Однако, несмотря на пакт дружбы, подписанный Москвой с новым югославянским правительством, она предоставила германским армиям захватить весь Балканский полуостров, на который Молотов в ноябре 1940 года возлагал столько надежд.
Бездействие Москвы сильно ободрило Гитлера. Это было доказательством неподготовленности, слабости или страха. «Страх перед Германией, – говорится в документе А 20.99, – всегда является доминирующим фактором советской политики. Положение это может измениться только в условиях серьезного ослабления Германии». Другой документ, датированный 13 апреля, добавляет: «Успехи Германии заставляют СССР вернуться к корректному отношению к ней».
В то же время Германия договаривалась с Японией. Министр иностранных дел Японии Матсуока прибыл в Берлин 29 марта, и один из наиболее любопытных документов Нюрнберга – № 1877 P. S. – описывает его свидание с Риббентропом…
Германия хотела натравить Японию на Сингапур. Матсуока отвечал, что он опасается ответного выступления Америки и, «как благоразумный министр иностранных дел», он сомневается в том, что японским морякам удастся взять Сингапур в течении 3-х месяцев. «Я удваиваю этот срок, – сказал он, – но, если завоевание Сингапура продлится дольше, может быть целый год, то мы очутимся в критическом положении». Риббентроп отвечал на это, что Рузвельт должен дважды взвесить все раньше, чем решиться принять меры против Японии. Затем он добавил: «Фюрер, являющийся, вероятно, величайшим военным экспертом нашей эпохи, мог бы вам наметить наилучший способ взятия Сингапура. Методы, которые он применил при взятии линии Мажино и форта Эбен-Эмаэль, могли бы и вам пригодиться».
По поводу России Риббентроп заявил:
«Одно несомненно, и я могу дать вам в этом полную гарантию: если Россия нападет на Японию, Германия тотчас же вмешается. Вот почему вы можете безбоязненно заняться Сингапуром. Большая часть германской армии сейчас на востоке и она готова к военным действиям в любой момент. Лично я верю, что СССР будет стараться избежать войны, но если она возникнет, то Советский Союз будет ликвидирован в несколько месяцев».
И Риббентроп настаивает упорно и неотступно, наперед разрушая свою систему защиты в Нюрнберге, которая состояла в том, что он, якобы, не был в курсе агрессивных планов своего фюрера.
«Я не знаю, будет ли Сталин упорствовать в своей сегодняшней неприязненной политике в отношении Германии. Но могу вас уверить, что конфликт наш с Россией не исключен. Вы не должны уверять вашего Императора, что война между Германией и Россией невозможна. Наоборот, ситуация такова, что конфликт должен считаться возможным, а, может быть, даже и вероятным».
Дипломаты прежних времен понимали с полуслова… 13 апреля, после своего путешествия в Европу, Матсуока подписал с СССР пакт о нейтралитете. Это было сюрпризом. Документы Нюрнберга объясняют и этот акт.
20 апреля адмирал Рэдер, который не был тонким знатоком дипломатии, запросил объяснения у фюрера. В архивах германского адмиралтейства сохранился ответ современного Маккиавелли:
«Русско-японский пакт заключен с нашего одобрения, для того, чтобы отвратить аппетиты Японии от Владивостока и направить их на Сингапур. Я заявил Матсуоке, что Советскому Союзу нечего опасаться, если он будет соблюдать Московский пакт и вести себя корректно в отношении Германии. Для обратного случая я оставил свое решение при себе. Мое заявление подействовало и теперь СССР совсем прилично держит себя по отношению к нам и не ожидает нашего нападения».
Эта утонченная хитрость имела чисто военную цель: Гитлер знал, что в СССР мобилизация идет медленно и что Германия будет иметь громадное преимущество, если ее наступление произойдет неожиданно. Основная идея его плана – не дать русской армии оправиться от первого удара – целиком владела им и он заставлял дипломатию служить стратегии.
Но массовое передвижение войск и гигантские приготовления к плану Барбаросса не могли остаться в тайне. Москва учуяла и осознала опасность. 24 апреля телеграмма германского морского атташе из Москвы извещала, что вопрос войны становится все актуальнее и что английский посол сэр Стэфорд Крипс даже наметил начало войны на 22 июня. Это еще раз доказывает, что случай бывает угадчиком, так как 24 апреля, день наступления, еще не был назначен.
Москва не хотела войны, – она страшилась ее. Германские документы свидетельствуют, что Россия не могла ни избежать, ни даже задержать войну. «Приказы Сталина и Тимошенко к дню 1 мая, – говорится в германском рапорте № А 21.1, – показывают, что СССР пытался всеми имеющимися средствами избежать войны».
«Назначение Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров, – говорится в документе А 21-66, – означает: сосредоточение исполнительной власти, укрепление правительства, желание продолжить прежнюю линию иностранной политики и избежать конфликта с Германией».
10 мая Москва делает знаменательный жест: дипломатические представители Норвегии, Бельгии и Югославии извещаются, что правительство СССР их больше не признает. Это было исполнением давнишнего желания Германии.
4 июня рапорт доносит, что советские поставки Германии выполняются вполне удовлетворительно и правительство употребляет все усилия, чтобы избежать войны. 6 июня германский посол пишет из Москвы: «Россия будет воевать только в случае нападения на нее. Все военные приготовления сохраняют умеренность и, поскольку можно судить, носят характер оборонительный. Советская политика старается, как и прежде, поддерживать наилучшие отношения с Германией».
7 июня рапорт А 22-65 полностью подтверждает это мнение. «Все наблюдения показывают, что Сталин и Молотов – единственно ответственные за иностранную политику СССР, – делают все, что могут для избежания конфликта с Германией. Общая линия поведения правительства, так же, как и тон прессы, которая безупречно передает все события, могущие интересовать Германию, подтверждают это положение. Лояльное соблюдение экономического договора с Германией доказывает то же самое».
Наконец, 15 июня документ А 22-161 утверждает: «Сталин готов на крайние уступки».
Итак, Германия не имела повода к немедленному разрыву. Ничто не вынуждало ее к действию. Все события, происшедшие за последние три месяца, были в ее пользу. Она захватила Балканы, и Россия не сказала ничего. Она послала войска в Финляндию, и Россия опять не протестовала. Даже возможный конфликт между СССР и Германией на представлял для последней никакой угрозы. Наоборот. Если бы она захотела расширить пакт в свою пользу, ей достаточно было бы выразить это желание. Страх, который она внушала, ставил ее в наилучшее положение для переговоров. «Сталин готов на крайние уступки»…
Но Гитлер, со своей стороны, был готов на крайние решения. 14 июня он собрал у своего стола высших генералов Германии. Он говорил перед ними полтора часа. «Война неизбежна, – сказал он, – и поэтому мы должны избрать войну превентивную и наступательную, чтобы не дать возможности Советскому Союзу начать ее в тот момент, когда он будет лучше подготовлен, а мы, наоборот, будем заняты в других секторах».
Германские генералы слушали и молчали. Ни один из них не осмелился подняться и спросить фюрера – на какие секторы, на какие далекие предприятия он намекает? Европа завоевана. Англия почти сокрушена. Настроение России доказывало, что Германия имела достаточно времени, чтобы покончить с Британией еще раньше, чем возникнет опасность на Востоке. Она могла взять Мальту и Суэц, как просил Рэдер. Могла взять Гибралтар, как советовал Геринг. Она могла сбросить на британские острова вдвое больше бомб и окружить их двойным числом подводных лодок. Теперь, после опыта на Крите, она могла решиться – с большим шансом на успех – на высадку в Англии. Но Гитлер был загипнотизирован: Россия, необозримая Россия, гигантское поле битвы, на котором гений стратегии, подобно ему, может развернуть величайшую в истории человечества кампанию…
В германской армии было еще много генералов и старших офицеров, сражавшихся в России в 1914–1917 гг. Они помнили ее необозримые просторы, ее болота, ее зиму. Помимо того, в армию просочились некоторые сведения от германского военного атташе в Москве и, судя по ним, сила Красной армии больше, чем думали наверху. Но, с другой стороны, немцы уже привыкли побеждать. Россия, как театр военных действий, не труднее Норвегии, где грозные рельефы Альп сочетались с холодом северного полюса.
ОКВ, в своем плане кампании (документ 873 P.S.) предусматривало четыре недели упорных битв на границах, затем сопротивление должно было постепенно ослабевать. Гитлер заявил, что он рассчитывает на кампанию в несколько месяцев.
Это значит, что СССР должен был быть покорен еще до зимы.
22 июня 1941 года, без предварительного обострения в политике, без пограничных инцидентов, без обмена нотами, без ультиматума, без всякого предлога, войска Гитлера ринулись на СССР.

XV. Поражение немцев под Москвой

Есть в архивах Нюрнберга драматическая повесть: рассказ генерала Гудериана о битве зимой 1941 г. за Москву.
К началу войны с Россией Гудериан был уже знаменит. Его славу мог оспаривать только Роммель. Гудериан осуществил прорыв у Седана. Во главе 19-го танкового корпуса, лично управляя своим танком, он пробился через Люксембург, перешел Маас, пересек полной скоростью север Франции, достиг Булони и навел панику в Дюнкирхене; затем он проломил фронт французов в Шампани и, наконец, оставленный без указаний, по личной инициативе дошел до швейцарской границы, замыкая мешок, в котором очутилась целая группа французских армий. Гудериан – тип нового солдата, одновременно лихой рубака и инженер, смесь механика с гусаром.
«Я ощутил, – говорит он, – первые признаки войны с Россией осенью 1940 г. после приезда Молотова в Берлин. Начальник Главного Штаба Гальдер говорил мне об одной подготовляемой операции, в которой должны были участвовать три группы армий – две к северу и одна к югу от Припяти. Дело держалось в такой тайне, что было запрещено что либо писать об этом.
Я был встревожен. Я думал, что нам следовало бы вести войну только на одном фронте и что наша дружба с советской Россией могла быть сохранена».
Гудериан получил в командование танковую армию, входящую в группу фон Бока. Он оказался в центре германского расположения, – там, где техническое превосходство германской армии было наибольшим. Роль, предоставленная победителю при Седане, была все тою же – острие копья.
Он должен был ринуться из района Брест-Литовска по направлению к Борисову и Смоленску, разрезать русскую армию надвое и взять Москву.
Начало кампании развивалось легко. Боеспособность русских армий была слабой. Целые соединения сдавались в плен почти без сопротивления. Один из подчиненных Гудериана, генерал Шалль, докладывает, что пленные говорили с радостью: «Вы пришли освободить нас от большевиков» и они горько жаловались на политических комиссаров. Потери в машинах были незначительны, благодаря сухой погоде, а потери в людях – невелики, так как русские не хотели сражаться.
15 июля, менее чем за месяц с начала войны, немцы достигли Ельни, в трехстах километрах от Москвы.
Гудериан потребовал бензин и запасные моторы, но получил лишь приказ остановиться.
«Это было, – говорит он, – большой неожиданностью. Перед нами был разбитый и дезорганизованный неприятель. Наступила сильная жара, но почва была хороша для танков и войска горели воодушевлением. Они рвались к Москве.
«Я видел Гитлера дважды, 3 и 25 апреля, но наш разговор касался только технических вопросов. Я встретил Гальдера в Рославле и мы говорили о ходе войны. Он объяснил мне причину нашей остановки. Командование армией хотело овладеть Москвой, – узлом коммуникации и политическим центром врага. Но фюрер хотел иметь сперва Киев и Украину. Целый месяц ушел на совещания о целях кампании».
Успех большой битвы в районе Минск – Барановичи ввел Гитлера в заблуждение. Удачная операция, десятки тысяч пленных и захваченная несметная добыча внушили ему мысль, что стратегическая цель уже достигнута: боевая мощь русской армии сломлена. Москва, географическая цель, являлась плодом, с которым не было надобности спешить. Точно так же рассуждал он в июне 1940 г., когда дал приказ пренебречь Парижем в том случае, если бы французы пытались его защищать.
Остановка в районе Смоленск – Ельня была ознаменована, – по свидетельству генерала Шалля, – изменением поведения русских. Они перешли к контратакам. Эта реакция была слабой, несвязной, неловкой, но яростной. Тон военнопленных тоже изменился: «мы, – говорили они, – патриоты и защищаем нашу землю». Затем они добавляли: «у нас нет больше комиссаров. Теперь дело пойдет лучше».
Центральная группа армий двинулась дальше только в начале октября. Начались дожди. Земля, твердая летом, обратилась в море грязи. Люди и моторы изнемогали от усилий. Продвижение вперед требовало подчас от танковой армии половины запасов горючего.
Армия достигла Брянска и подошла к Орлу. И вдруг 30 ноября внезапно пришла зима. Термометр показывал 20° ниже нуля.
«В этот день, 30 ноября, – рассказывает Гудериан, – Гальдер принес нам приказы. Высшее командование, несмотря на крутой мороз, все еще называло кампанию „осенней“. Были указаны цели: Москва и Волга у Горького. Это означало поход в 400 километров по ужасным дорогам. Материальные условия, в которых в это время находилась армия, не позволяли выполнить такой поход. Зимняя одежда еще не была получена; снабжение питанием не было обеспечено, так как в тылу хозяйничали партизаны; люди были изнурены.
Все генералы, присутствовавшие на конференции, были в ужасе и смятении.
Я отправился к фон Боку. Он разделял мои опасения. Он вызвал к телефону Браухича и изложил ему мои и его собственные возражения. Я присутствовал при разговоре и вынес впечатление, что Браухич был не один и говорил не от себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31