Вы отказались сообщить нам то, что мы просили, — я не буду больше настаивать. Вы только что осуждали нашу честность и великодушие; мы не поступили подобно вам и, не требуя вашего слова, отдаем в ваши руки нашу жизнь и наши самые дорогие для нас интересы: мы вас знаем, и знаем как честного человека. Сеньор Навая, вы свободны. Обезоруженный — вы наш гость, а если вам будет угодно оставаться с нами до утра, то мы будем безбоязненно спать около вас.Если вы желаете немедленно оставить нас — вот оружие — выбирайте любое и подходящее для вас. Я готов лично проводить вас до саванны.Мексиканец важно поклонился перед тремя охотниками, черты его лица заметно изменились и осветились откровенной радостью, как лучом солнца между двумя облаками.— Благодарю за ваши слова, — сказал он, — сеньор, я счастлив, что нашел вас таким, каким мне вас описали. Я действительно бродил в окрестностях этого грота; я искал вас, сеньор Валентин, вот уже два месяца, как я слежу за вами.— Вы искали меня?— Да, — ответил мексиканец, покачав грустно головой, — так как, в свою очередь, я хочу просить вас об одной услуге.— Садитесь, гость, — сказал Валентин, протягивая ему руку, — я буду счастлив, если мне удастся сделать то, что вы желаете.— Я не знаю ваших сотоварищей и предполагал, что вы одни, — это обстоятельство объяснит вам нашу недружественную встречу с этим храбрым охотником, которого я благодарю за то, что он не убил меня.— Да, да, — пробормотал с горечью Валентин, — так всегда бывает в степях — здесь сходятся с людьми только после прицела.— Ба, — возразил Добрый Дух, — городские жители нисколько не лучше, даже, может быть, еще хуже — они употребляют только другие средства, но результаты их всегда одинаковы. Черт побери, я очень счастлив, что все это так скоро кончилось и вместо врага у меня одним другом больше. Все хорошо, что хорошо кончается. Вы наш гость, скушайте этот кусочек, и желаю вам хорошего аппетита.Валентин и Навая пошутили над вспышкой охотника и снова принялись за прерванный ужин; на этот раз он окончился благополучно. Лесные бегуны от постоянных сношений с краснокожими усвоили себе и привычки их, между которыми выдается особенно одна: никогда не задавать вопросов тому, кто находится под их кровом, и, как бы сильно ни было любопытство, никогда его не выказывать, но терпеливо ожидать, пока гость не вздумает сам объясниться; если же он принял чужое имя, то уважать вполне его инкогнито, не стараясь узнавать причин, по которым он действует, хотя бы поведение его и казалось странным.В настоящую минуту Валентин не изменил своих индейских привычек: во все время ужина не сделал ни малейшего намека относительно слов, сказанных мексиканцем, и трое молодцов весело разговаривали о посторонних предметах. Мы говорим — трое, потому что Курумилла, верный своему безмолвию, не принимал никакого участия в их болтовне.Бальюмер (Добрый Дух) нацедил из бочонка в кубок старой французской водки, которая произвела благотворное влияние на собеседников; охотники закурили трубки, Курумилла набил свой калюме, мексиканец скрутил папироску, и все четверо принялись курить с молчаливой важностью, которую сохраняют лесные бегуны, принимаясь за это упражнение, одно из высших для них наслаждений при кочующей жизни. В продолжение долгого времени ни одно слово не было произнесено. Наконец Курумилла встал, стряхнул пепел из калюме на палец, взял ружье, зарядил его и, не сказав ничего, вышел из пещеры.— Начальник что-то пронюхал, — заговорил шутя Валентин.— Похоже, — отвечал в том же тоне Бальюмер, — он с утра точно дичь поджидает. Верно, на след напал.— Я сегодня наткнулся на двойной след, — сказал мексиканец, прервав свое молчание, — ничто не может нас беспокоить.— Вы их исследовали? — быстро спросил Валентин.— Да, по старой привычке охотника, которой я постоянно придерживаюсь!— Что же вы нашли?— Ничего важного. Оба следа идут на север, и, судя по отпечатку, надо предполагать, что это охотничья стезя, а не бранный след, но, впрочем, есть одна маленькая особенность, которая поразила меня.— Какая? — спросил лениво Бальюмер.— Вместе с мокасинами краснокожих я приметил лошадиные подковы и признак гвоздей, из чего можно предполагать, что торгаши янки пристали к индейцам.— Но много ли их?— Я не мог разобрать.Валентин и Бальюмер переглянулись.— Эти два следа шли рядом? — спросил Валентин.— Нет, — живо отвечал мексиканец, — я даже почти уверен, что они чужды и, может быть, враждебны один другому.— О! о!.. Почему вы сделали такое заключение?— Первый след принадлежит кроу. Вы знаете их мокасины? Они остроголовые и украшены когтями серых медведей, которые глубоко вонзаются при ходьбе в землю.— Верно, — возразил Валентин.— На втором следу я поднял один мокасин, оставленный, вероятно, за ветхостью и принадлежащий черноногим. Странно, как эти враждебные племена могли встретиться на одном и том же поле охоты. Ну признаюсь, мне не вдогадку. Я только со вчерашнего дня в этой местности и не мог собрать никаких важных сведений относительно саванны.— Когда вы приметили эти следы?— Около восьми часов утра, и так как я продолжал путь свой, то, по моему расчету, я их миль за десять видел отсюда.— Так направление их не в нашу сторону?— Нет, совершенно обратное.Эта уверенность не успокоила Валентина, а напротив, скорей еще более встревожила.Из густого слоя дыма, произведенного папироской, мексиканец зорко наблюдал за охотником; наконец после короткого молчания он заговорил.— Слушайте, Валентин, хотите знать мое мнение?— Еще бы! — отвечал тот.— Я уверен, что у нас троих мысль общая!— Как, вы это понимаете! — воскликнули оба охотника.— Друзья ли мы теперь?— Самые преданные! — подхватил Валентин.— В таком случае наши предприятия и интересы должны слиться воедино, и потому нам не следует ничего скрывать друг от друга.— Это и мое мнение, — сказал Валентин.— И мое, — отвечал Бальюмер.— Не хвастаясь, мы все трое изучили степи и леса в совершенстве. Нет индейской дьявольщины, которую бы мы не поняли сразу. Все коварство краснокожих нам давно известно, и мое мнение, что это ложные следы, оставленные с намерением. Индейцы слишком хитры и лукавы, чтобы не скрыть по возможности свой след, когда они с охоты возвращаются домой. Мне случалось видеть, как индейцы, отправляясь торговать в мексиканские города, тщательно заметали отпечаток своих ног. Я не знаю побудительной причины вашего присутствия в этом краю; не знаю, чего вы ожидаете от индейцев, хорошего или дурного, но я твердо убежден, что если ваше предприятие имеет враждебный характер против них, то эти следы оставлены с тем, чтобы вас сбить с толку.— Я это подумал, — сказал Валентин, — и в свою очередь объяснюсь откровенно. Мы действительно предприняли экспедицию против краснокожих и торгашей янки; но нами все предосторожности приняты, и хитрости индейских лисиц не обманут нас.— Мы хорошо знаем, что окружены неприятелем, и вот почему я вас хотел арестовать.— Вы меня приняли за их лазутчика?— Черт возьми… да!— Что сказать против этого, — возразил, смеясь, Навая, — вы были вправе это сделать. Но позвольте, сеньоры, заметить вам, что, несмотря на благоразумие и бдительность, которыми вы хвастаетесь, вы поступаете очень легкомысленно.— Каким образом?— Для старых охотников вы слишком доверчивы, и я удивляюсь, как в продолжение разговора ни одна пуля не оцарапала вас. Мы представляем неприятелю отличную мишень: сидим на самом светлом месте и у входа в пещеры. Ребенок не промахнулся бы.— Вы думаете? — спросил, смеясь, Валентин.— Карай! Более — уверен.— Ну, сеньор, — продолжал Валентин, — вы абсолютно ошибаетесь! Мы здесь в совершенной безопасности, и никто нас не может видеть.— Ну, уж это слишком.— Хотите удостовериться?— Еще бы, это оригинально.— Идите за мной!Наши герои встали и направились к выходу.— Не нагибайтесь вперед, — сказал Валентин. — Ночь светлая, что вы видите? Смотрите хорошенько.— Я вижу небо, усеянное звездами, и более ничего.— А деревья? скалы?— Ничего более, — отвечал мексиканец, с напряженным вниманием смотря в темное пространство.— Погодите! — Валентин поднял камень и бросил его из пещеры. Через несколько минут глубокой тишины он спросил: — Слышали вы что-нибудь?— Нет, — отвечал мексиканец. Камень точно в бездонную пропасть упал.— Нельзя сказать, чтобы в бездонную, но он все-таки упал на пять тысяч футов.— Я вас не понимаю.— Однако это очень просто. Вследствие наводнения, может быть несколько тысяч лет назад, эта гора была прорезана с нашей стороны не отвесно, как вы предполагаете, но в виде дуги, согнутый конец которой выдается в пространство, так что с места, где мы находимся, будет до пяти тысяч футов над равниной.— Стало быть, это Воладеро?— Положительно. Теперь вы не сомневаетесь в нашей безопасности?— Карай! Я теперь понимаю, что с этой стороны никакой опасности нет. Но кроме этого окна ведь есть же вход в пещеру?— Есть несколько, но они так расположены, что даже тонкое чутье этих чертей поставит их в тупик.Разговаривая таким образом, они возвратились к огню.— Вы, может быть, сеньоры, желали бы отдохнуть? — спросил Навая через несколько минут.— Смотря по обстоятельствам, — отвечал Валентин.— То есть как это?— А вот как: предположим, что у нас есть важные дела, тогда мы и сон забудем, чтобы заняться ими; а если их нет, то, взяв в расчет ночное время, усталость от ходьбы, мы бы с удовольствием отдохнули и освежили бы свои силы для новых трудов к завтрашнему дню, — вот что я хотел сказать.— Гм! — возразил мексиканец, — а мне бы хотелось поговорить с вами.— С большим удовольствием, сеньор, мы готовы разговаривать с вами.— Но я не желал бы помешать вашему сну, хотя, откровенно сказать, я намерен сообщить вам довольно серьезное и вместе с тем занимательное если не для вас, то, конечно, для меня.— О! — вскричал Валентин, — вы возбуждаете мое любопытство, сеньор. Если вопрос касается лично вас, то не стесняйтесь. Вы мне уже сказали, что я вам могу быть полезен.— Вполне, сеньор, — отвечал мексиканец.— Из ваших слов можно понять, что дело идет о чем-то очень важном: вы не такой человек, чтобы по пустякам решиться отыскивать друга, не зная, где найти его.— Вы угадали, сеньор. От вас зависит счастье моей жизни, — отвечал Навая с грустью, опустив голову.— В таком случае, любезный сеньор, объяснитесь скорей и будьте уверены, что бы вы ни задумали и как бы ни были велики препятствия, я и мои друзья к вашим услугам.— Не оставить ли нам это лучше до завтра?— Зачем откладывать, — возразил Валентин. — В пустыне только настоящая минута принадлежит человеку. Будущее от нас сокрыто, и кто нам сказал, что завтра мы еще можем собой располагать… Нет, нет… говорите сейчас.— Вы требуете того?— Я не имею права требовать, я только прошу.— Хорошо, так слушайте меня.В продолжение нескольких минут мексиканец пытался сосредоточиться, как бы стараясь оживить свои воспоминания, и потом, нагнувшись к Валентину, начал:— Не худо бы познакомить вас со всеми подробностями моей жизни, чтобы вы хорошо поняли, вследствие каких приключений я был вынужден отыскивать вас, чтобы просить вашей помощи, или, говоря откровенно, вашего покровительства.Уроженец Синелауской территории, я почти вполне принадлежу к индейскому племени: в моих жилах едва найдется несколько капель испанской крови.Насколько живы мои детские воспоминания и что я могу припомнить из вечерних рассказов отца своего, которые я слушал с такой жадностью, когда после многих месяцев отсутствия он приходил на несколько дней в нашу убогую хижину, так это то, что я принадлежу к одному из тех семейств, которые точно прокляты Богом и людьми и которые встречаются только в Мексике; словом, к такому семейству, для которых цель всей жизни — золото.Они как бы инстинктивно чувствуют, угадывают его в недрах земли; жалкие семейства: призвание их самое неблагодарное — отыскивать и пускать в ход этот гнусный металл — причину стольких смертоубийств, стольких преступлений. Я гамбусино, то есть я не принадлежу к числу тех низких золотоискателей, которые жаждут обогащения через открытие золотых россыпей. Золото привлекает меня, но в то же время и отталкивает: я его ненавижу и люблю; я ищу его не с целью воспользоваться им, но лишь только для того, чтобы видеть блеск его на солнце.В продолжение моей сорокалетней жизни я, быть может, открыл двадцать золотых россыпей, но ни одной из них не воспользовался. Я вполне оправдал назначение гамбусино, дарованное мне при рождении Богом. Шакал следует за львом, так за гамбусино идут следом золотоискатели и алчно накидываются на богатства, открытые первыми. Следовательно, если я вам скажу, что я беден, то это будет лишнее: вы это сами знаете.Едва исполнилось мне десять лет, как я сделался уже товарищем отца моего в поисках его по саваннам. Ах! эта жизнь имеет много очарования; но жители городов не способны понять ее; да и в самом деле, как представить себе эти наслаждения, в которых нельзя отдать себе отчета; между тем они несравненно превышают пустые удовольствия, изобретенные утонченным светом. Несмотря на то, что я испытал много невзгод, но если б сейчас мне предложили начать вновь жизнь и избрать себе поприще, то, не долго думая, я сделался бы гамбусино.— Сказанное вами — истинная правда, — отвечал задумчиво Валентин, — я знавал много гамбусино и жил долго между ними — все говорили то же самое.— В начале тысяча восемьсот сорок восьмого года мы находились с отцом в Сан-Франциско. Я был уже тогда мужчиной: мне было двадцать два года. Помните, сеньор, чудесное открытие калифорнийских россыпей? Оно произвело волнение в целом свете и в скором времени еще более увеличилось благодаря баснословным рассказам некоторых счастливцев золотоискателей, которые покинули край бедняками, а возвратились богачами. Это было исступление, безумие! Со всех концов земного шара стекались переселенцы, гонимые злым роком в эту неисследованную страну, едва обозначенную на карте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25