Вот что писал Николай Иванович Кузнецов, еще не зная, что ему придется совершить:
«25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа – германского тирана на Украине Эриха Коха.
Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны.
«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»
Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще читает его наша молодежь…
Ваш Кузнецов».

…Кузнецов понимал, что ждать выхода Даргеля непосредственно на Шлоссштрассе слишком рискованно, поэтому он поставил машину в переулке с таким расчетом, чтобы видеть ворота рейхскомиссариата.
Предварительная информация оказалась точной: около половины третьего весь путь от РКУ до особняка Даргеля осмотрели охранники, а ровно в два тридцать (ни минутой раньше, ни минутой позже) из ворот рейхскомиссариата вышел подтянутый сухощавый генерал со смуглым надменным лицом. За ним вышагивал высокий майор с ярко-красным портфелем под мышкой.
Гитлеровцы успели сделать лишь несколько десятков шагов, как их нагнал светло-коричневый «опель». На какую-то секунду автомобиль притормозил, из него выскочил пехотный обер-лейтенант… Генерал не успел даже удивиться. В руке обер-лейтенанта блеснул ствол «вальтера». Негромко хлопнули четыре выстрела. Качнувшись, рухнул на тротуар генерал с надменным лицом. Выронив красный портфель, упал рядом его адъютант.
И тут же обер-лейтенант впрыгнул в машину, уже на ходу захлопнув дверцу, и «опель» рванул, быстро набирая скорость. Когда к месту происшествия подоспели растерянные жандармы, они нашли на окровавленной мостовой лишь два трупа и вывалившийся при резком движении из кармана обер-лейтенанта кожаный бумажник. А на всем протяжении Шлоссштрассе не было и следа светло-коричневого «опеля».
Кузнецов и его спутники немедленно вернулись в отряд. И потянулись казавшиеся бесконечно долгими дни ожидания. Из Ровно не поступало никаких вестей. Это тревожило, но не удивляло. Можно было предвидеть, что ни один связной не сумеет выбраться из наверняка наглухо оцепленного эсэсовцами и жандармами города.
Николай Иванович заметно нервничал, и это было совершенно естественно: ему, конечно, как, впрочем, и всему штабу, не терпелось узнать о результатах покушения.
– Промахнуться я не мог, – говорил Кузнецов, – стрелял в упор.
Лишь через три дня в отряде получили долгожданные фашистские газеты. На первых полосах жирным шрифтом в черных траурных рамках были напечатаны сообщения об убийстве переодетым в форму немецкого офицера террористом имперского советника финансов на правах министра, генерала, доктора Ганса Геля и его адъютанта майора Адольфа Винтера.
Это казалось сущим наваждением: генерал, майор адъютант с красной папкой, правильное время, правильный маршрут – и не те!
Да… Оказывается, бывают и такие удивительные совпадения. Как стало известно позднее, генерал Гель за несколько дней до покушения прибыл в Ровно из Берлина со специальным заданием усилить вывоз в Германию продовольствия и ценностей с Украины. Остановился он по приглашению Даргеля в его особняке на Шлоссштрассе, 16. Правительственного президента в тот день какие-то неотложные дела задержали в рейхскомиссариате, но Гель вышел из РКУ в обычное время.
У обоих генералов были не только созвучные фамилии, они и внешне были очень похожи. К тому же адъютант Геля – тоже майор! – Винтер носил такой же положенный высокопоставленным чинам гитлеровской администрации красный портфель, что и адъютант Даргеля.
На Кузнецова было жалко смотреть. Он разве что не плакал от досады, хотя никто и не думал его ни в чем упрекать, – очень уж невероятным было стечение всех обстоятельств.
– В следующий раз документы буду проверять, прежде чем стрелять, – в сердцах сказал он.
И все же командование было вполне довольно результатом покушения, так что расстраивался Кузнецов зря. Во-первых, сам акт возмездия прошел безукоризненно, – значит, план, в сущности, был разработан правильно. Во-вторых, и это тоже достаточно важно, генерал доктор Гель был по фашистской иерархии фигурой не меньшей, если не большей, чем правительственный президент генерал Даргель. Недаром Гитлер посмертно наградил Геля рыцарским «Железным крестом».
Дерзкое уничтожение в самом центре «столицы» средь бела дня гитлеровского генерала имело одно важное последствие. Дело в том, что бумажник, подобранный на мостовой Шлоссштрассе жандармами и доставленный в гестапо, Кузнецов обронил не случайно. Чего-чего, а подобной оплошности разведчик не допустил бы, если б это не входило почему-либо в его планы. А план как раз и был: эта утеря должна была послужить, и послужила, завязкой весьма любопытной комбинации, разработанной в штабе отряда.
Бумажник, новенький, с маркой известной берлинской галантерейной фирмы, был обнаружен при обыске у захваченного незадолго до того в плен видного эмиссара украинских националистов, только что прибывшего из Германии. В бумажнике находился паспорт с разрешением въезда на оккупированную территорию, членский билет берлинской организации украинских националистов и директива организации (в форме личного письма) своим ответвлениям на Западной Украине. В ней излагалось требование гестапо усилить борьбу с советскими партизанами.
В отряде бумажник пополнили: для полного правдоподобия в него вложили около ста сорока рейхсмарок, немного американских долларов, пять английских фунтов стерлингов, несколько советских купюр по десять червонцев (на оккупированной территории среди населения они продолжали ходить), три золотые царские десятки и пригоршню золотых коронок, которые бандиты имели обыкновение вырывать у расстрелянных ими людей.
Но кое-что из бумажника изъяли, а именно – директиву. Вернее, ее не изъяли, а подменили новой, хотя и написанной «тем же самым» почерком. Эта директива имела совсем иное, прямо противоположное, содержание: ее автор давал адресату указание в связи с явным проигрышем Гитлером войны взять другую линию и начать действовать против фашистов, чтобы ввести в заблуждение украинский народ. В директиве были, к примеру, такие строки:
«Дорогой друже! Мы очень удивлены, что ты до сих пор не выполнил нашего поручения. Немцы войну проиграли, это ясно теперь всем. Нам надо срочно переориентироваться, а мы скомпрометированы связью с гитлеровцами. Батько не сомневается, что задание будет тобой выполнено в самое ближайшее время. Эта акция послужит сигналом для дальнейших действий против швабов».
Весь строй и стиль директивы был умело и строго выдержан в духе хорошо известной командованию отряда бандеровской переписки.
Удар был рассчитан точно. Гестапо, крайне подозрительно относившееся к националистическим главарям, готовым продаться в любой момент кому угодно, попалось на удочку. В местных газетах появились многозначительные намеки, что, хотя покушавшийся и был одет в немецкую офицерскую форму, на самом деле он принадлежал к числу лиц, не оценивших расположения немецких властей и предавших фюрера. Газеты сообщали далее, что органы безопасности, то есть гестапо и СД, уже напали на след преступников.
Оставленный Кузнецовым след привел гестаповских ищеек именно туда, куда и наметило командование. За причастность к убийству генерала Геля гитлеровцы схватили тридцать восемь видных националистов, в том числе и несколько сотрудников так называемого всеукраинского гестапо. Как те ни уверяли в своей полной невиновности, как ни клялись в преданности фюреру и «Великонеметчине», их всех расстреляли, хотя и не за то, за что следовало. Тогда же гитлеровцы убрали из города всех украинских полицейских, заменив их немецкими.
Всего четыре немецких патрона израсходовал Николай Иванович Кузнецов на Шлоссштрассе. Но они стоили жизни многим злейшим врагам советского народа.
Выходившая в Луцке на немецком языке газета «Дойче Украинише цейтунг» так сообщала об этом в номере от 21 октября:
«Расплата за преступное покушение. Правильные мероприятия назначены и приведены в исполнение. Ровно, 20 октября. Официальное сообщение.
В последнее время были проведены два покушения на жизнь одной политически высокопоставленной личности рейхскомиссариата Украины.
Проведенным следствием были абсолютно установлены связи между исполнителями покушений и их идейными вдохновителями. Поэтому нами проведены соответствующие мероприятия против большого количества заключенных с территории Волыни, которые принадлежат к этим преступным кругам.
Мероприятия назначены и исполнены».
Кузнецова благодарили, поздравляли с двойным успехом. И только он один, все отлично понимая, не чувствовал полного удовлетворения. Он не мог смириться с мыслью, что палач тысяч советских людей остался жив. Ему хотелось во что бы то ни стало довести дело до конца, и он добился разрешения вторично стрелять в Даргеля.
8 октября 1943 года Николай Иванович вместе с Николаем Струтинским подстерег правительственного президента Пауля Даргеля, когда тот выходил из собственного особняка, и выстрелил в него несколько раз из пистолета, выскочив из той же машины, перекрашенной на этот случай в зеленый цвет. Но привести в исполнение смертный приговор на одной из главных улиц оккупированного города, на глазах гитлеровцев, совсем не то, что спокойно всаживать пулю за пулей в центр мишени на лесном стрельбище. Генералу Даргелю удивительно везло – он и на сей раз остался невредим! Более того, правительственный президент разглядел нападавшего: обер-лейтенанта германской армии с «Железным крестом» первого класса на груди.
Как и в первый раз, Кузнецов и Струтинский, хотя и с трудом, сумели уйти от погони. Но теперь уже ничто не золотило горькую пилюлю неудачи, Николай Иванович был расстроен вконец и нещадно корил самого себя за дрогнувшую от понятного волнения в решающий момент выстрела руку. И тут же поклялся, что не отступится, пока не доберется до словно заговоренного генерала.
Командование, оберегая замечательного разведчика, поначалу не хотело разрешать ему еще раз повторить акт возмездия. Ему и так уже слишком везло, что дважды удавалось беспрепятственно уйти от догони. Всегда так не будет. Но Кузнецов продолжал настаивать на своем и настоял…
20 октября обер-лейтенант Зиберт совершил третье покушение на заместителя Коха. Оно было точной копией первого. Кузнецов психологически верно рассчитал, что гитлеровцы никак не будут ждать нового нападения на том же месте и не предпримут здесь дополнительных мер охраны. Так оно и оказалось.
Автомобиль в том же гараже гебитскомиссариата был взят другой – зеленый «адлер», вместо знака РКУ на нем был установлен отличительный знак и номер вермахта. Кроме марки и цвета машины, Кузнецов сменил и оружие: вместо пистолета он для надежности применил тяжелую противотанковую гранату, к которой к тому же мастер на все руки испанец Ривас для усиления действия изготовил дополнительный стальной чехол.
И снова – технически операция прошла блистательно. Снова Кузнецов и Струтинский ушли от преследователей. И снова невероятно досадная случайность! Граната в двух шагах от ног Даргеля ударилась в бровку тротуара и отскочила так, что взрыв пошел в сторону, в стену дома! Ручкой гранаты был наповал убит какой-то подполковник, стоявший на противоположной стороне улицы. А Даргель снова остался жив, однако на сей раз он был тяжело ранен и контужен.
– Обер-лейтенант! Это все тот же обер-лейтенант, – сумел выговорить генерал в госпитале, прежде чем потерял сознание.
В тяжелом состоянии правительственный президент был специальным самолетом отправлен в Берлин.
Лишь отъехав на сравнительно безопасное расстояние от места покушения, Кузнецов ощутил боль в левом плече: он был ранен осколком собственной гранаты. Решив, что рана пустяковая, царапина, так как крови было немного да и боль чувствовалась лишь при движениях рукой, Николай Иванович ограничился тем, что подложил под рукав сложенный вчетверо носовой платок, чтобы не протекала кровь. Но врач Альберт Цессарский, когда Кузнецов в тот же день вернулся в отряд, расценил ранение иначе.
Как показал осмотр, острый осколок засел в глубине мышц возле самой плечевой артерии. Крохотный кусочек стали мог перерезать артерию при малейшем неосторожном движении, а тогда Кузнецов неминуемо бы погиб от кровотечения, которое остановить в лагерных условиях было невозможно. Осколок следовало немедленно и осторожно удалить.
Врач стал готовиться к операции. Когда он вынул шприц и бутылку с новокаином для обезболивания, Кузнецов спросил:
– Вы что, хотите заморозить?
– Конечно. Нужно сделать разрез, и я хочу обезболить рану.
Николай Иванович несколько раз отрицательно покачал головой. Цессарский удивился, сказал, что новокаина у него достаточно, экономить, как это было когда-то, нет надобности.
Но Кузнецов упорно настаивал:
– Режьте так.
Цессарский предупредил, что будет очень больно. Но Николай Иванович оставался непреклонным. Потом, видя недоумение врача, объяснил:
– Я должен себя проверить. Если мне придется когда-нибудь испытать такую боль, вытерплю я или нет. Оперируйте!
Время было дорого. Поняв, что переубедить Кузнецова не удастся, Цессарский удалил осколок без обезболивания.
Несмотря на ранение, Николай Иванович был рад, что снова оказался в отряде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33