Он и навел грабителей... сказал, где у хозяина деньги спрятаны. Как случилась эта беда, нагрянула полиция, схватили Астиона, заставили признаться во всем, и он назвал грабителей – всех до единого. Взяли их, а они в тюрьме ему язык и выдрали... Я конюхом служил у уездного предводителя и все эти дела знаю... Девять месяцев семьи не видал, прихожу сегодня, и на тебе – у Бикентия Иалканидзе этот Астион! Я ему, мерзавцу, челюсть свернул, а Иалканидзе возьми и выгони меня из духана, будто пса паршивого. Он думает... Знал бы он... много здесь до него духанщиков перебывало. Только одни сами сбежать смекнули, а других прикончили. Такое уж это заклятое место – Харнали, А Иалканидзе это невдомек.
– Спасибо тебе, друг! И пошли вам всем господь здоровья!– И Туташхиа пошел к своим лошадям.
На небольшом холме повыше родника стояли развалины старой церкви. У Туташхиа был там тайник. Он спрятал ружье и кинжал, а два маузера положил в хурджин – по одному в каждую суму. Отвязал лошадей и вернулся к духану.
На конский топот из духана высунулся Астион.
– Поставь лошадей. Я заночую здесь,– сказал Туташхиа.
Астион принял поводья и внимательно оглядел гостя. Эта излишняя любознательность не осталась гостем незамеченной.
– Где Бикентнй? – спросил Туташхиа.
Слуга показал рукой на комнату на балконе, к которому вела лестница, и повел лошадей в конюшню. Туташхиа поднялся по лестнице и на балконе остановился, чтобы проводить слугу глазами.
Иалкапндзе лежал на тахте и читал при свете маленькой лампы.
– Здравствуй, Бикентий!
Иалканидзе положил книгу и взглянул на гостя.
– Ти-т-у-уу! – протянул он тихо.
– Ти-ту,– согласился Туташхиа таким топом, будто вспомнил нечто не совсем пристойное. – С чего ты это вспомнил?., Почему именно это? Ти-т-ту?..
Иалканидзе обнял приятеля.
– Куда же ты запропал, друг?
Туташхна сбросил хурджин, скинул бурку и сел. Когда первые разговоры были переговорены и новости пересказаны, абраг спросил:
– Ты слышал, что этот Малакиа про твоего Астиона кричал?
– Слышал и знаю об этом. Когда ты был здесь в последний раз, тут на дороге работали каторжники, и старшим надзирателем над ними был поставлен такой Удодов. Ты когда-нибудь белые глаза у человека видел? Так вот этого Удодова месяц хлебом не корми и водой не пои – дай человека помучить. Приходит он раз ко мне и говорит: у меня освобождается одни малый, очень приличный человек, в лакеях долго служил у хороших хозяев. Он сидел за то, что пырнул ножом любовника жены. Он немой, но слышит прекрасно. Он назвал фамилию, н я сразу понял, о ком речь и за что сидел. Не мог же этот изверг надзиратель привести мне Астиона из одной только жалости к бедняге?! Полиции надо было иметь у меня своего человека. Ничего другого за этой немудреной удодозской хитростью не стояло. Взял я этого Астиона. Он и сидит у меня.
– Ты все верно разложил. Но полиции нужен был свой человек, а тебе он зачем?..
– Кто?
– Их человек в твоем духане?
– Значит, нужен. Отказаться ничего не стоило. Туташхиа вышел на балкон, Бикентий вынес туда стулья, и они расположились на воздухе.
– Сколько порций хашламы продаст в день Бикентпй Иалканидзе– об этом сообщать в полицию? Ясно, не за этим они его сюда посадили,– вернулся Иалканидзе к их разговору. – И не для того нужен был им Астион, чтобы передавать про всех беглых и пришлых, кто через этот духан пройдет. За полгода не перечесть, сколько останавливалось здесь разбойников и всякого темного люда. Астион все видел, все слышал, но дальше вой того нужника шагу не ступал. От Харпалп до пристава двадцать верст полных, до полиции– шестьдесят. Удодов как привел Астиона, так через три дня и угнал своих каторжников, поминай как звали. Захоти даже Астион, куда, кому и как ему доносить?.. Да еще он дурак дураком, каких свет не видывал! Пет, он не фискал, не то вой в том комнате Бодго Квалтава остановился...
– Кто, говоришь? – встрепенулся Туташхпа.
– Бодго Квалтава, разбойник, бандит... – Иалканидзе осекся, будто что-то ударило ему в голову, и лицо его озарилось догадкой.
– Бодго Квалтава!– промолвил Туташхиа. – Он одни или с кем-нибудь?
Духанщик с трудом оторвался от своих мыслей:
– Да... что тебе надо?.. Один, не один!.. Товарищ с ним.
– За последние пятнадцать лет повешено пять товарищей этого Квалтава,– медленно проговорил Туташхиа. – А сколько еще уложил в перестрелках!.. Это очень дурной человек. Припрет его полиция к стенке – он оставит у нее в руках товарища, а сам смоется. Этим и жив, за этим и таскает за собой товарищей.
Иалканндзе сплюнул, выругался и снова погрузился в мысли, нахлынувшие па пего при имени Квалтава.
– О чем задумался, Бикентий? – спросил Дата.
– Мыслишка одна забрела мне в голову. Но о ней после. Я тебе об Астионе скажу, раз уж мы о нем заговорили. Нет, не фискалить его сюда посадили...
– Ты говоришь, он дурак. Это и полиции известно. Дурака они в стукачи не возьмут,– согласился Туташхиа.
– Не возьмут – твоя правда. Так кто же он, как ты думаешь? Я тебе скажу, кто. Он.– убийца! Я это понял еще до того, как он у меня служить начал. Он поселился у меня, пожил немного, и я послал его в деревню, будто бы по делу, а сам обшмонал его барахлишко. Нашел яд.
– Ты погляди-ка! Чем тупей человек, тем легче убивает! Толково они подобрали,– сказал Туташхиа.
– Теперь ты понял, зачем он мне здесь понадобился? Откажись я от него, они б толкнули его в другое место. Что мне тогда с ним делать? А ничего и не сделаешь.
– Ты все сделал правильно,– проговорил Туташхиа негромко.
Абраг смотрел в небо. Иалканидзе думал.
– Однажды я подарил Эле, моей сестре, кусок материи на платье,– сказал Туташхиа, и в голосе звенела печаль. – Такой он был синий, и по синему полю рассыпан был жемчуг, крупный и мелкий, как эти звезды.
А мысли Иалканидзе все вертелись и вертелись вокруг немого слуги. Больше всего он жаждал понять, узнал Астион Туташхиа или нет. Об этом ему и хотелось поговорить, но он чувствовал, что душа гостя совсем не здесь, и не хотел мешать ему.
Пробежал ветерок, принеся с собой запах леса со склона, и Туташхиа почувствовал, как встревожен и взволнован друг.
– Он очень пристально поглядел на меня, но мне кажется, не понял, я это или кто-то другой.
– С тех пор прошло сколько времени,– рассмеялся Иалканидзе.– В тюрьме у тебя была борода, а бритого поди узнай тебя. Да и темень какая... Сколько времени вы провели тогда вместе?
– Дня два, от силы – три. Арестанты распознали, что он за птица, начальство перепугалось, что его пришьют, и забрали куда-то... Бикентий... я привел коня!..
– Ты что говоришь? Значит, ты узнал, кто он, тот человек? Да говори, ради бога...
Туташхиа долго набивал трубку.
– Мне верные люди сказали, но и других надо спросить... тогда уже совсем поверю. Я сейчас дорогой повидаюсь с одним... проверю... – Туташхиа взглянул на Иалканидзе и, увидев, в каком тяжелом он напряжении, сказал: – А человек этот – мой двоюродный брат Мушни Зарандиа.
– Я так и думал, Дата, да не набрался духу сказать тебе... Двоюродный брат!
Сильнее подул ветер, и похолодало. Они долго молчали, пока Иалканидзе не продрог.
– Может, пойдем?
Они забрали стулья и закрыли за собой дверь. Туташхиа взял со стола газету, взглянул на число, проглядел заголовки и принялся читать.
– Я открою дверь, здесь душно,– и духанщик распахнул дверь, ведущую в зал.
В духане было два этажа. Первый этаж был отведен под обеденный зал, кухню и всякие службы. На втором этаже размещались жилые комнаты: по три с каждой стороны вдоль фасада и по две – на торцах. Все комнаты выходили на узкий внутренний балкон, который галереей обвивал весь зал изнутри. С каждой стороны в зал сбегало с балкона по лестнице. Из распахнутой двери был виден сейчас почти весь балкон и часть обеденного зала внизу. Зал был освещен огромной керосиновой лампой, спускавшейся с потолка. Если посетители хотели, можно было зажечь маленькие лампы, развешанные по стенам, над столами.
– Это тот самый Квалтава, который погубил семью духанщика из Чаладиди?.. А потом ты встретил сына духанщика в Тифлисе? Этот?
– Да, он самый. Сколько же теперь лет этому Квалтава? Всю жизнь он только и делает, что обдирает и грабит, почти вся добыча остается ему одному, а какова доля его товарищей, я тебе сказал. Куда ему столько денег? Хотел бы я знать, зачем ему столько? Где-нибудь его да пристрелят, и прахом пойдут все эти грабежи, убийства и сколоченное на крови богатство. Чего-то я здесь не пойму.
Туташхиа снова взялся за газету, а Иалканидзе принялся ходить взад и вперед, что-то обмозговывая и прикидывая. Наконец, видно что-то придумав, присел к столу и сказал:
– Не хотел я тебя тревожить... здесь, может статься, шуметь начнут...
– Пусть шумят, раз тебе так нужно,– сказал Туташхиа, не отрывая глаз от газеты.
– Нужно.
Абраг придвинул к себе хурджин и снова ушел в чтение. Из комнаты напротив вышли двое в великолепных чохах, украшенных драгоценными поясами и кинжалами. У каждого – маузер.
– Не узнал? – спросил Иалканидзе, когда гости спустились вниз.
– Узнал. Этот негодяй сильно сдал. Второй – Дата Чочиа. Отгрохал пятнадцать лет каторги и, вернувшись, вроде бы взялся за ум. Но вижу, набрел наконец на ту смертную дорожку, что ему суждена. Он и до каторги живую душу во много не ставил, а уж сейчас за двугривенный любую голову принесет. Когда они пришли?
– Сегодня, после полудня. Держатся так, будто все грехи, что на них висят, бабьими языками понавешаны, а если кто и гонится за ними, так чтоб догнать и спасибо сказать. Как их зовут, Астион уже разнюхал, теперь – уши торчком – фамилии хочет поймать.
– В молодости я был знаком с Чочиа. Мы с ним почти ровесники.
Завидев Астиона, приближающегося к гостям, Иалканидзе поднялся:
– Погляжу-ка, что там делается, и вернусь.
Бикентий спустился в кухню и наказал повару Закарии, как ему, Закарии, отвечать, когда Бикентий заговорит с ним при Астионе. Повар не сразу понял, чего от него хотят, а потом заучил свою роль, трижды повторил хозяину, и успокоенный Бикентий отправился в зал. Он подошел к гостям и, пожелав им доброго здравия, спросил, что подать на ужин. Прихватив с собой Астиона, вернулся в кухню.
– Давай поднос, Астион,– приказал он, подходя к плите, снимая крышки с котлов, пробуя и нюхая.
Закариа возился в углу, но, увидев хозяина, ополоснул руки и подошел.
– Что господа заказать изволили?
Иалканидзе сказал и, когда вернулся Астион с подносом, спросил повара:
– Тот, что лицом сюда сидит,– Дата Туташхиа?
– А черт его знает, как он там сел, мне отсюда не видать,– ответил бестолковый повар, которому ведено было сказать: «Подвинься чуток, дай гляну!»
Астион замер, и замер поднос в его руках. Иалканидзе краем глаза поймал это, но виду не подал, что хоть что-то заметил.
– Дата Туташхиа – тот, что бритый, а Бодго Квалтава – с козлиной бороденкой.
– Хотел бы я знать, как это они до сих пор на воле гуляют?
Астнон уже пришел в себя и расставлял на подносе тарелки с ужином.
– Прислуживай, чтоб комар носу не подточил. Охота мне с ними связываться... Астион, займись вином. Из маленькой бочки набери александреули. А ужин Закариа понесет. И давайте побыстрей!
Мысли Астиона, видно, метались как в лихорадке. Чтобы взять яд, надо выскочить из духана, да незаметно, да еще успеть бросить яду в вино, а тут хозяин – на тебе – сам все устроил. Он схватил два узкогорлых кувшина и бросился вон из кухни с ловкостью и быстротой самого расторопного слуги.
Иалканидзе переждал, пока Астион успеет сбегать к себе, забежать за вином и вернуться в зал, и сказал Закарии:
– Бери поднос и ступай. Остальное возьмешь из буфета.
– Бикентий! – Повар запнулся на секунду, но любопытство, видно, взяло верх, и он не удержался: – Богом заклинаю, это правда Дата Туташхиа?
Иалканидзе лишь покосился на него и, выйдя из кухни, отправился наверх.
– Похоже, не миновать войны,– сказал Туташхиа, откладывая газету и располагаясь на тахте.
Иалканидзе застыл у окна, вглядываясь в темноту.
– На тебе лица нет, дорогой мой,– сказал Туташхна,– ты встретил меня этим Тугушевым «ти-ту», а теперь, боюсь, мне самому придется тебя откачивать.
– Ти-ту,– покорно согласился духанщик.
Не удивление и не испуг заставили Бикептия просвистеть это «ти-ту», когда на пороге его жилья возник Туташхиа, который всегда тащил за собой опасность. Просто у Бикентия была такая память – он запоминал людей через смешное. Па этот раз он вспомнил Тугуши, сидевшего вместе с ним и Датой. В ту пору Бикентий был в тюрьме фельдшером, и однажды, когда они болтали с Туташхиа, к нему пришел Тугуши с жалобой на зубную боль. В зубном деле Бикентий ничего не смыслил, и инструмента у него, конечно, никакого не было. Он сунул больному пилюлю, чтобы унять боль, по бедняга вскоре опять вернулся – боль не утихала. Он дал еще одну пилюлю, но тот опять пришел и приходил через каждые десять минут, стеная и заклиная выдрать проклятый зуб. У Бикентия были только старые, затупившиеся кусачки, и он сопил их под нос бедняге, объясняя, что щипцами этими не схватишь обломок зуба, от которого остались лишь корни. Но Тугуши стоял па своем. Деваться некуда – Иалканидзе усадил Тугуши на табурет, вытер щипцы о фартук и велел Туташхиа крепко держать пациента за голову, чтобы не дергался. Больной открыл рот. Туташхиа одной рукой зажал его голову, другой прижал руки к груди. Когда Иалканидзе ухватился наконец за сломанный зуб и попытался расшатать корень, Тугуши дернулся, и щипцы соскочили.
– Крепче держи, кому сказано!
– Держу, куда крепче! Ты что, хочешь, чтоб я его раздавил?
Туташхиа, схватившись за виски Тугуши, так стиснул его голову, что Тугуши показалось, что череп у него лопнет сейчас, как орех. Он трясся и дергался, а зуб ни с места.
– Да что ты там ковыряешься?.. Он же богу душу сейчас отдаст! – разозлился Туташхиа.
– А тебе-то что, не у тебя болит! Он, сволочь такая, к десне прирос, никак не сдвинешь. Ты его, сукина сына, держи! Не отпускай! И щипцы ни к черту, будь они прокляты! – Иалканидзе сплюнул и продолжал операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29