– Скала, на которой построен мой замок, слишком тверда для них; они сломают себе шею и ничего не добьются.
– Но все же, отец, не мешает принять некоторые меры предосторожности, – заметил дон Руис.
– В дни всеобщего восстания тысяча восемьсот двадцать седьмого года, – сказал маркиз, – индейцы не показывались даже на подступах к дель Торо; весьма сомнительно, чтобы и теперь они осмелились напасть на нас. Ты все же прав, сын. Я прикажу немедленно привести замок в состояние обороны, хотя бы для того, чтобы успокоить твою сестру.
– Ну, на этот раз восстание будет посерьезнее, – возразил – Поверьте мне, ми амо, нельзя терять ни минуты. Сделайте милость, сеньор управитель, – воскликнул сенатор, – скажите наконец, кто же это так обстоятельно осведомил вас о положении дел? Дон Хосе, косо взглянув на сенатора, пожал плечами.
– Не все ли вам равно? – ответил он. – Предположим, эти сведения я получил от одного друга. Это вас устраивает?
– Позвольте, позвольте, сеньор! – возразил дон Руфино. – Это важнее, чем вы думаете. Нельзя же так, ни с того ни с сего, встревожить покой целого семейства, не представляя никаких доказательств в достоверности принесенных вами известий.
– Мой господин слишком хорошо знает меня, сеньор, как честного и правдивого человека, не способного на ложь!
– Я не сомневаюсь ни в вашей порядочности, ни в вашей правдивости, сеньор управитель; однако, если вы хотите, чтобы ваше сообщение было принято во внимание, вы должны подтвердить его неопровержимыми доказательствами или по крайней мере ссылкой на лицо, пользующееся общественным доверием.
– Ба! Ба! – заметил дон Хосе. – Никогда не мешает быть наготове.
– Да, когда ты уверен, что тебе следует это делать, – возразил сенатор. – Вот поэтому-то в качестве должностного лица… тысяча извинений, маркиз, за то, что вынужден действовать так в вашем доме… я требую, чтобы вы назвали тотчас же имя человека, от которого вы получили эти тревожные известия.
– А что скажет вам имя человека, которого вы никогда не видели, о котором никогда ничего не слышали?
– Не в этом дело. Потрудитесь отвечать, прошу вас!
– Очень возможно, сеньор, что вы должностное лицо, но меня это мало трогает. Я признаю здесь одного только господина – сеньора маркиза. Он один имеет право расспрашивать меня, ему одному только и буду я отвечать.
Сенатор, кусая губы, повернулся к маркизу.
– Почему же, Паредес, вы не хотите ответить? – сказал дон Фернандо. – Право, я не могу понять вашего упрямства в этом деле.
– Если вы этого требуете, ми амо, я могу ответить. Знайте же, что о готовящемся восстании индейцев меня предупредил один белый охотник, по имени Твердая Рука.
– Твердая Рука?! – одновременно воскликнули брат и сестра.
– Не тот ли это самый охотник, – спросил маркиз, – которому мы уже так многим обязаны?
– Да, ми амо, – отвечал дон Хосе. Сенатор впервые услышал это имя; тем не менее, когда управитель произнес его, дон Руфино испытал какое-то необъяснимое внутреннее волнение.
– О, ему нельзя не верить! – пылко воскликнула донья Марианна. – Каждое его слово заслуживает полного доверия.
– Конечно, – подтвердил дон Руне. – Надо полагать, ЧТУ он сделал это преднамеренно, желая предостеречь нас.
– Но кто этот человек и почему он так симпатичен всем вам? – продолжал домогаться сенатор.
– Друг! – с жаром произнесла донья Марианна. – Друг, которого я никогда не забуду!
– И которого все мы любим, – добавил маркиз.
– И вы ему полностью доверяете? – не унимался дон Руфино.
– О да! Можете быть уверены, сеньор, что я не стану пренебрегать его предупреждением!
– Но, в таком случае, позвольте мне заметить вам, сеньор маркиз, что мне кажется весьма подозрительным упорство, с которым сеньор управитель отказывался назвать его имя.
– Сеньор дон Руфино, – отвечал маркиз, – Паредес – наш старый слуга, он пользуется известной свободой в обращении со всеми нами и правом, я бы сказал, вполне заслуженным правом, требовать, чтобы ему верили на слово… Но пора, однако, подумать, – продолжал маркиз, – что нам следует предпринять, чтобы не быть захваченными врасплох. Вы, Паредес, садитесь тотчас же на коня и объявите всем нашим пеонам и пастухам мой приказ немедленно перебраться с семьями васиенду и пригнать сюда же стада и табуны… А ты, сын мой, займись подготовкой загонов для животных и жилья для людей. Надо запастись фуражом и провиантом, чтобы нас не взяли измором во время осады. Сколько пеонов в вашем распоряжении, Паредес?
– У нас восемьдесят человек, способных носить оружие, ваша светлость; но я думаю, что мы сумеем как-нибудь использовать для обороны и других обитателей асиенды.
– Этого нам вполне хватит, – сказал маркиз. – По-моему, нет никакой надобности вызывать еще наших рудокопов из Квитовака.
– Тем более, – отвечал управитель, – что капитан де Ниса успел, вероятно, завербовать их в число защитников крепости.
– Вполне возможно, – произнес, поднимаясь, маркиз. – А пока ступайте и постарайтесь без промедления исполнить мои распоряжения.
Управитель поклонился и вышел.
– Не соблаговолите ли вы, маркиз, уделить мне несколько минут?-сказал сенатор.
– К вашим услугам, дон Руфино.
– О, не беспокойтесь! – обратился сенатор к брату и сестре, вскочившим со своих мест с намерением удалиться из комнаты. – Дело это отнюдь не секретное.
Брат и сестра снова заняли свои места.
– Признаюсь, – начал сенатор, – что сообщение вашего управителя встревожило меня не на шутку. Я никогда не видел индейцев бравое, но смертельно боюсь их. Поэтому, с вашего разрешения, дон Фернандо, я немедленно хотел бы покинуть асиенду.
– В такое время?
– Да, маркиз. Я убедился, наконец, в серьезности готовящихся событий. Но ведь я плохой вояка, я боюсь даже простой драки; да к тому же мой сан сенатора требует моего присутствия в Мехико, хотя бы для того, чтобы предупредить правительство о беде, которая угрожает Соноре, и побудить его принять необходимые меры.
– Вы, конечно, вольны поступать как вам вздумается, сеньор Руфино. Однако я далеко не уверен, что сейчас безопасно на дорогах.
– Я уже подумал об этом, маркиз. Но мне надо только добраться до Ариспы. Это недалеко отсюда, а там уж мне ничего не грозит. Может быть, дон Руис проводит меня туда?
– В этом доме вам ни в чем не будет отказа, дон Руфино, – сказал маркиз. – Мой сын поедет с вами.
– Не премину воспользоваться вашим любезным предложением, маркиз, – сказал сенатор и, бросив украдкой взгляд на Марианну, которая сидела, задумчиво опустив голову на грудь, продолжал: – К тому же в Ариспе я намерен передать дону Руису письмо для вас.
– Зачем же писать? Не проще ли сказать, пока вы еще здесь?
– О нет, это совершенно исключено, – ответил дон Руфино с улыбкой, весьма смахивающей на гримасу. – Вам, конечно, лучше, чем мне, известно, мой дорогой маркиз, что существуют дела, столковаться по которым можно только через посредников.
– Как вам будет угодно, сеньор. Когда полагаете выехать?
– Чем скорее, тем лучше. Несмотря на всю свою привязанность к вашей семье, я вынужден честно заявить вам, что не хочу медлить.
– Сейчас только десять часов утра. Если мы поторопимся, мы еще к ночи поспеем в Ариспу, – сказал дон Руис.
– Вот и прекрасно! Позвольте же, дон Фернандо, распрощаться с вами и с вашей прелестной дочерью. Примите мою искреннюю признательность за ваше радушное гостеприимство!
– Неужели вы не боитесь ехать в такую жару?
– Я боюсь только индейцев, и это чувство все заглушает. Простите мне этот внезапный отъезд, но я убежден, что умру от страха, лишь только услышу воинственный клич этих свирепых дикарей.
Дон Руис покинул зал, чтобы распорядиться насчет лошадей и конвоя, а за ним, сделав гостю реверанс, вышла и донья Марианна, ничего не подозревавшая о тайных намерениях сенатора.
Надо сказать, что этот хитрец сильно преувеличивал свои страхи перед индейцами; по всей вероятности, это было чистое притворство. Но, чувствуя, что у него земля горит под ногами, дон Руфино предпочел немедленно уехать. Бегство из асиенды было выгодно для него со всех точек зрения. Вопервых, он избегал таким образом серьезных неприятностей, которые могли возникнуть для него, если раскроется его преступный заговор с Киддом. Во-вторых, лишь находясь в безопасности, дон Руфино мог продолжать плести свою прерванную интригу и довести ее до успешного конца, как только надвигающиеся события создадут благоприятную обстановку. Дело в том, что восстание индейцев, которое неизбежно повлечет за собою прекращение работ на приисках и на полях и почти полную приостановку деловых операций, должно было гибельно отразиться на делах маркиза. На это-то и рассчитывал дон Руфино для осуществления своих коварных замыслов. Кроме того, сенатор предпочитал письменное объяснение с маркизом устному по той простой причине, что бумага все терпит, а человек, который пишет, может быть уверен, что ему не помешают высказаться до конца.
Занятый своими мыслями, дон Руфино не заметил, как в комнату вошел дон Руис и сообщил, что лошади готовы. Сенатор тотчас же вскочил и направился к маркизу, чтобы распроститься с ним. Но дон Фернандо не отпускал его до тех пор, пока согласно законам мексиканского гостеприимства они не выпили по стакану замороженного оранжада. Затем маркиз, несмотря на все протесты своего гостя, проводил его до ворот замка.
Несколько минут спустя дон Руфино вместе с доном Руисом в сопровождении шести хорошо вооруженных пеонов мчались на горячих конях в Ариспу. После целого дня утомительной, безостановочной езды они прибыли туда к вечеру. Путешествие их протекало без каких-либо происшествий, но их поражало полное безлюдье в степи. Поля точно вымерли. Очевидно, слухи о близком вторжении индейцев успели уже разнестись по всему пограничному краю. Ни стад, ни табунов не было и следа. Сиротливо выглядели покинутые дома с огромными зияющими отверстиями вместо оконных рам и дверей, унесенных их хозяевами. Бежавшие обитатели прерий ничего не оставляли индейцам. Все, что нельзя было унести, предавалось огню и уничтожению. Затаенной печалью веяло от опустевших полей. Посевы были сняты еще зелеными или сожжены на корню. Словом, прежде чем индейцы успели приступить к разорению этого злосчастного края, он был полностью опустошен самими же его жителями.
Ворота Ариспы оказались запертыми, когда наши путешественники добрались туда. Город охранялся солдатами и отрядом гражданской милиции, содержавшейся на средства богачей для защиты города от банд грабителей и мародеров. Понадобились бесконечные переговоры, чтобы убедить, наконец, стражу открыть ворота и впустить наших путников в город. Все улицы Ариспы были перегорожены мощными баррикадами; город походил на обширный военный лагерь; солдаты, раскинув свои биваки на всех площадях, спали и грелись вокруг костров.
У дона Руфино был в городе великолепный дом, где он проживал, когда дела требовали его присутствия в Соноре. Путникам пришлось целый час пробираться туда в обход многочисленных встречных баррикад.
Ворота дома оказались раскрытыми настежь, а на дворе и крыльце дома спокойно расположились человек двенадцать солдат. Дон Руфино нисколько не протестовал против этого вторжения в его дом; напротив, он был, казалось, весьма доволен этим.
Сенатор ни под каким видом не соглашался, чтобы дон Руис и его пеоны отправились искать себе ночлег в городе, и предложил им переночевать у него. А те не заставили долго упрашивать себя: и люди, и кони нуждались в отдыхе после столь продолжительной скачки под жгучими лучами субтропического солнца.
Глава XXVII. ТЯЖЕЛЫЕ ИЗВЕСТИЯ
Почти одновременно с возвращением дона Руиса из Ариспы в асиенду туда прискакал курьер, – судя по его изнемогавшему от усталости коню, он примчался издалека. Маркиз тотчас же заперся с ним в своем кабинете. После долгой беседы с маркизом курьер, по-видимому очень торопившийся, вскочил на коня и умчался.
Таинственное появление этого человека вызвало среди остальных обитателей замка какую-то безотчетную тревогу. Лицо маркиза, всегда носившее на себе отпечаток печали и тихого примирения с судьбой, покрылось вдруг мертвенной бледностью; резко обозначились глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, брови нахмурились – казалось, что они вот-вот сомкнутся.
Он долго прохаживался взад и вперед по саду, заложив руки за спину и свесив голову на грудь. По временам он круто останавливался и бормотал какие-то невнятные слова; потом снова начинал шагать – вероятнее всего, повинуясь властной потребности на мгновение забыться в физическом движении. Донья Марианна, сидя у окна своего будуара, с грустным любопытством следила за отцом. Состояние, в котором находился маркиз, огорчало и в то же время пугало молодую девушку. Ее сердце томилось в мучительной тоске, словно она предчувствовала, что ей предстоит разделить с отцом обрушившуюся на него беду.
Наконец маркиз пришел в себя, остановился, огляделся вокруг и после минутного раздумья направился в свои апартаменты. Спустя немного времени слуга, вошедший в комнату доньи Марианны, доложил ей, что маркиз ожидает ее в Красной комнате. Тяжелые предчувствия с новой силой вспыхнули в душе молодой девушки; тем не менее она поспешила исполнить волю отца.
Дон Фернандо ни разу не переступал порога этой комнаты с тех пор, как покойный маркиз де Мопоер так безжалостно изгнал из семьи своего сына Родольфо. Ничто не изменилось за минувшие годы в этом холодном и мрачном покое. Но время, под воздействием которого еще сильнее потускнели вышивки и гобелены и мебель выглядела еще более потертой, наложило на всю комнату отпечаток неизъяснимой грусти, от которой у доньи Марианны, когда она вошла туда, пробежали мурашки по телу.
Отец уже ожидал ее. Он расхаживал взад и вперед по возвышению, вдоль старинных кресел. Увидев дочь, он не прерывая своей прогулки указал знаком на ее место. Молодая девушка, замирая от волнения, опустилась, вернее, упала в кресло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43