– А если сам Джонджолиа будет растить своих пятерых, думаешь, отец Димитрий, хоть один из них станет лучше отца? Раз у тебя душа болит за судьбу его детей, просить надо, чтобы убил я этого скота!
Я бросился абрагу в ноги и опять вознес молитву:
– Господи, открой око разума и отвори врата истины рабу твоему Туташхиа Дате, дабы не взял он греха на душу. Вразуми его: искоренять зло злом – неразумно и неправедно, ибо зло, совершенное даже во имя добра, породит много нового зла, н не будет этому конца, и гибельно это...
Внял господь моей молитве, внушил абрагу отречься от своего помысла. Спрятал Туташхиа оружие.
– Джонджолиа,– сказал он,– Звамба не сделал ничего хуже того, что вознамерился делать ты. Знай это! Плачет по тебе пуля, но нельзя, чтоб послала ее моя рука. Скажут, Туташхиа убил Джонджолиа, потому что Джонджолиа в него стрелял. А кончать с тобой надо не за это, а за то, что деньги могут заставить тебя убить человека. Оттого и стоишь ты смерти, запомни мои слова. Подлость твоя и вероломство докопают тебя – и очень скоро!
Туташхиа вскочил в седло и стал подниматься в гору.
Доротэ Тодуа лежал на спине. В открытых глазах его стояли гнев и ярость. Крепко сжатые кулаки были воздеты к вечернему небу.
В одной руке был зажат камень.
ГРАФ СЕГЕДИ
...В ту пору во главе сыскного отделения Тифлисской полиции стоял весьма сведущий в сыскном деле человек Иван Михайлович Усатов, которому тогда перевалило уже за семьдесят. Едва вернувшись в Тифлис, в тот же день я поспешил к себе, в свое ведомство, ибо сердце было не на месте. И правда, только я переступил порог своего кабинета, как мне доложили, что Иван Михайлович Усатов просит немедленной аудиенции,
Усатов был подвижный старик с неуемным темпераментом. Вошел он как-то суетливо, я усадил его в кресло и справился о здоровье. Он, однако, чрезвычайно торопился, поглядывал на меня, хитро прищурившись, и ему явно не терпелось узнать, известно ли мне, по какому делу он пришел.
Я не знал и спросил.
– Я явился по поводу ковра Великих Моголов,– промолвил Усатов, внушительно помолчав, и снова принялся сверлить меня хитрыми своими глазками.
– ...ковра Великих Моголов... – протянул я, и мне показалось, что со мной заговорили о легендарном поясе Джимшеда или о лабиринте Минотавра. Я напряг память... нет, ничего похожего на легенду о ковре Великих Моголов на моем пути не возникало. – Я слушаю вас, Иван Михайлович.
– Так, значит, что ж... вам ничего не известно? – опять заерзал, засуетился Усатов.
Многие молодые чиновники, когда говорят с начальством, стараются обнаружить свою осведомленность по поводу незначительных дел и этим создать впечатление своей безупречной добросовестности, приверженности делу и энергии. Эта черта сохранилась в старом служаке с молодых лет, и сейчас она показалась мне в нем забавной.
– Нет, ничего не знаю. Так в чем же дело?
Еще один недоверчивый взгляд в мою сторону – может, и правда ничего не знает, ничего не слышал об этом ковре, и сказал:
– Тогда, ваше сиятельство, я должен с самого начала рассказать вам эту историю.
– Извольте...
– После похода в Индию Надир-шах подарил своему сподвижнику, тогда еще юному царевичу, а впоследствии царю Ираклию Второму, огромный голубой ковер, когда-то принадлежавший Великим Моголам. С тех пор ковер находился в Тифлисе, в Метехском дворце. Ага-Магомед-хан, взяв Тифлис, захватил вместе с другими сокровищами и этот необыкновенный ковер и подарил его Мелику Меджнуну, вассалу Ираклия, зато что тот отрекся от своего сюзерена и дрался против него же не за страх, а на совесть. Потомки Меджнуна берегли ковер как зеницу ока. Сначала он находился в Ереване, потом его перевезли обратно в Тифлис. Два года тому назад англичане предлагали за ковер тридцать тысяч. В начале этого года Хаджи-Сеид не пожалел тридцати пяти. Владелец, однако, запросил пятьдесят, и ковер остался непроданным. В один прекрасный день ковер исчез. Этот прекрасный день случился два месяца тому назад. Пострадавший, конечно, пришел к нам, и мы приступили к розыску. У владельца ковра многочисленная семья и уйма родственников. Можете представить себе, как они меня допекли. Они взяли меня в осаду, возле входа в полицию день и ночь болтается кто-нибудь из этого семейства. Они уверяли, что ковер продадут либо в Тифлис, либо в Баку. Три недели тому назад мы нашли и ковер, и вора. Как вы думаете, кто им оказался?– Усатов поглядел на меня с такой укоризной, будто вор приходился мне ближайшим родственником или был моим протеже.
– Представить себе не могу.
– Спарапет!
– Спарапет? – Это имя ничего мне не говорило. – Что-то не припомню... Спарапет... – Мне стало даже неловко оттого, что в рассказе Усатова все было мне не знакомо.
– Спарапет, ваше сиятельство, знаменитый тифлисский аферист, шулер и вор!.. Уже два года, как на него объявлен всероссийский розыск. Никто не мог его обнаружить и взять... кроме меня. – В голосе Усатова прозвучали гордость и опять... укоризна. – Ну, знаменитейший же вор и аферист... шулер!
Старая ищейка был потрясен моей неосведомленностью.
Моя жизнь сложилась так, что воры, аферисты и шулеры проходили как-то мимо меня, да и я ими никогда не интересовался. Помимо всего, человеку в моем положении вообще не пристало лгать подчиненному, а если б даже это было положено, я но природе своей не лгун. Но то ли оттого, что я испытывал неловкость, поскольку обычный в общем-то полицейский знает об этом Спарапете больше меня, а быть может, из простой любезности, но я ответил с твердостью в голосе:
– Да, вспомнил. Спаспет.
– Не Спаспет, а Спарапет, ваше сиятельство! – Усатов чуть не расплакался, так ему было досадно, что я не знаю толком кличку знаменитого вора.
– Да бог с ним! – рассмеялся я оттого, что попал в такое глупое положение. Старику же показалось, что все-то о ковре мне доподлинно известно, только почему-то я предпочитаю скрывать и отделываюсь шуточками. Я почувствовал, что пора брать себя в руки, утер слезы, выступившие от внезапного смеха, попросил Усатова извинить меня и продолжать свой интересный рассказ.
– Да, наше сиятельство, доставили мы Спарапета вместе с ковром, но тут входит господин Зарандиа и забирает все – и ковер, и Спарапета... Я думал, вам обо всем этом доложили. С этого дня с наших глаз исчезли и владелец ковра, и все его родственники, и осаду полицейского управления они сняли, и меня перестали изводить своими просьбами.
– Он и вора забрал, говорите? – Я почувствовал, забрезжливо что то важное.
– Так точно увел Спараспета... и ковер забрал. Мне же приказал: мы ничего не наводили, никого не забирали, никого не отпускали и вообще ни о чем слыхом не слыхали.—Усатов замолчал, и снова его прищуренные маленькие глазки принялись буравить и сверлить меня.
Было очевидно, что Зарандиа спровадил пострадавших подальше от полиции, обещав им что ковер непременно вернут.
– Но? – явно запоздало спросил я наконец Усатова.
– Но, ваше сиятельство, с наделю уже... как Спарапет продал ковер... за двенадцать тысяч и исчез из Тифлиса.
– Продешевил, однако?
– Известное дело – товар-то краденый...
– И кому же продал?
– Хаджи-Сеиду, а сам исчез, испарился... Я могу у Хаджи-Сеида конфисковать ковер как краденый товар, но сильно опасаюсь, ваше сиятельство, а вдруг господин Зарандиа имеет намерение распорядиться ковром как-то по-другому... а с другой стороны, я прикидываю, вдруг ковер опять исчезнет?!
У меня отлегло от сердца, ибо Усатов оперировал измерениями, мне доступными,– Хаджи-Сеид, Зарандиа... Большая проницательность тут была не нужна – кражу ковра подстроил Зарандиа, зачем-то это ему понадобилось.
Я пригласил кассира.
– Вносил ли Зарандиа в кассу какие-нибудь деньги перед отъездом?
– Двенадцать тысяч ассигнациями.
– Для сдачи в казну?
– Нет, для временного хранения.
«Ничего себе, он Спарапету даже вознаграждения не оставил»,– подумал я.
– Бы изволили что-то сказать?
– Нет, нет, вы свободны. Кассир ушел, и я сказал Усатову:
– Зарандиа сейчас в Дагестане, Иван Михайлович. Он должен вернуться через неделю. А пока вам надо делать так, как он просил.
– Я понимаю вас, ваше сиятельство, понимаю, но ведь Спарапет... да и ковер... тоже!
Я не мог обещать Усатову, что Спарапета вернут полиции, для этого старику пришлось бы заново искать и брать его, но что ковер непременно будет возвращен владельцу – это обещание я смог взять на себя. И вдруг меня осенило: Зарандиа заставил украсть ковер Великих Моголов совсем не из желания помочь казне. Раз ковер продан Хаджи-Сеиду, то само собой разумеется, ему предстоит оставаться у него до тех пор, пока Зарандиа не вернется из Дагестана. Сообразив все эти обстоятельства, я сказал Усатову:
– Иван Михайлович, я рассчитываю на ваш опыт и на ваши таланты. До тех пор пока Зарандиа не вернется, ковер должен находиться там, где он в настоящую минуту. Если его попытаются вывезти – немедленно вместе с покупателем к вам в полицию! Вам ясна моя мысль?
– Есть вместе с покупателем в полицию, ваше сиятельство! – Усатов вытянулся передо мной, щелкнул шпорами и вышел.
На душе у меня остался неприятный осадок. Я был задет тем, что операцию провели, не уведомив меня о ней заранее. Оправдывало Зарандиа то, что он покинул Тифлис двумя днями позже меня. Возможно, кульбит с ковром был вызван новыми неожиданными обстоятельствами.
Я пригласил заместителя Зарандиа, Шитовцева.
– Что вы можете рассказать об этой истории?
– Все. Я ждал от господина Зарандиа телеграмму. Сегодня утром я ее получил.
– Дальше...
– Основная операция требует подготовки: необходимо установить факт перепродажи ковра. Вслед за тем мы отправим Усатова к Хаджи-Сеиду с обыском, который должен обнаружить, что Хаджи-Сеид купил краденый товар и к тому же перепродал его... Напоминаю, до этого абсолютно необходимо установить факт перепродажи ковра. Усатов документально подтвердит этот факт и якобы для выяснения каких-то дополнительных обстоятельств ковер оставит у Хаджи-Сеида, взяв, разумеется, у него расписку. Господин Зарандиа особенно настаивал на том, что до его приезда ковер должен оставаться у Хаджи-Сеида.
– Понятно,– сказал я, хотя далеко не все было мне попятно. Одно я видел отчетливо: вся эта операция ставила Хаджи-Сеида перед Зарандиа в положение преступника. Эта позиция в их будущих взаимоотношениях давала Зарандиа важное преимущество. Все это так, но есть здесь что-то недосказанное. Я пытался разобраться в смутных своих ощущениях, как вдруг мне на стол положили телеграмму, извещавшую о скором приезде Сахнова. Давно мы ждали этого визита, но нужно было своими глазами прочесть это извещение, чтобы мысль моя тут же обрела прозрачную ясность. Меня осенило.
...Семьи высшей российской аристократии любили отличаться друг перед другом особыми вкусами и пристрастиями. Семья Романовых во всей империи, а может быть, и на всем белом свете считалась обладательницей самой богатой коллекции бриллиантов. Нарышкины владели великолепными конными заводами. У Голицыных была редкостная коллекция хрусталя и фарфора. У Юсуповых – столь же редкостная коллекция часов. Мать Сахнова, урожденная Шереметьева, получила в наследство сказочную коллекцию ковров, которую подарила единственному сыну в день его свадьбы. С похвальной пылкостью шереметьевский отпрыск продолжал пополнять эту коллекцию.
Одно время ходил слух, будто он заложил леса в Пермской губернии, приданое жены, чтобы купить еще несколько ковров эмира Бухарского, и вообще большая часть его доходов уходила на ковры. Это было увлечение совсем не бескорыстное. По отцу дворянин скромного происхождения и состояния, он изо всех сил тянулся превзойти хоть в коврах людей того круга, куда ему посчастливилось подняться.
Предчувствие, меня томившее, начало обнаруживать свой источник – не в этой ли сахновской страстишке здесь дело?.. А Зарандиа... как много ждал он от этого визита Сахнова, как готовился к нему! Ковер Великих Моголов и приезд Сахнова... здесь угадывается связь, они звучат в унисон...
– План операции у вас готов?
– Так точно! – ответил Шитовцев.
– Кто составил?
– Я... но набросок сделан Зарандиа. Он приказал мне показать вам и лишь с вашего согласия действовать дальше. Если у вас найдется время... Дело-то спешное, если вы заняты, я, конечно, не смею... а так все готово.
– Верните Усатова и принесите план операции.
Опережая события, скажу, что операция была проведена, и если говорить о моих нравственных принципах, то и они не были уязвлены. Политическая разведка осуществила операцию, конечная цель которой временно оставалась скрытой. Но только почему я сразу же в своем сознания не перекинул мост между похищением ковра Великих Моголов и коллекционерской страстью Сахнова? Ведь интуиция моя не дремала и посылала мне тревожные сигналы? Будь это несколько лет тому назад, я бы счел эту операцию обычной нашей акцией, и мне бы в голову не пришло думать о каких-то косвенных последствиях – ведь я бы строго придерживался своих стереотипов. А сейчас я был пассивен, ничего не предпринимал, и одно это говорило о переломе, совершающемся в моем миросозерцании, но об этом я скажу позже.
Я посмотрел набросок плана, сделанный Зарандиа, и пояснения Шитовцева, обдумал все возможные варианты его осуществления и детали возможных осложнений, по все равно истинный замысел Зарандиа плавал в тумане.
Дело началось с того, что Хаджи-Сеида посетил некий богатый француз. Его визитная карточка свидетельствовала о том, что он был одним из директоров трансатлантического пассажирского пароходства и крупным акционером этой компании. При посредничестве Искандера-эфенди он сообщил, что хочет приобрести несколько уникальных ценностей. Хаджи-Сеид показал ему с дюжину самых разных вещиц. Клиент почти не торговался. Что ему понравилось – взял тут же, что не отвечало его вкусу– движением руки велел убрать. Вещи были при нем упакованы, и па пакетах и свертках был надписан его марсельский адрес. Затем он попросил подсчитать общую сумму своих затрат и оставил Хаджи-Сеиду вексель на весьма крупную сумму Все это он проделал с такой беззаботностью и легкостью, будто бросал па прилавок лавчонки гроши за адельханозские чувяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26