— Я не вижу гостиницы.
— Постучись в какой угодно дом, вы будете приняты не только с усердием, но с радостью; анабаптисты очень гостеприимны.
— Однако, мне кажется, — сказала дама, улыбаясь, — что нас здесь очень много и мы не можем отваживаться таким образом.
— Попробуйте и увидите, а я их знаю и говорю вам, что это люди престранные.
— Мальчик прав, — сказал один из мужчин, подходя, — последуйте его совету; ваша просьба будет принята хорошо.
— Пожалуй, если вы хотите, — отвечала дама.
— В какую дверь постучаться? — спросил мальчик.
— В какую хочешь.
— Вот в эту, — продолжал он, указывая на ближайшую.
— Хорошо, в эту.
Караван пустился опять в путь. Мальчик занял свое место в авангарде, решительно направляясь к дому, на который он сам указал и который, действительно, был первый в деревне.
Дом этот имел вид самый привлекательный; он состоял из двух этажей с чердаком; пять окон фасада были обрамлены розовым песчаником; на косяке и притолоке двери была даже легкая резьба, очень хорошо исполненная; красная черепица покрывала прочно этот дом и укрывала его от осенних дождей, зимнего снега и сильных равноденственных ветров.
У двери этого дома стоял старик высокого роста, лет восьмидесяти, но еще бодрый; волосы ослепительной белизны падали крупными кудрями на его плечи и смешивались с такой же белой бородой, спускавшейся на его грудь; человек этот, с резкими чертами, с кроткой и доброжелательной физиономией, по-видимому, ждал с улыбкой на губах прибытия путешественников.
Одежда его, очень скромного цвета, была чрезвычайно проста.
— Добро пожаловать в этот неизвестный уголок, — сказал он кротким голосом, снимая шляпу и кланяясь дамам, — вы чужестранцы; могу я быть полезен вам в чем-нибудь?
— Мы устали от продолжительного пути по дурным дорогам, — ответила одна из дам, отвечая на поклон старика, — мы ищем пристанища на ночь.
— Не ищите; мой дом отворен для вас. Благодарю Господа, позволившего мне предложить вам гостеприимство, в котором мне позавидуют все другие жители этой деревни. Меня зовут Иоган Шинер; мой дом будет вашим на все время, в которое вы удостоите его вашим присутствием.
— Искренне благодарю вас за себя и за особ, сопровождающих меня, господин Шинер, — ответила дама с веселой улыбкой, — но я надеюсь, что мы не употребим во зло вашего трогательного гостеприимства; однако, — прибавила она вполголоса и как бы говоря сама с собою, — может быть, нам не следовало бы принимать его.
Старик притворился, будто не слыхал этих слов, и так как караван остановился у дверей, он предложил руку молодой женщине, чтобы сойти на землю.
Путешественники оставили своих лошадей на попечение работника, поспешно прибежавшего, который увел их в конюшню, примыкавшую к дому.
— Пожалуйте, — сказал старик, — к вам, а не ко мне; еще раз, переступая за порог этого скромного жилища, добро пожаловать. Посетители посылаются Богом!
Вошли в дом; внутренность соответствовала наружности; все в этом жилище дышало спокойствием, достатком, говорило и глазам, и душе и придавало охоту поселиться тут и искать уединения и отдыха.
Зала, в которую ввели путешественников, была средней величины и меблирована очень просто; выбеленные стены, сосновый пол, где нельзя было найти пятнышка, скамейки, стол, так часто мытый, что поверхность сделалась гладка как от трения пемзы, белизна простынь в глубине алькова, чистота стекол — все сияло опрятностью и громко расхваливало хозяйку.
Во все окна, отворенные в эту минуту, виднелся великолепный пейзаж, расстилавшийся как огромная панорама до крайних пределов горизонта, позлащенного последними лучами солнца и мало-помалу утопавшего в вечернем тумане.
Удостоверившись, что все путешественники сели, старик сказал, возвысив голос:
— Жена, подай нам полдник пока до ужина.
Отворилась дверь и появилась женщина лет шестидесяти пяти с улыбкой на губах; женщина эта, должно быть, была очень хороша собой в молодости; физиономия ее имела выражение кротости и доброжелательства, которое очаровывало с первого взгляда.
Любезно поклонившись гостям, она очень деятельно принялась угощать их полдником.
Свежее масло, мед в сотах, ситный хлеб, белое вино, бутылки которого показывали старость, свежие фрукты скоро покрыли стол, а хозяин дома сам сходил в погреб за превосходной водкой из черники, которую поставил на стол с веселой улыбкой.
Эльзасцы очень ценят эту водку, которой запах, вкус и удивительная прозрачность льстят воображению почти столь же, как и вкусу, и которая делается из черники, куста, растущего на высоких горах, ягоды которого имеют форму и величину черноголовника, но вкус слегка сладкий.
Эта водка — напиток национальный эльзасцев и лотарингцев и справедливо ценится истинными знатоками.
Когда путешественники закусили, мужчины, разменявшись шепотом несколькими словами с дамой, которая до сих пор постоянно говорила от имени всех, взяли ружья и вышли.
Трех других дам увела жена хозяина в комнаты, наскоро приготовленные для них, а молодая женщина осталась одна со стариком; оба сидели по разные углы камина, в котором пылал огонь.
Молодая женщина, откинувшись на спинку стула, опустив голову на грудь, казалась погружена в глубокие размышления.
Иоган Шинер рассматривал ее с выражением сострадательной печали; несколько раз раскрывал он рот, чтобы заговорить с нею, но каждый раз слова замирали на его губах и он не смел их произнести, опасаясь, без сомнения, показаться докучливым; вдруг молодая женщина приподняла голову и, наклонившись к старику с принужденной улыбкой, сказала:
— Господин Иоган Шинер, вы давно живете здесь?
— Я здесь родился, да и отец мой также.
— Есть у вас дети?
— Двое, высокие и красивые молодые люди.
— Их, стало быть, нет здесь в эту минуту? Я их не видела.
— Увы! Их нет здесь, — ответил старик печальным голосом, — они в армии.
— Оба?
— Оба.
— В каком корпусе служат они?
— При обозах.
Наступило минутное молчание; его прервала молодая женщина.
— Вы, вероятно, хорошо знаете этот край? — спросила она.
— С самого моего рождения проходил я его во все часы дня и ночи; я знаю малейший куст.
— Стало быть, вы знаете, где находится озеро Мэ?
— Конечно, знаю.
— Далеко оно от этой деревни?
— За три или два лье, то есть на три четверти часа ходьбы для горца.
— Не более?
— Нет.
— Прежде чем дойдешь до этого озера, не находятся ли развалины старинного приората?
— Извините, развалины, о которых вы говорите, находятся на самом краю озера, на правом берегу; впрочем, они теперь не важны, а через несколько лет совсем исчезнут.
— Вы правы, господин Иоган Шинер, я ошиблась; я не знаю, зачем я говорила вам об этих развалинах, которые, признаюсь вам, мало меня интересуют. А на дороге, ведущей отсюда к озеру, нет никакой деревни?
— Никакой.
— Повсюду леса, совершенное уединение?
— Леса, да; но уединение не такое полное, как вы предполагаете.
— Это как?
— За полтора лье отсюда находится домик лесничего, служащий в то же время гостиницей редким путешественникам, которых случай приводит в эту сторону.
— Как! Здесь так близко есть гостиница?
— Есть, но очень неудобная; ее содержит лесничий, и небольшая выгода, которую она доставляет, помогает ему жить и содержать семью; вы знаете, без сомнения, что лесничие получают очень небольшое жалованье, поэтому им позволяют заниматься скромной торговлей.
— Я этого не знала; бедные люди! Итак, Прейе только за полтора лье от этой деревни?
— Вы знаете название этого дома! — вскричал хозяин с удивлением.
— Вы, кажется, сами произнесли его, — сказала она, краснея.
— Не думаю.
— Это правда. Теперь помню. Мне сказал это название мальчик, который привел нас сюда; но я думала, что Прейе село или, по крайней мере, маленькая деревенька.
— Нет, это просто дом лесничего.
— Благодарю, — сказала она и опять сделалась безмолвна.
— Вы ничего не желаете более знать? — спросил старик через минуту.
Молодая женщина приподняла голову, смотрела на старика со странным выражением две-три секунды, а потом вдруг как будто решилась и сказала с очаровательной улыбкой:
— Послушайте, господин Иоган, извините меня, мои вопросы должны были показаться вам очень странны и безрассудны, не так ли? Я буду откровенна с вами, тем более, что хочу просить у вас услуги.
— Ложь всегда дурной способ.
— Моя ложь имеет извинение, господин Иоган. Мы живем в несчастное время, когда необходима величайшая осторожность; мне не хотелось бы, чтоб мое присутствие внесло в ваше спокойное жилище несчастье и погибель.
— Так поэтому-то, когда я имел честь предлагать вам гостеприимство, вы сказали шепотом, что, может быть, сделаете лучше, если не примите его!
— А! Вы слышали?
— Вы видите; но это все равно; я человек простой и всегда старался исполнять свои обязанности к другим как к себе самому, вы сказали, что хотите просить у меня услуги, говорите. И если эта услуга не может оскорбить мою совесть, я постараюсь исполнить ваше желание.
— Я этого ожидала от вас, господин Иоган, а относительно того, о чем я хочу вас просить, успокойтесь, я не стану требовать ничего такого, что могло бы оскорбить вашу добросовестность; меня удерживает только опасение навлечь несчастье на вас, и это в награду за всю вашу доброту и дружелюбное гостеприимство.
— Несчастье — гость дорогой, когда идет вслед за долгом; говорите без опасения; я слушаю вас.
— Прежде всего позвольте мне сказать вам, кто я; когда вы узнаете мое имя и…
— Позвольте мне остановить вас, — с живостью перебил старик, — вы и лица, сопровождающие вас — путешественники, которым я очень рад предложить гостеприимство; мне не нужно знать ничего более. Я прибавлю, что, может быть, для нашей взаимной пользы, в виду событий, могущих случиться, мне лучше сохранить полное неведение на этот счет; это позволит мне действовать с большей свободой в услуге, которую вы ожидаете от меня.
— Вы правы, — ответила молодая женщина, подумав несколько минут, — я приступлю к делу; вот в двух словах о чем идет речь: сегодня вечером в половине одиннадцатого никак не позже, я должна быть в Прейе.
— Ничего не может быть легче.
— Для вас — да, но для женщины, не знающей дороги…
— Стало быть, вы желаете проводника?
— Да, господин Иоган, во-первых, и потом еще кое-чего.
— Говорите!
— Прежде всего никто не должен знать об этой небольшой экспедиции. Есть у вас здесь лошадь и тележка?
— Этого ничего нет; притом ни лошадь, ни тележка не проедут по дорогам, ведущим отсюда в Прейе.
— Стало быть, я пойду пешком, и прошу у вас только решительного молчания об этой прогулке, проводника и мужской костюм; мое платье неудобно для ходьбы через кусты.
— Никто не будет знать о вашей прогулке, я даю вам слово, а мужское платье вы получите через час.
— А проводника?
— Это буду я, с вашего позволения; повторяю вам, никто лучше меня не знает здешних гор.
— Благодарю вас; но не боитесь ли вы, что такой продолжительный путь будет свыше сил в ваши лета?
— Не беспокойтесь об этом, — ответил старик, смеясь, — вероятно, из нас двоих устану не я; я каждый день хожу гораздо дольше осматривать мои пастбища.
— Хорошо, вы пойдете со мною. В котором часу отправимся мы?
— Вам нужно, не так ли, быть в Прейе до половины одиннадцатого?
— Не только нужно, но и необходимо, господин Иоган.
— Очень хорошо; теперь четыре часа, в шесть мы поужинаем, в половине девятого отправимся в путь, если для вас это удобно, и успеем, не торопясь, дойти до Прейе к тому часу, к которому вы желаете.
— Это решено; прошу вас о моем костюме.
— Вы будете его иметь через час.
— Теперь, если вам угодно, покажите мне комнату где я могла бы отдохнуть несколько минут.
— Я к вашим услугам; пожалуйте за мною. Старик встал и отвел молодую женщину в комнату довольно маленькую, просто меблированную и в которой уже находилась другая путешественница, потом ушел, оставив двух дам одних.
Они оставались с минуту неподвижны, наклонившись вперед и прислушиваясь; потом, когда шаги старика замолкли, первая, занявшая комнату, подошла к той, которая пришла.
— Ну что, моя милая барыня? — спросила она с участием.
— Все устроено и решено; сегодня вечером в половине девятого, — ответила молодая дама, садясь на стул у окна.
— Идти мне с вами?
— Нет, Элена, это невозможно.
— Однако вы мне обещали, — сказала Элена тоном упрека.
— Ты говоришь вздор, я ни слова не упоминала об этом; впрочем, успокойся, я пойду не одна, сам наш хозяин господин Иоган будет провожать меня.
— Хороша защита, анабаптист?
— Анабаптист такой же мужчина, как и всякий другой, как мне кажется; я видала их много в Германии.
— Очень может быть, графиня, — возразила молодая девушка нравоучительным тоном, — но между анабаптистами немецкими и французскими большая разница.
— Скажите, пожалуйста! Неужели здешние люди бесчестные?
— О, нет! Напротив, это честнейшие люди на свете.
— Так в чем же ты их упрекаешь?
— Ни в чем, только для женщины это жалкие защитники.
— Уж не трусы ли они? — спросила, улыбаясь, графиня, в которой читатель, без сомнения, узнал госпожу де Вальреаль.
Каким образом графиня де Вальреаль успела выбраться из Страсбурга, так тесно обложенного немецкой армией, это мы скоро объясним.
— Трусы анабаптисты! — с живостью вскричала молодая девушка. — Нет, графиня, напротив, они очень храбры.
— Действительно, те, которых я знала, славились своею храбростью.
— О! Погодите, графиня; мужество здешних анабаптистов совсем не похоже на немецких; это, если я могу выразиться таким образом, мужество, независящее от пылкости крови, не имеющее ничего воинственного, напротив, чисто нравственное.
— Знаешь ли, что я совсем тебя не понимаю, — сказала графиня, улыбаясь.
— Однако это очень просто; хотите, я объяснюсь?
— Ничего лучше не желаю; но мне любопытно знать, кто научил тебя такой учености?
— Карл Брюнер, графиня. Он, кажется, находился в сношениях в Страсбурге с вогезскими анабаптистами.
— Очень хорошо;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64