Было преступной глупостью пойти на поводу у городской толпы, вопившей что-то насчет измены, оравшей, что Алкивиад продался за персидское золото.
– Ну, ведь он не мог продаться за спартанское золото, ведь так, мой господин? Афина свидетельница, что у них его нет. Именно поэтому они…
– …променяли на него все, что было приобретено ге– роизмом эллинов у Марафона, Саламина, Фермопил, – медленно произнес Аристон; его голос звучал по-прежнему ровно, но в нем послышалось нечто такое, от чего у его собеседника мороз пробежал по коже, – отдали ионийских эллинов под беспощадное персидское иго. И все это – ради золота. За это кровавое грязное золото, чтобы с его помощью продолжать убивать своих братьев. Совершать самоубийство Эллады. Гасить очаг цивилизации. Мастер ошеломленно уставился на него.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, калокагат! – воскликнул он. – Твои слова непонятны мне. Но от них меня пробирает дрожь. Особенно от того, как ты это говоришь.
– Извини, – отрывисто бросил Аристон. – Но я не верю, что Алкивиада подкупили. Я слишком хорошо его знаю. Сами по себе деньги его совершенно не интересуют. Чтобы его подкупить, им пришлось бы предоставить ему пятьдесят стопроцентных девственниц.
– И столько же нетронутых мальчиков! – заржал старший.
– Мальчики не понадобились бы. Это не для него, поверь мне. Но все это неважно. Важно то, что вновь отстранить его от командования, выслать его в Херсонес на Геллеспонте и оставить там, в его замке, наедине со своей обидой, было, как я уже сказал, преступной глупостью. Потому что он единственный из наших стратегов, кто может с успехом противостоять Лизандру на море. И если бы ла-концы не сделали ответную глупость, заменив Лизандра новым командующим, Калликратидом, то, возможно, мы бы уже имели спартанский гарнизон на Акрополе.
– Если мы не будем поторапливаться и ничего не предпримем, – мрачно сказал старший, – то так оно и случится. Поэтому-то и был издан этот указ, мой господин. Неужели ты ничего не слышал?
Теперь уже Аристон уставился на него.
– Чего не слышал? – спросил он.
– Плохие новости. Судя по всему, этот новый наварх еще лучше Лизандра. Прошлой ночью пришел дозорный корабль. Этот Калликратид пронесся по морям как ураган. Две недели назад он захватил Дельфинон на Хиосе и Ме-тимну на Лесбосе. Но это еще не все. Восемь дней назад он внезапно напал на Конона возле Митилены и потопил тридцать наших триер, мой господин. И в данный момент он запер весь наш уцелевший флот в Митиленской гавани. Так что мы лишились флота. И всех надежд, если только…
– Если только что? – упавшим голосом спросил Аристон.
– …не сработают эти новые меры. Я имею в виду изъятие ценностей из храмов, чтобы собрать средства на постройку нового флота. Ну и предоставление гражданства метекам и свободы рабам…
Аристон едва не лишился чувств. «О бессмертные боги!» – прошептал он так тихо, что мастер даже не услышал его.
– …если они будут хорошо драться. Положение отчаянное, мой господин. Похоже, что…
Но Аристона уже и след простыл. Он долго стоял у стен Парфенона в лучах полуденного солнца. Затем он открыл корзину и выпустил голубей. Они взмыли ввысь, белокрылыми стрелами устремившись к небесам, простершимся над…
ЕГО АФИНАМИ.
Теперь его. Его! Он бросил взгляд на город, раскинувшийся у его ног, на дома – белые, серые, цвета беж – с неизменной красной черепичной крышей, на черно-зеленые копья кипарисов, возвышающиеся между ними, на мерцающие зеленоватым серебром оливы, на неровные силуэты сосен, на разбросанную здесь и там глазурь цветущих миндальных деревьев, окрашенных весной в ослепительно белый цвет; и у него перехватило дыхание от этого великолепия.
Его город! Его полис! Единственное место во всей Элладе, которое было создано именно для него. Это разноцветье пастельных кубов и багряных треугольников, лениво ниспадающее к морю, увенчанное рвущимся в небеса мрамором его несравненных храмов, – все это его! Если, конечно, мастер не солгал или что-то не напутал. Что, впрочем, было маловероятно. Этот человек произвел на него впечатление одного из лучших представителей фетов: спокойный, трудолюбивый, сообразительный, хотя и необразованный – одним словом, из тех, кто не станет злоупотреблять истиной.
Да и кроме того, ему достаточно было сходить на Агору, чтобы убедиться в правдивости его слов. Там наверняка все это вывешено. И весь город горячо обсуждает столь необычные новости. Он уже слышал недовольное брюзжание олигархов:
– Гражданство метекам! Свободу рабам! О бессмертные боги! До чего докатились Афины!
«До здравого смысла, – усмехнулся про себя Аристон. – Во всяком случае, теперь они мои. Вот только мне придется в придачу к этому великолепному полису взять и Хрисею; взять ее, опустошенную, озлобленную, сварливую, в законные жены».
Он склонил голову, затем вновь ее поднял.
– Я обещал это Данаю, – пробормотал он. – А он мертв. Так что теперь это обещание священно, если только вообще что-то может быть священным. Но что такое слово человека? Что такое обещание? Наконец, что есть такая штука, как честь? Дуновение ветра. Ничто. Как и сам человек. Весенний снег, исчезающий к полудню. Слова, начертанные на воде. Надпись, сделанная в воздухе, и все же…
И он направился в сторону своего дома.
Но когда он-сообщил эту новость Хрисее, она только пожала плечами.
– Зачем это тебе? Что это теперь меняет? – спросила она.
– Очень многое. Сократ утверждает, что души, тени, одним словом, пневма людей – бессмертны. Я не знаю, прав ли он или нет. Но если он прав, мне бы хотелось, чтобы Дан знал – я сдержал свое слово. Что я приобрел гражданство и женился на тебе, как и обещал.
Тогда она повернулась к нему, и свет вспыхнул в ее огромных глазах.
– Аристон, – прошептала она.
– Да, Хрис?
– Я думаю, что ты благороднейший из людей, живущих на этой земле, – сказала она.
В тот же день Аристон приобрел у городских властей корпус триеры и оснастил ее за свой счет. Он велел глашатаям обойти весь Пирей и объявить, что каждый, кто захочет плавать под его началом, будет получать шесть оболов в день, вдвое больше обычной платы. Он разыскал того самого старого пирата Алета, который когда-то продал Клеотеру Орхомену, и назначил его своим нуархом, или вторым человеком на корабле. Третью по рангу должность он предложил Орхомену, но тот отказался.
– Как я могу сражаться, после того как ты сделал меня хромым? – заявил Орхомен. – К тому же, когда все это закончится и на Акрополе расположится спартанский гар-мост с гарнизоном, мне не хотелось бы оказаться в роли лакедемонянина, переметнувшегося на сторону врага, мой мальчик. Скажи честно, зачем тебе все это, Аристон?
– Это мое дело, – сказал Аристон.
– Ха-ха! Значит, все это для того, чтобы наконец жениться на ней. На этой уродливой злобной маленькой ведьме, от которой тебе следовало бы бежать, как от чумы. Но ведь это вопрос чести, не так ли, о благороднейший и честнейший из всех Аристонов? Тебе не грех было бы кое-чему поучиться у меня, дружище. По крайней мере, это я помыкаю своими женщинами, а не они мной. Или ты так любишь Сократа, что хочешь подражать ему во всем – даже приобрести копию Ксантиппы? Что касается меня, то я бы предпочел оригинал. Во всяком случае, она родила ему сыновей!
– Я вижу, ты все еще зол на меня, Орхомен? – заметил Аристон.
– Вовсе нет. Как можно всерьез злиться на такого глупца, как ты? Если бы ты похитил у меня Клео для самого себя и из-за совершенно естественного желания обладать ею, вот тогда я мог бы возненавидеть тебя. Но поскольку ты разлучил меня с нею из неких философских соображений и кончил тем, что отдал ее другому, я могу только презирать тебя. И жалеть. Все, чему тебя научила твоя философия, – это новым способам стать глупцом!
– Ну хорошо, – сказал Аристон. – Пусть будет по-твоему. Прощай, Орхомен.
– Что ж, радуйся, Аристон! Вот только чему? – сказал Орхомен.
Аристон вышел из мастерской и направился к Пирею, размышляя над иронией своей судьбы. Многие богатые афиняне были полностью разорены этой войной, однако его состояние утроилось по сравнению с тем, что оставил ему Тимосфен. «А все потому, -усмехнулся он, – что я верно выбрал свое ремесло. Разве я не сеял смерть вокруг себя всю свою жизнь? Так почему бы мне не наживаться на орудиях убийства? Я говорю себе, что защищаю свободу и достоин-ств&человека, что, снабжая афинский полис средствами для ведения войны, я вношу свой вклад в отстаивание этих высоких и священных принципов.
И это правда. Но не вся. Да, в случае победы моего родного полиса он, по своему обыкновению, повсюду установит олигархические режимы. Но, защищая Афины, разве я тем самым не становлюсь соучастником скионской и ме-лосской резни? И разве я не поощряю торговую экспансию, основанную на мошенничестве и обмане, а то и на прямом разбое?
А все дело, я полагаю, в том, что войны ведутся между людьми, а не между ангелами, с одной стороны, и демонами – с другой. И да будет так! Возможно, если боги все же есть и они будут добры ко мне, я смогу наконец освободиться от всего, в том числе и от этого рабства, которое называется жизнью…»
Добравшись до порта, он поднялся на борт своей новой триеры. С его богатством ему не составило труда оснастить ее менее чем за неделю, ибо он щедро платил за то, чтобы работа продолжалась и ночью, при свете факелов. Он ввел одно новшество: нос корабля, использовавшийся как таран, был сделан из железа, а не из бронзы, как обычно. Его отлили в его собственных цехах, а его кромка была такой острой, что ею можно было бриться; это наглядно продемонстрировал своему скептически настроенному оппоненту с другого корабля один из его матросов, потеревшись о нее своей челюстью и лишившись таким образом половины своей бороды.
Но Аристон торопился отнюдь не из-за чрезмерной воинственности. Он твердо решил получить гражданство, но для этого ему необходимо было отличиться в бою. А он полностью отдавал себе отчет в том, что абсолютно ничего не смыслит в морском деле. Девятнадцать лет назад ему довелось с берега наблюдать осаду Сфактерии, но он никогда \не принимал участия в морском бою. А на учебу ему оставалось не больше месяца.
В течение этого месяца его триера возвращалась в Пирей только для того, чтобы пополнить вконец истощившиеся запасы. Она оттаскивала брошенные и гниющие корпуса судов в открытое море и упражнялась на них в искусстве тарана. Стрелки, обслуживавшие катапульты, ежедневно расходовали до тонны каменных снарядов, выпуская их по различным целям. Рулевые научились разворачивать ее на пятачке размером с обол, лучники, пелтасты и копьеметатели с ее борта пронзали соломенные чучела в человеческий рост, заблаговременно выброшенные за борт, в то время как пращники, даже во время учений, использовали дорогостоящие свинцовые ядра вместо обычных камней.
Ну а гребцы учились не только мгновенно попадать в ритм, задаваемый келевстом, по команде ударяя деревянными молотками о колоду, но и, также по команде, высоко поднимать свои длинные весла и быстро втаскивать их как можно дальше внутрь корпуса судна так, чтобы триера могла пройти впритирку к спартанскому или сиракузскому кораблю, ломая вражеские весла по эту сторону борта и в то же время сохраняя в целости свои, после чего с помощью быстрых маневров можно было легко расправиться с беспомощным противником.
Его команда, как водится, роптала и ругала Аристона за его спиной; однако ее подлинное отношение к своему три-ерарху в полной мере проявилось, когда команда с другого судна осмелилась насмехаться над ним, употребив аттическое выражение, означающее что-то вроде «тупоголового солдафона». В ходе последовавшей потасовки были разгромлены три таверны и с десяток человек были доставлены в лечебницу с переломанными челюстями, руками и ногами. Причем то, что команда Аристона вышла из этого побоища почти без потерь, явилось непосредственным результатом их суровой подготовки, а столь пылкая любовь к нему – следствием присущего ему понимания людей.
Причем дело было не только в двойной плате. Например, помимо прочих преимуществ, его людей кормили намного лучше, чем на любом другом афинском судне. Ну а медовое вино, которое они в огромных количествах поглощали каж– дый вечер после учений, было знаменитым даприйским – так называемым «тухлым» вином, которое очень высоко котировалось среди мореходов. Никто из гребцов не был прикован к скамье. Все они были рабами, но у каждого на птее висел водонепроницаемый промасленный кожаный мешочек с долговой распиской, в которой Аристон гарантировал его владельцу выплату всей суммы выкупа за него, на случай, если полис по каким-либо причинам не выполнит своих обязательств по его освобождению. Жены и дети каждого, кто находился на борту, вне зависимости от того, были ли они гражданами Афин, метеками или рабами, уже получали пособие от казначея Аристона, причем в большинстве случаев это пособие было гораздо выше, чем те доходы, которые когда-либо имели их мужья и отцы; к тому же эти пособия должны были выплачиваться в случае гибели кормильца его детям вплоть до достижения ими совершеннолетия, а его вдове – пожизненно.
В свете всего вышеизложенного не приходится удивляться тому, что триерарх Аристон отныне возглавлял лучшее судно во всем афинском флоте. Да и сам он за этот месяц столькому научился, что Алет вынужден был признать:
– Я тебе больше не нужен. Ты можешь управляться с ним без моей помощи.
– Нет, Алет, – возразил Аристон. – Всегда может произойти нечто такое, чему тебе и в голову не приходило меня обучать, что случается раз в двадцать лет; это столь же верно, как то, что Зевс правит Олимпом.
– Ну если что-то такое и произойдет, то ты, я уверен, с этим справишься, – заявил Алет.
И сам того не подозревая, совершил богохульство. Ибо кто из смертных может справиться с Судьбой, Эриниями или самими богами?
«Фрина», триера Аристона, неслась по ветру, всем корпусом погружаясь в длинную узкую полосу серо-зеленой воды, уже помеченной тут и там белыми вскипающими барашками – оскаленными зубами шторма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65