На первом этапе своего знакомства с «инженером» Щербиненко Заклинкин собирал сплетни, анекдоты, слухи и уже научился сам выдумывать то, что, как ему казалось, должно было понравиться любезному и щедрому другу-иностранцу. В общем же, по мнению Заклинкина, всё это чушь, всё это всем известно, – ничего серьёзного!.. У Толечки появились новые костюмы, галстуки, запонки, ботинки. Позволял он себе всё это весьма осторожно, следуя советам своего нового друга.
Мелкими и глупыми, по его мнению, поручениями Заклинкин занимался только первое время. Через полгода он мог бы вспомнить некрасовское «Кому живётся весело, вольготно на Руси», – то именно место, где мужички, сидя у реки на брёвнышках, вынесли свой приговор: «величайший грех – грех иудин». Хотя поэму в школе и проходили, но до Толи Некрасов не «доходил», – учил механически, а зря! Коготок увяз прочно.
– Довольно дурака валять! Время пришло действовать! – сказал однажды Заклинкину его друг-иностранец, но уже другим тоном. – Теперь вы будете делать настоящее дело! – У Заклинкина не было выбора. Пришлось ему с головой окунуться в дела рискованные и опасные. Платить, как назло, стали меньше. Пути назад Заклинкин не нашёл. За полгода в хозяйских руках накопился архив – пусть из «пустяков», но всё же, как жёрнов, висевший на толиной шее.
Всё это ему очень ясно объяснили в хорошем переводе на русский язык. Разумеется, была всегда открыта дорога покаяния – простой, хоть и тяжкий путь. Заклинкины такого пути не понимают и идти по нему не могут. Анатолий Николаевич Заклинкин привык, осмелел и, под конец, стерпелся, сжился со своей ролью.
4
Вскоре после ухода мистера Лайдла из калитки особняка вышел человек. В заурядном, дешёвом коверкотовом, уже достаточно поношенном костюме, с примелькавшимся портфельчиком, он сразу затерялся в утреннем потоке пешеходов.
Человек этот пошёл по тротуару налево, дождался на углу очень широкой улицы зелёного света, спокойно прошёл по пешеходной дорожке. Не спеша, по всем правилам уличного движения, он взял под прямым углом направо, пересёк вторую широкую улицу и вошёл в вестибюль метро. Через минуту он набирал нужный ему номер в телефонной будке.
– Товарища Заклинкина попросите, пожалуйста… Товарищ Заклинкин? Что-то вы охрипли. Говорит инженер Щербиненко. Есть работёнка… Да, у нас силёнки не хватает… Да, работа срочная… как всегда, платим сразу против счёта… Нет, уж вы выручайте… Так подъезжайте к нам… Через часок можете? Ну, пока!
Инженер Щербиненко открыл застеклённую дверь, перед которой успела скопиться очередь из двух женщин и одного мужчины.
– Вот мужчины всегда быстро, а как такая заберётся… – ворчал мужчина в очереди, неодобрительно глядя на входящую в будку женщину, – …просил, так ни за что не уступит…
Инженер Щербиненко понимающе подмигнул недовольному гражданину, посмотрел на часы, – простенькие, потёртые в карманчике брюк, взял в кассе билет и по эскалатору спустился на платформу. Опять поднялся по другому переходу и вновь опустился. По новым переходам и по эскалатору погрузился совсем глубоко, в нижний этаж.
Как бы растворившись в поспешно кипящей толпе, инженер Щербиненко вновь появился у собирающихся закрыться дверей поезда. Он в последнюю четверть секунды ловко скользнул между соединяемыми пневматикой створками и вжался в плотную массу пассажиров. «На следующей выходите?» – «Выхожу!» – отвечал он.
На следующей станции инженер Щербиненко вышел, слегка задержался, пересёк платформу и поехал в обратном направлении. Так он, незаметно скрываясь в толпе, проделал ещё несколько раз, пока не убедился, что около него никого нет из числа тех, кто его окружал в начале путешествия.
«Часик», тем временем, приближался к концу. Манёвры инженера Щербиненко привели его на пятьдесят восьмой минуте к нужному пункту. Столь же точно лавировал и Заклинкин. Идя по улице с деловым видом, обычным для москвичей, они разговаривали:
– Вы завтра уезжаете!
– Куда?
– В Н-ск и оттуда дальше, в район. В указанной точке пробыть десять дней.
– Не могу!
– Получите задание и деньги.
– Да право же я не могу, Андрей Иванович!
– Не говорите вздора. Сегодня возьмите отпуск без сохранения содержания, завтра выезжайте.
– Да вы на меня посмотрите! Честное слово, я болен… С утра было тридцать восемь. Я и на работу сейчас пришёл только, чтобы передать чертёж. Вы меня случайно застали.
Они вошли в пивную. Пусто. Сели за маленький стол. Инженер Щербиненко молча смотрел на инженера Заклинкина, покачивая головой, пока официант откупоривал бутылки и ставил стаканы.
– Я и пить не могу, – сказал Толя, отставляя недопитый стакан тёмного пива, – во рту противно…
– Вы поедете! – кратко и сухо сказал Щербиненко. Заклинкин посмотрел ему в глаза и больше не спорил. Он должен был ехать.
У Щербиненко другого под рукой не было! Другого подходящего не оказалось! Весьма недлинен был список, легко было проверить его в уме…
Однако Заклинкин был действительно болен и выехал с заметным опозданием.
5
В четырнадцать ноль пять по московскому времени, в первых числах августа, большой пассажирский самолёт, после длинного разгона, уплотняя и разрезая воздух, тяжело поднялся с аэродрома, вскарабкался, мелко дрожа от напряжения, по жёсткой воздушной дороге, под белое лёгкое облачко и энергично стал набирать скорость.
Тридцать два пассажира – один прибыл в последнюю минуту, пять человек команды и полные баки горючего. Ночёвка в Н-ске. Алексей Фёдорович откинулся на спинку мягкого кресла. Жаркий день. Машину болтает. Некоторые пассажиры страдают от морской болезни. Алексей осваивается с лицами. Большинство – командированные. Две женщины. Старшая пассажирка уже успела рассказать, что летит к сыну. Сын командует полком. Она, сразу видно, очень им гордится.
Сосед Алексея, высокий молодой человек лет 28–30, брюнет. Короткие усики, выражение лица любезное, всё время улыбается. Держится несколько развязно и, кажется, легко переходит на фамильярность. Поболтав с молодой пассажиркой, он предлагает Алексею газету. Алексей Фёдорович благодарит, – да, он сегодня не успел прочесть газету и не взял с собой. Завязывается разговор.
– А вы далёко летите?
– В Н-ск.
– Вообразите, какое совпадение, и я туда же!
Жаркий день, воздушные ямы, болтает.
Алексея Фёдоровича нисколько не интересует совпадение. Но разговорчивый молодой человек, придравшись к случаю, охотно, хотя его никто не просит, рассказывает о себе всё: где работает, кем, где живёт, сколько ему лет, где учился, когда окончил, у каких профессоров занимался. Всё с подробностями и не особенно интересно.
Алексей Фёдорович вежливо слушает, но не слишком внимательно, а про себя думает: «Молодой человек не очень, кажется, умный, но зато открытый».
Вверх… Вниз… Вверх… Вниз… Болтает…
Работа моторов приглушена двойными стенками плотного корпуса. Слушать и говорить можно без напряжения. Молодой человек, наконец, вспоминает:
– И вот, всё о себе, – позвольте познакомиться, – инженер Заклинкин, Анатолий Николаевич! Я тут прихворнул… Решил провести отпуск в степи, под Н-ском, поправиться. Знаете, – советуют. Никогда не бывал там. Говорят, там природа хорошая и охота мировая. Я хоть липовый охотник, а хочу пострелять. Там, говорят, уток палками бьют.
Решительно, инженер Заклинкин рассказал о себе всё. Алексей Фёдорович был вынужден тоже назвать себя. Молодой человек пришёл в восторг:
– Как же, значит, сын известного… и сам известный… Кто же не знает?.. Все студенты обожают… Хотя я сам учился в другом институте, но…
Избегая привлекать к себе внимание, скромный и несколько застенчивый, Алексей Фёдорович назвал свою фамилию по необходимости и тихо. Восторги же молодого человека, громко повторившего известное имя, послужили ненужной рекламой.
В стране, где до страсти любят искусство, имя актёра, певца, балерины, писателя иной раз затмевает имя учёного. Но фамилия Фёдора Александровича была, действительно, широко популярна. В этом молодой человек не преувеличивал. В кругу учёных в сыне видели одного из достойных преемников отца.
Недовольный крикливой рекламой, Алексей в душе извиняет молодого человека – искренность подкупает. Узнав, что Алексей Фёдорович летит в Н-ск в связи с болезнью брата, причём упоминается Чистоозерское и Лебяжье, инженер Заклинкин, наконец, кажется, понимает, что так можно и надоесть. Он принимается развлекать молодую пассажирку, предоставив своего нового знакомого самому себе и газете.
Мерно работают моторы. Вверх, вниз… Болтает… Горизонт скрывается в сумеречной дымке. Солнце сзади. Оно близко к закату. Вот на земле железнодорожные пути сходятся острым углом. Две колеи с запада и одна с северо-запада. В вершине угла – мост через широкую реку. За мостом длинный город широко раскинулся по берегу.
Вечереет. Самолёт идёт на посадку. Снижается, начинает описывать круг. Крен, ещё крен, выравнивается, – сейчас земля! Алексей Фёдорович думает о телеграмме:
«Николай Сергеевич… был тяжело болен опасность жизни миновала прогноз положительный тчк. Необходим немедленный приезд близкого выяснения причин серьёзной болезни – Станишевский».
Толчок едва заметили. Колёса самолёта уже бегут по земле.
Глава шестая
ПО СЛЕДУ

1
Павел Владиславович Станишевский был человеком весьма настойчивым, энергичным, деятельным. Интересовавшая его проблема не давала ему ни минуты покоя, и он в свою очередь не давал ей покоя, пока не наступало полное удовлетворение его неутомимой любознательности.
Впрочем, Павел Владиславович вносил тот же темп и неукоснительную требовательность и в дела административные подчинённых ему клиник и Н-ского мединститута. Признаемся, что он порой тормошил людей больше, чем нужно, и пускался даже на хитрости для достижения цели. Особенную манёвренность он проявлял при наличии сопротивления.
В нарушение основных законов физики его действия нередко превосходили противодействия. В ход шли охваты, клещи, прорыв в тыл и глубокие рейды. Устроив «противнику» – больному, коллеге, местным организациям, министерству – Канны, Павел Владиславович торжествовал и умел так добродушно разоблачить сам свои «интриги», что на него в большинстве случаев не обижались. Выйдя «победителем», объяснялся начистоту:
– Чувствую себя весьма виноватым. Повинную голову и меч не сечёт. Дело было совсем без движения; теперь, вы сами убедились, – результат отличный! Цель оправдала средства!
Мастерски обыграв «противника», он начинал чувствовать себя виноватым. Отсюда – потребность в излияниях, что далеко не всегда было уместным и нужным.
Недаром справедливо раздражался после очередной «победы» Павла Владиславовича один из его ассистентов, его близкий друг и помощник: «Опять извиняться начнёт, – неисправим!..»
2
Аэродром в Н-ске расположен на левом берегу реки. В сумерках двое прибывших с самолётом пассажиров переправились на речном трамвае в город.
Степная река, бурля водоворотами, несла в низких берегах желтоватую мутную воду. Несмотря на август, вода стояла высоко. Истоки реки питаются на далёком хребте льдами глетчеров, и река сохраняет горный режим в длинной голой степи в зависимости от летнего таяния дальних вечных льдов.
Город на правом берегу – наш обыкновенный город: несколько высших учебных заведений, десятки средних школ, несколько мощных заводов и сотни предприятий, несколько сот тысяч жителей и ни одного безработного.
Алексей Фёдорович простился со своим случайным знакомым у двери номера новой четырёхэтажной гостиницы. Молодой человек сумел удержаться и не стал расспрашивать Алексея Фёдоровича о его дальнейших планах, что тот отметил про себя: «Не так уж навязчив, каким кажется по первому впечатлению…»
А Заклинкин чувствовал себя, как гончая: ветер случайно приносит смутный, но интересный запах. Собака принюхивается, соображая: а не пойти ли по следу? Толя начал кое-что сопоставлять…
На следующее утро, идя в Н-ский медицинский институт узнать о месте встречи со Станишевским, Алексей Фёдорович видел промелькнувшую на противоположной стороне улицы фигуру инженера Заклинкина.
Швейцар института, внимательно и солидно выслушав Алексея Фёдоровича, сообщил:
– Павел Владиславович у себя наверху. Потом они собираются в клинику. Сейчас они очень заняты. Вы их здесь обождите, они здесь пройдут! – манеры Станишевского влияли и на младший персонал.
Алексей Фёдорович спросил, нет ли возможности доложить, и на вопрос швейцара назвал свою фамилию. Швейцары учебных заведений, хоть и «простые» люди, но они мыслят, читают, рассуждают, как и все наши «простые» люди… Услышав имя, почтенный швейцар тотчас же изменил тон: «Я сейчас доложу», – и бойко пустился по лестнице, потеряв значительную долю своего величия. Алексей Фёдорович шёл за ним. Швейцар стукнул в дверь с надписью «Директор» и, не дожидаясь ответа, открыл её:
– Павел Владиславович, к вам из Москвы…
Услышав фамилию, Станишевский бросил бывшим у него заведующему хозяйством и коменданту зданий «Прошу покорнейше извинить, не имею возможности, окончим потом!..» – был жаркий разговор об ускорении ремонта, – учебный год на носу! – и очутился у двери:
– Алексей Фёдорович! – воскликнул Станишевский.
Надо сказать, что они дважды встречались год назад при посещении группой учёных-медиков литерной лаборатории Института Энергии. – Алексей Фёдорович! Я бесконечно виноват перед вами за причинённое беспокойство! Моя телеграмма мучает меня целые сутки. Я думал, что приедет кто-либо из товарищей вашего брата… Если бы я знал, что вы сами приедете… Но я положительно счастлив!
3
Слушая Павла Владиславовича, Алексей Фёдорович улыбался. Они сели. Станишевский продолжал:
– Во-первых, милейший ваш брат, Николай Сергеевич, здоров, рецидивов не опасаюсь. Скоро мы ему позволим возобновить истребление уток, гусей и прочей живности… Во-вторых – главное. В этом главном прошу извинить мне моё многословие…
Станишевский весьма подробно изложил историю болезни, и Алексей Фёдорович слушал его очень внимательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35