с Сиейсом.Что же касается Сиейса, то он быстро погасил антипатию, возникшую было по отношению к «маленькому наглецу»; без «шпаги» ему было не обойтись, а лучшего кандидата подыскать не удавалось, да теперь было и некогда. Кроме того, он доверился проницательности Талейрана, зная, что тот мастерски разбирается в людях и крайне редко ошибался в своем выборе. 12 Особняк Люсьена Бонапарта, младшего брата генерала, на рю-Вер. Часы только что пробили полночь.Уже переговорено о многом.Уже вдоволь поскулили о «несчастьях родины», «загнанности достойных людей» и «издевательствах над свободой».Уже договорились о том, что «спасти родину» могут только они и что сделать это нужно незамедлительно.Осталось составить план «спасения».Впрочем, план уже был составлен Сиейсом и просто доложен остальным.Люсьен горячился и постоянно делал свои уточнения. Люсьен был горд тем, что недавно его избрали председателем Совета пятисот и что поэтому сейчас многое в его руках.Сиейс с трудом переносил замечания этого мальчишки. Но взял себя в руки, ни разу не повысил голоса и остался таким же бесстрастным, каким его знали всегда.Наполеон в основном молчал и слушал. Он держался подчеркнуто скромно, вежливо и так, словно это его почти не касалось.Почти.Про себя же он думал, смотря на раскрасневшегося Сиейса:«Мели, пустомеля… Я подсказал тебе этот план, я его осуществлю, и я же тебя оставлю в дураках. А пока мели, наслаждайся своим выспренним красноречием и дутым величием».В своем самомнении Наполеон, как всегда, несколько преувеличивал. План Сиейсу он не подсказывал, до этой ночи о плане он, в сущности, ничего не знал. Единственное, что он сделал, и это было немало, наполняя бывшего аббата уверенностью, что все пройдет хорошо, — он вроде бы полностью обеспечил поддержку генералитета и армии: одних воодушевил и привязал, других нейтрализовал. Оставались немногие, наиболее заядлые: Моро, Журдан, Бернадотт. Впрочем, Моро благороден, он никогда не нанесет удара в спину, с Журданом все будет решено в ближайшие дни, а Бернадотт… Это твердый орешек. Но и он вряд ли пойдет на прямые враждебные действия. Важно другое. Министр полиции Фуше всячески ищет благосклонности со стороны его, Бонапарта. Значит, и за полицию можно быть спокойным…Между тем Сиейс продолжал.В общих чертах план сводился к следующему.Сгнившая на корню Директория, а вместе с ней и ее конституция III года Республики не оправдали себя и должны быть упразднены. Их заменит твердая, устойчивая власть, отвечающая интересам французского народа (понимай: крупных собственников).Такой властью будет Консульская комиссия в составе трех человек: Сиейса, Бонапарта и Роже-Дюко (последний персонаж носил чисто декоративный характер).Консульская комиссия выработает и утвердит новую конституцию.Переворот должен пройти по этапам, в течение двух дней.В первый день, под предлогом раскрытия якобинского заговора, оба Совета будут переведены в Сен-Клу, а Париж наводнится верными воинскими частями. Генералу Бонапарту будут даны временные полномочия, и он добьется отставки Директории.Второй день будет потрачен на приведение к присяге обоих Советов и утверждение ими декрета о Консульской комиссии, после чего Законодательный корпус будет распущен. Это представлялось совсем несложным, ибо с отставкой Директории депутатам вроде бы и не за что было бороться.Вот и все.На бумаге это выглядело безупречно.Некоторые сомнения вызывал день переворота.Завтра — послезавтра? Слишком рано, еще не все готово. Через месяц? Слишком поздно, может быть все упущено.Решили, что недели будет достаточно. 13 Однако заговорщики не все знали.Среди якобинцев и бабувистов имелась группа «непримиримых», члены которой оказались более дальновидными, чем большинство демократов. Многие из «непримиримых» давно знали Бонапарта, имели возможность не раз убедиться в его карьеризме и двоедушии и поэтому не верили ни одному его слову. К ним принадлежал один из двух братьев Арена, земляков Бонапарта, некогда вместе с ним боровшихся против вождя корсиканских сепаратистов Паоли. Член Совета пятисот, этот отважный корсиканец, хорошо зная истинную цену обещаниям честолюбивого генерала, торжественно клялся уничтожить Бонапарта, если тот попытается овладеть верховной властью. К этой же группе принадлежал и итальянец Саличетти, близкий друг Филиппа Буонарроти, также знавший Бонапарта и по Корсике, и позднее, при Революционном правительстве и при Директории.Именно Саличетти предпринял попытку парализовать действия Сиейса и его «шпаги» буквально накануне переворота, в те дни, когда Бонапарт вел успешные переговоры с Моро и Журданом.14 брюмера Саличетти испросил тайную аудиенцию у директора Барраса и на следующий день получил ее. Баррас принял просителя в своих личных апартаментах в Люксембургском дворце. 14 Оба политика, прежде чем начать разговор, долго и пытливо разглядывали друг друга.Они были знакомы давно. Еще с эпохи, когда Директория только задумывала свою итальянскую авантюру и решила использовать в ней Буонарроти, Саличетти и Бонапарта. Тогда — на какой-то момент — все трое объединились и оказались под началом Барраса и его коллег. Потом «трио» быстро распалось: Буонарроти, избранный в Тайную директорию Бабефа, не поехал в Италию, Саличетти же, отправившийся с генералом, вскоре понял истинную подоплеку «освободительной» войны Бонапарта и его хозяев. С тех пор прошло три года, и многое изменилось. Саличетти следил за игрой Барраса. Он знал, что неустойчивый директор как огня боялся «призрака роялизма», был организатором подавления вандемьерского мятежа, кокетничал с бабувистами и проявил инициативу во фрюктидоре. Конечно, знал итальянец и другое. Ему была хорошо известна моральная нечистоплотность Барраса, его патологическая развращенность, склонность к казнокрадству. Но какое все это могло иметь значение в данном случае, когда речь шла о спасении Республики? «Непримиримые» надеялись, что если Баррас будет достаточно деятельным и сумеет воодушевить других директоров — Гойе и Мулена, то группе Сиейса — Бонапарта можно будет противопоставить внушительную силу в самом правительстве, и это значительно облегчит борьбу в Советах.— Так что вы мне хотели сказать, мой друг? — наконец просюсюкал Баррас.— Республика под угрозой, гражданин, она на краю гибели.— Это я слышу ежедневно, а то и по нескольку раз в день. «Республика под угрозой», «Республика под угрозой»… А когда она не была под угрозой? И что же конкретно ей сейчас угрожает?— Не что, а кто — так будет точнее. Ей угрожают прожженные политиканы, авантюристы и негодяи, враги свободы, безопасности и счастья народа, безжалостные душители его прав и благополучия.— Слова, слова, слова.— Если бы так… К сожалению, не слова, а дела. Грязные дела. Взгляните попристальнее на деятельность вашего коллеги Сиейса…Баррас улыбнулся.— Ну этого-то я знаю как облупленного. Он слишком надут, спесив и слишком труслив, чтобы действовать. Он лопнет как мыльный пузырь.— Сомневаюсь. Но не он здесь главный.— А кто же?— Уж будто не знаете… Кто же еще, как не ваш бывший подопечный, этот корсиканский бандит!Баррас скривился.— Ого, как вы заговорили! Если не запамятовал, вы были когда-то с ним близки?— Именно поэтому я и постиг в полной мере его презренное нутро.Баррас лениво поигрывал брелоком от часов.— Что вы имеете против генерала Бонапарта?Саличетти точно прорвало. Его итальянский темперамент выбрасывал слова сплошным потоком, опережая мысль.— О, это мошенник, совершенный негодяй. Грязный заговорщик, безбожник, для которого нет ничего святого, интриган и злодей, он словно собрал в себе все самое дурное и презренное, что есть в мире. Добавлю, что он корсиканец, а следовательно, беспредельно злобен и мстителен…— У-у, сколько наговорили… Аж страшно стало… — Баррас с интересом слушал. — Но продолжайте, пожалуйста.— Не иронизируйте. Если мы не уберем его, он расправится с нами. Слава богу, у нас пока еще есть выбор.— Кто это «мы»? Кого вы имеете в виду?— Всех патриотов и честных людей, гражданин. Включая вас и себя.— Слишком много чести. Но, мне думается, вы сильно преувеличиваете.— Ни в коей мере. Скорее преуменьшаю.— Что же вы можете предложить?— Принять решительные меры. И прежде всего арестовать и выслать всех заговорщиков.Баррас посмотрел на часы.— Я благодарен вам, почтенный Саличетти, за ваше посещение. Но вы чересчур уж пылки. Нельзя так, с бухты-барахты. Надо все обдумать и взвесить. Обещаю, что на досуге займусь этим.— Как бы не было поздно.— Думаю, не будет. А сейчас, простите, дела, неотложные дела…Саличетти ушел с впечатлением, что зря старался. И он был прав. Баррас в душе смеялся над ним. Заговор… Он-то знал об этом больше, чем его посетитель. Вчера у него побывал сам Бонапарт и намекнул, что если он, Баррас, будет сидеть тихо, то, возможно, его назначат президентом… Президентом! Шутка ли? Так что все эти «исключительные» и «непримиримые» напрасно хлопочут — вскоре им крышка, а он получит высшую должность в Республике!.. 15 Все шло как по писаному: ни одного промаха, ни единой осечки.17 брюмера вечером членов Законодательного корпуса известили, что завтра, в связи с «чрезвычайными обстоятельствами», заседание начнется не в полдень, как обычно, а в семь часов утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48