Но вдруг дверь опять отворилась, и на пороге показались Луи и Франсуа Бержэ.
— Помогите, друзья и братья! — закричал хозяин, завидев их.
— Добрые родные, неужели вы допустите, чтобы на ваших глазах зарезали моего бедного мужа? — завопила его жена с душераздирающими воплями.
— Спасите, ради самого Бога, спасите!
— Смилуйтесь над нами!
Луи Бержэ поднял руку и сказал:
— Друзья и братья, этот человек мне родня; выдайте егомне. Клянусь, правосудие будет удовлетворено.
Люди тотчас повиновались и выпустили из рук Лагренэ, который, дрожа и задыхаясь, спрятался за стариков-канадцев.
Луи Бержэ повернулся к двум американцам, которые пришли в сильное замешательство, увидев себя в многолюдной толпе, внушавшей им нешуточные опасения.
— Господа, — сказал старик, — кажется, вы — те самые переселенцы, недавно водворившиеся в Оленьей долине?
— Точно так, — согласился Сэмюэль.
— Я как раз направлялся к вам.
— К нам? — с удивлением воскликнул Джонатан. — Это по какой такой причине? Мы вас не знаем, да и — насколько мне кажется — дела с вами никакого не имеем; нам и спорить не о чем.
— Вы ошибаетесь. Напротив того, у нас с вами есть важные дела, иречь идет о значительных интересах.
— Вероятно, вам угодно шутить, — сказал Джонатан.
— Тут не до шуток, как вы сами изволите видеть. Прежде всего позвольте вас спросить, по какому праву вы устроили расчистку в Оленьей долине?
— Вот странный вопрос! Клянусь честью, престранный!
— Может быть, но не угодно ли вам на него ответить?
— А если не угодно, что же из этого выйдет? — спросил переселенец с упрямым видом.
— А то, что я вынужден буду заставить вас отвечать мне, — спокойно произнес старый охотник. — Не угодно ли вам оглянуться вокруг; тогда вы поймете, что мне не трудно будет заставить вас сделать это. Поверьте мне, лучше будет, если вы добровольно дадите ответ.
— Пускай будет по-вашему; сила на вашей стороне, и глупо было бы с моей стороны сопротивляться. Обосновавшись в Оленьей долине, я поступал по праву.
— О каком праве вам угодно говорить?
— О праве первого основателя: земля принадлежит тому, кто первый займет ее.
— Послушайте, мне очень досадно за вас, но заявленное вами право не имеет никакого значения.
— Смотри пожалуйста! Это почему же, позвольте вас спросить? — проговорил Джонатан Диксон со своей обычной насмешкой.
— Во-первых, потому, что не вы первый завладели ею.
— Не я первый! Ну, уж это чересчур нелепо!
— Может быть, но это так. Во-вторых, эта земля принадлежит мне.
— Вам?
— Вот именно; она принадлежит мне уже более тридцати лет.
— Ого! Но я думаю, что вам будет очень трудно доказать свои права на эту собственность.
— Напротив, очень легко. Эта земля была передана мне на общем совете старейшин того племени, с которым я сроднился, и предоставлена мне в дар за услуги, оказанные мною этому племени. Если вы желаете видеть дарственный акт, я вам покажу его. Он составлен по установленному законом порядку.
— А что мне за дело до всей этой тарабарщины?
— Кроме того, — продолжал старый охотник все так же бесстрастно, — хотя и я удалился в прерии, однако хорошо знаком с порядками просвещенных государств и потому поспешил, во избежание возможных споров, заверить эту дарственную в канцелярии вашего собственного отечества. Во всем этом вы можете удостовериться, если только пожелаете — все сделано в законном порядке.
— Черт возьми! — вскричал Джонатан Диксон, разъярившись. — Неужели я в целом мире не найду уголка земли, который никому бы не принадлежал?
— Это очень трудно, даже в прериях.
— Так вы требуете назад эту долину?
— Именно так, требую. Наступило короткое молчание.
Все присутствующие были до того заинтересованы этими необыкновенными переговорами, что все внимание их переключилось на споривших противников.
Заноза, улучив удобную минуту, незаметно проскользнул к выходу и вдруг бросился в дверь, опрокинув по пути двух зазевавшихся караульных; издав воинственный крик, индеец мгновенно исчез в чаще.
Поднялась страшная суматоха; каждому хотелось кинуться в погоню. Раздались беспорядочные выстрелы.
— Остановитесь и ни с места! — закричал престарелый охотник. — Пускай эта трусливая лань бежит; скоро она опять попадется к нам в руки.
Никто не стал заботиться о беглеце, который успел нырнуть в реку.
— Окончим наши переговоры, — вновь обратился канадец к Диксону.
— Довольно; теперь я начинаю все понимать.
— Вот как! И что же вы поняли?
— Дело очень просто: рассказанная мне история о кладе должна быть истинна.
— Сущая истина. Клад существует и принадлежит мне, а я подарил его капитану Тому Митчеллу.
— Атаману разбойников?
— Ему самому.
Джонатан и Сэмюэль посмотрели друг на друга с унынием.
— Довольно, — сказал Джонатан, — я вижу, что наше дело потеряно, и потому лучше сам уберусь отсюда подобру-поздорову.
При этих словах он глубоко вздохнул.
— Может быть, и так, а может быть, и нет.
— Что это значит? Уж не согласитесь ли вы продать мне эту землю?
— Это полностью зависит от вас.
— Я ничего тут не понимаю.
— Молодой человек, достоинств которого вы не хотели признавать, не зная ни его благородного сердца, ни его прямодушных намерений…
— О ком вы говорите?
— О Джордже Клинтоне.
— О Клинтоне! — повторил переселенец.
— Господа, — сказал молодой американец, подходя к ним, — благодарю за доброе намерение, но не хлопочите понапрасну, пытаясь разуверить Джонатана Диксона на мой счет — он не поверит вам.
— А вот посмотрим! — воскликнул Сэмюэль. — Клянусь честью! Вы, Джордж Клинтон, храбрый и достойный юноша, которого я очень люблю. Тем хуже, если это оскорбляет моего брата.
— И ты, Сэмюэль, против меня?
— А что делать, если ты не хочешь ничего взять в толк. С самого первого дня нашего поселения на этой земле я встретил Джорджа Клинтона и после того ни на минуту не терял его из вида. Он искренно любит нашу Диану, и его поведение до настоящей минуты безукоризненно.
— И по всей вероятности, ты способствовал его свиданиям с моей дочерью?
— Еще бы! Такая чистая, такая прямодушная любовь этих милых детей напоминает мне лучшие дни молодости.
Послушай, брат, давай женим их да на том и покончим. Почему ты налагаешь на сына ответственность за отца, с которым у тебя вышли неприятности? Во всем этом нет искорки здравого смысла. Разве ты не понимаешь, что делаешь свою дочь несчастной?
— Да как же это… — начал было Джонатан.
— А будешь упрямиться и не отдашь ее любимому человеку, так она зачахнет и умрет с горя. Да и за чем дело стало? Джордж богат, даже очень…
— Тем более, — подхватил Луи Бержэ, — что он вам уступит право на владение Оленьей долиной, которая, по-видимому, вам очень нравится, и в этом вы правы, потому что земля здесь превосходная.
— Как уступит? Что это значит?
— Это значит, что Джордж Клинтон купил у меня эту землю, так что теперь она составляет его собственность.
— О, теперь я понимаю!
— И принимаешь, не так ли, брат? — спросил Сэмюэль. Джонатан колебался.
— Однако я полагаю… — начал было он.
— К оружию! — вдруг огласили воздух пронзительные крики.
И в ту же минуту появился Том Митчелл.
— Вы здесь, о несчастные! — закричал он, увидев двух братьев. — Вы все-таки попались в западню, которую вам подставил Лагренэ и его сообщники.
— Что?! Что такое происходит? — закричали оба брата.
— А то, что пока вы тут теряете время, на вашу колонию напали индейцы и жгут и грабят все подряд. Скоро у вас останутся одни развалины да обломки!
При этом страшном известии, поразившем как громовым ударом всех присутствующих, наступила минута общего оцепенения.
Все повернулись к человеку, принесшему такую ужасную весть.
Страшная, леденящая душу картина предстала перед ними в образе Тома Митчелла; он был страшен — в порванной одежде, с лицом, запачканным порохом и кровью, с сильно изнуренным видом, грозным взором, метавшим молнии, и с еще дымящимся ружьем в руке.
Джордж Клинтон не теряя времени бросился вон из дома; Верная Опора не отставал от него.
Они понимали, что главное — надо спасать любимую женщину от страшной опасности, не дать краснокожим захватить ее в свои руки.
— Что же теперь делать! — воскликнул Джонатан Диксон, совершенно растерявшись.
— Не приходить в отчаяние, — резко сказал атаман разбойников. — Ваши сыновья и слуги дерутся как львы; две атаки были храбро отбиты. Все еще можно поправить, но не надо медлить.
— Поспешим! — воскликнул Сэмюэль.
— И горе этим воплощенным дьяволам! — проревел Джонатан, потрясая ружьем.
— Торопитесь же, ради самого Бога! У меня тут отряд молодцов, которые не прочь схватиться с краснокожими.
— Какая бы ни была причина ваших действий, от всей души благодарю вас! — сказал Джонатан.
— Скорее! Скорее! Теперь не до слов, надо дело делать.
— Вперед — и да поможет нам Бог! — воскликнул Джонатан.
Они выбежали из хижины и, быстро вскочив на коней, помчались во весь опор во тьме ночной, точно легион фантастических призраков.
В хижине остались четыре человека: два старых охотника и Лагренэ с женой.
Старик Лагренэ успел опомниться за время этой суматохи и важных происшествий, следовавших одно за другим с головокружительной быстротой. О нем забыли, и он ожил, считая себя спасенным.
Оставшись наедине с родственниками, он кивнул головой жене, и оба поспешили накрывать стол и подавать угощения.
Старые канадцы оставались все время на ногах и, опершись на ружья, понурив головы, казалось, не замечали этих приготовлений.
Лагренэ подошел к ним и произнес вкрадчивым голосом:
— Любезные гости, не угодно ли вам откушать у нас хлеба-соли?
Франсуа Бержэ быстро выпрямился и сказал:
— Что это он говорит?
— Вы изволили проделать длинный путь, так не угодно ли…
— К чему это? — перебил его охотник сурово.
— Неужто вы не хотите выпить у нас и стакана вина? — спросила жена ласково.
— Молчать! — крикнул Франсуа, стукнув по полу прикладом ружья.
Тут Луи Бержэ поднял голову и, устремив на Лагренэ странный взгляд, проговорил едва слышным голосом:
— Лагренэ, я вырвал тебя из рук врагов, потому что не хотел, чтобы мой родственник был повешен по закону Линча, но я дал клятву, что правосудие восторжествует. Ты опозорил не только свое имя, но и семейство, с которым находишься в родстве; это семейство, несмотря на свою бедность, сохранило в неприкосновенности лучшее свое благо — свою честь. Эту честь ты опозорил самым гнусным, самым бесчеловечным образом из-за горсти золотого песка, из жалкой корысти. Подтверждаю, правосудие свершится! Готовься к смерти!
— К смерти?.. — повторил старик с ужасом.
— О, мои милые братцы, дорогие мои друзья! — завопила его жена, заливаясь слезами и протягивая к ним с мольбой руки. — Неужели у вас хватит духа убить моего бедного мужа? Вот уже тридцать лет живем мы с ним душа в душу и никогда не знали разлуки. Куда же мне деваться, если его не будет на свете? Кто прокормит меня и позаботится о моей старости? Ради самого Господа, не убивайте его! Его не будет — и я вслед за ним уйду в могилу.
— Зачем тебе умирать, сестра? — сказал Франсуа Бержэ. — Мы позаботимся о тебе, и ты ни в чем не будешь иметь нужды.
— Как?! — воскликнула она с непритворным отвращением. — Чтобы я приняла милость от убийц моего мужа! Чтобы я приняла пищу из рук, проливших его кровь! Нет, вы же этому сами не верите! Нет, это так бесчеловечно, что я подавилась бы первым куском! Нет, нет, дорогие мои братцы, — продолжала она с лихорадочным увлечением, — лучше не делайте вашего дела вполовину, а исполняя должность палачей, убейте уж и меня заодно с ним. Сжальтесь надо мной! По крайней мере, мы с мужем не узнаем разлуки и умрем, как и жили, вместе.
Луи Бержэ отвернулся, ничего не отвечая; искреннее горе жены невольно тронуло сердце этого стойкого, бесстрастного старика.
Молча он дал знак сыну.
Франсуа Бержэ принялся заряжать ружье.
— Остановитесь! — вдруг сказал Лагренэ твердым и решительным голосом. — Слишком давно и слишком хорошо мне известна беспощадная воля, управляющая вашими действиями, и потому я не стану торговаться с вами за жизнь, не стану унижаться до напрасных просьб. Вы решили, что я должен умереть, — да будет по-вашему! Я умру, но только не от вашей руки. Вы говорите, что честь нашей фамилии требует удовлетворения правосудия… Клянусь, я сам своей рукой удовлетворю это правосудие… Но я не хочу умирать как собака. Я христианин и прошу у вас десять минут, чтобы покаяться и примириться с Богом. Откажете ли вы мне в этой последней милости?
— Сохрани Бог! — воскликнул старый охотник. — Молю Бога, да пошлет тебе мирный конец, да простит Он твои преступления и да помилует тебя!
— Благодарю, братья и друзья! — сказал Лагренэ и потом, обращаясь к жене, воскликнул: — Жена, на колени! Братья, молитесь за меня и простите мне все зло, какое я когда-либо причинил вам и моим ближним!
Старые охотники не выдержали и со слезами бросились обнимать своего двоюродного брата. Несколько минут они вместе плакали, потом с усилием вырвались из его объятий и бросились вон из хижины.
Не прошло и пяти минут, как раздались два выстрела, за которыми послышался жалобный вой собаки.
Канадцы вернулись в хижину.
Свершилось!
Лагренэ и его жена лежали на полу, держась за руки; одежда их была в крови, на лицах выражалось спокойствие смерти.
Охотники опустились на колени и долго молились над их трупами.
Потом они встали, вырыли могилу в той же комнате и похоронили мертвецов.
Исполнив свою обязанность, они заперли двери, подложили хворост и сухие ветви под дом и зажгли его со всех сторон. Собаку они с трудом вытащили из дома, но она с воем убежала от них в лесную чащу.
Пламя быстро разгоралось и скоро охватило весь дом.
Когда дом сгорел дотла и на его месте осталась только груда золы и мусора, охотники отерли влажные глаза, осенили себя крестным знамением и, произнеся последнюю молитву, с тяжкими вздохами вернулись в свое селение. Медленными шагами, ни разу не оглянувшись и не обменявшись ни одним словом, они пришли домой после двухчасового пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33