Искушение стать во главе войска побороло сомнения, и Амбал решился. Он надел тот наряд, в котором отец появлялся когда-то у кагана, и не пал ниц, как делали это другие сановники, а зажег лучину и стоя ждал, пока она сгорит.
Воцарилась могильная тишина. Каган не понимал: почему слуга его не падает ниц? Амбал не смел поднять глаз. Стоял босиком и тупо смотрел в пол, ждал, пока догорит лучина и настанет решающая минута – сесть, как надлежит хакан-беку, рядом с каганом.
Но он не дождался этой минуты. Во дворце раздался такой яростный крик, что Амбал выронил с перепугу лучину и камнем упал к ногам кагана.
Не помнит, что кричал над ним Кирий. Понял только, что его навсегда изгнали из дворца.
Словно обезумев, бежал он по бесчисленным гранитным ступеням лестниц. Дома хотел наложить на себя руки, но не смог: какая-то искра надежды еще теплилась в сердце.
Однако после обеда каган вызвал его к себе и спокойно, «как другу», посоветовал покончить счеты с жизнью. Где и как – это уже его, Амбала, дело, но за самовольное возведение себя в сан хакан-бека он должен уйти из жизни.
Амбал не возражал, не умолял, не напомнил даже, что Кирий обещал ему этот сан. Приказ кагана священ в Хозарии, подчиниться ему должен каждый молча, не ропща. Амбал выехал далеко в степь. Там решил он умереть. Спешился с коня, вынул из ножен острую саблю. Но когда увидел величавое зарево заходящего солнца, рука помимо воли отвела приставленную к горлу саблю. Отвела и вяло опустилась вниз.
Неужели он видит все это в последний раз? И степь, и перебегающий на ветру ковыль, и багряный закатный свет, и бездонное синее небо над головой? Но почему он должен умереть? Таков приказ кагана? А кто такой каган? Кирий, рябой Кирий, убийца брата и отца родного! Не станет он повиноваться убийце и клятвопреступнику. Ведь клялся же тот в вечной дружбе!
Амбал решительно сунул в ножны остро отточенную саблю и пошел к коню. Быстро вскочил в седло и помчался вперед, вдогонку за заходящим солнцем, которое уже садилось за горизонтом. В далекой Северянщине укрылся он от злого кагана…
И вот теперь хозары напали на его след. Что же будет дальше? Простит ли ему каган нарушение священного закона? Может быть, лучше всего попытаться бежать отсюда? Но ведь в Чернигове, наверное, есть люди, которые следят не только за княжной, но и за ним, Амбалом. Не успеешь выехать, а тебе петлю на шею – и конец…
А тут еще и князь грозится голову снести… Чем все это кончится? Как быть?
Амбал сунул руку в карман. Пальцы его наткнулись на мешочек с золотом. Он вздрогнул и оцепенел от ужаса.
Вот и тогда в Итиле: мешочек золота… смерть старого кагана… И теперь снова бросил Амбалу золото. И не один, а два мешочка. Что это, знамение новой крови?
XIII. ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ
Светлица на пастбище убогая, хуже самого бедного жилья в Заречном. Маленькая, с потемневшими от старости хмурыми стенами, с низким, закопченным потолком, она казалась княжне просторной и светлой, потому что хорошо и спокойно было здесь. А два маленьких окошка открывались в широкий, вечно зеленый мир. Непроходимой чащей отгородил ее вековой лес от грозной опасности.
Прошло несколько дней, и стены маленькой светлицы будто расступились, комната стала неузнаваемой. Вместе с Всеволодом княжна вымыла и выскоблила ее стены, потолок, оконца. Осмомысл только дивился, как ловко делает Черная эту непривычную для нее работу. Он дал ей вытканное еще Роксаной покрывало. Девушка накрыла им постель, убрала зелеными ветками и цветами стены и захлопала в ладоши, весело смеясь: как светло, как хорошо стало здесь!
Просыпалась Черная на рассвете – и сразу на пастбище. Если бы не дождь, и нынче нашла бы там работу. Да вот заладил в полночь и сеет, сеет мелкий, как сквозь сито, тихий да теплый.
Достала она из притороченной к седлу сумы какое-то вышиванье, уселась на постели, и забегала иголочка под шум обложного дождя. Как хорошо, что она всегда возила с собой шитье! Надоест, бывало, ездить, пустит коня пастись, сядет где-нибудь в тени на травку, поет и вышивает. А теперь вон как пригодилась эта славная работа! Без нее не знала бы, чем и заняться.
По правде говоря, Всеволод старается не оставлять ее в одиночестве. Вот и сейчас сидит невдалеке, рассказывает бывальщину или молча слушает то, что рассказывает княжна. – А не думаешь ты, Черная, – задумчиво спросил он, глядя в оконце, – не думаешь, что настанет время, когда тебе придется оставить Северянщину?
– С чего бы это? – возразила она. – Отказалась я от брака с князьями чужих земель. Не хочу покидать свою родину. Разве то тебе не ведомо?
Всеволод помолчал.
– Не ведомо, что сулит человеку доля его, – отозвался он наконец и грустно взглянул на княжну.
– То правда, – возразила девушка, – да чего нам загодя печалиться? Укрылась я от хозар тут, в лесу. Не достанут они меня.
– А вдруг не минует нас доля Олексича?
Черная подняла голову, удивленно посмотрела на парня.
– Какая еще доля? Кто таков Олексич?
– Не слышала о нем? А вот я расскажу тебе… Всеволод в раздумье смотрел на вышиванье, на иголку, проворно бегавшую по белому полотну, потом продолжал:
– Здесь, недалеко от нас, жил до недавнего времени старый волхв. Голова вся белая, борода до самого пояса, а глаза так выцвели, почти добела, даже жутко было глядеть в них. Казалось, будто слепец поднял к небу невидящий взор свой. Сколько прожил он в лесных чащобах, и сам, наверное, не знал. А люди и не спрашивали о том. Любили его за доброту, за мудрость, за дельный совет. Жил он в большом дупле. Не раз бывал и я у него. Сначала с отцом, потом сам. Приворожил меня мудрый волхв. Много знал он тайн земных и знамений небесных. Тянуло меня к нему, особливо тогда, когда кручина забиралась в сердце, когда силился я что-то понять и не мог.
Так вот, поведал мне как-то волхв про Олексича. Давно, давно, рассказывал он, когда еще в мире царило согласие, а земля, широкая и обильная, от края до края украшалась зеленью, когда в лесах и на долах просторных вольно пели птицы, не ведая ни зла, ни бед, ни жестокости людской, родился у лесных жителей сын. Да такой здоровый, такой красивый, что родители нарадоваться не могли. Мать не знала, куда положить, куда посадить своего первенца. А вместе с матерью люди добрые радовались. Рос мальчик, пролетали годы, стал он юношей. Сызмальства сдружился с лесными обитателями, с милым своим краем, полюбил всей душой леса первозданные. Не сиделось Олексичу на месте. Едва проснется, сразу на коня. А конь у него как ветер. Где только не носил он своего хозяина! По лесам, по полям раздольным, да все мало было молодцу. Без устали ездил, охотился, любовался богатством родной земли.
Что ни день, все лучше становился Олексич. Мать глаз с него не сводила. Подаст ему еду на стол, сама сядет напротив, глядит не наглядится. С утра сыну голову чешет, после завтрака в лес провожает, в путь благословляет. А придет ночь, траву под голову стелет, песни напевает, сон его охраняет.
Жил Олексич в густых, нехоженых лесах, на берегу быстротечной речки. И так любо было ему встречать погожие рассветы, а особливо весенние, так хорошо жилось в этом веселом, свежем, как трава после дождя, мире, что и желать, казалось, уже нечего: красота, приволье – все к его усладе.
Ничего не жалела мать для единственного сына, и был он для нее всего дороже на земле…
И вот, охотясь, забрел однажды Олексич к Голубому озеру, тому самому, что ныне Лебяжьим прозывается. Посмотрел и залюбовался зеркальными водами, берегами кудрявыми, напился воды ключевой. Долго бродил там, не заметил, как наступил вечер, а за ним спустилась тихая ночь. Не отважился он в темноте возвращаться лесом домой. Достал из переметной сумы то, что мать положила на дорогу, наскоро закусил, потом настлал травы под старой елью, недалеко от берега, развел костер и вскоре заснул. Сколько спал, не знает; разбудил его шум на воде, будто плещется кто-то. Олексич приподнялся на локтях, глядит, очам своим не верит: купается в озере девица, резвится, взбивает воду вокруг себя.
Встал молодец, будто зачарованный пошел к берегу. Но не успел он сделать нескольких шагов, девица вскрикнула и погрузилась в воду по самую шею, устремив на него испуганный взгляд. Казалось, ждала она, когда уйдет незваный гость. Потом вскочила и, прикрываясь длинными, до пят, волосами, бросилась к берегу. Тогда Олексич увидел, что в стороне под деревом лежит ее одежда. Белая-белая как снег! Кинулся он наперерез, да поздно! Девица уже схватила ее и, оглядываясь, побежала вдоль берега. Далеко отбежав, она накинула на себя белое покрывало и – о чудо! – сразу превратилась в лебедицу. Взмахнула широкими крыльями, взлетела, крикнула что-то на прощание и скрылась в предрассветном тумане.
Олексич стоял как вкопанный. «Что это? – спрашивал он себя, протирая глаза. – Сон? Видение? Или на самом деле видел деву-лебедицу?» С той поры его будто подменили. Часами сидел около своего жилища смутный, невеселый, о чем-то думал. А вечером садился на коня и отправлялся к Голубому озеру. Ночами просиживал там, на месте первой встречи, глаз не смыкал, дожидаясь. Напрасно. Не появилась больше девица на берегах Голубого озера, не тревожила его чистые воды. Тихо бывало на рассветах. И грустно.
И задумал тогда Олексич искать прекрасную деву-лебедицу. Может, на свете не одно Голубое озеро, может, она в другом теперь купается. Задумал и поехал в те земли, куда полетела лебедица.
День едет, другой, третий… Нет как нет другого Голубого озера. Но он не теряет надежды, едет все дальше и дальше…
И вдруг видит: раскинулся сад на горе. Плодов на деревьях видимо-невидимо! Попробовал яблоко с ближнего дерева – вкусно! С другого сорвал – еще вкуснее. Подъехал к третьему – совсем сладкие яблоки, будто мед, тают во рту. Ест их Олексич и диву дается: откуда такие яблоки? Кажется, все перепробовал в лесах бескрайних, на полянах просторных, всему, казалось, знает вкус, а такие яблоки впервые видит.
Поднялся он в гору. Деревья разрослись там еще пышнее. Между ними цветы, белые, красные, голубые – целое море цветов! И так пахнут, что голова кружится от густого пряного аромата. Олексич спешился и стал собирать цветы. Но вскоре почувствовал, что его клонит ко сну, он не в силах разогнать эту сладкую дрему…
И вдруг понял: это место заколдовано, сон сторожит эту гору! Значит, на горе кто-то есть! Кого-то охраняет этот колдовской сон!
Олексич бросил цветы, поборол сонливость, сел на коня и помчался вперед. Но вскоре добрый конь споткнулся и упал на землю: сон одолел его.
Но не дрогнул молодец, сам стал взбираться выше в гору. Пробежит несколько шагов, переведет дыхание – и дальше, от дерева к дереву. Вокруг тишина, лист не шелохнется, будто все замерло, затаилось и ждет чего-то…
Потом стали попадаться под ногами скелеты людей и лошадей… А Олексич все шел да шел, все выше, в гору. Дойдя до огромной, развесистой яблони, он почувствовал, что задыхается, и упал навзничь на красные, словно жар, цветы. Он только увидел, как всколыхнулись они, прижатые к земле тяжестью его широких плеч, и потерял сознание. Одолели его колдовские запахи цветов, лишили сил, усыпили на полдороге.
Неведомо сколько лежал Олексич под яблоней. Проснулся он ночью, и не в саду, а в роскошном тереме. Издали доносилась чья-то песня, нежная и ласковая… Задрожал молодец, хотел подняться, да не мог. Недвижно лежал он на постели, не в силах шевельнуться. Но вот затихла песня, и чья-то робкая ладонь коснулась его лица. И тут же вернулась к нему сила. Он приподнялся, оглянулся и оторопел. Рядом у его постели сидела дева-лебедица, та самая, что купалась в Голубом озере. На ней белое шелковое покрывало. До самого пола золотыми волнами спадают белокурые волосы…
Залюбовался Олексич красавицей, глядит как завороженный. Хотел позвать ее, окликнуть, да вспомнил, что имени ее не знает, и осекся на слове. Только изумление и счастье светилось в его глазах, только озаренное радостью лицо его сказало девице то, чего уста промолвить не смогли.
– Ты не сердишься на меня? – тихо спросила она.
– Нет! Я…
Он хотел подняться, но девица остановила его движением руки.
– Я знаю, – еще ниже склонилась она над Олексичем, – ты искал меня по всем лесам окольным, среди озер, грезил мной во сне, страдал от неудачных поисков. Ты думал, что равнодушна и безучастна я к твоей печали…
– О нет! – с трудом проговорил Олексич. – Я и не помышлял о том. Только иногда страх охватывал меня. Я думал, что ты боишься людей, потому и прячешься, и никогда тебя я больше не увижу…
– И сердился на меня за это?
– Не мог я сердиться на тебя… Та встреча на рассвете У Голубого озера посеяла глубокую печаль в моем сердце… Стал я хмурым и грустным, не знал покоя.
Дева-лебедица глядела на юношу, тихие, счастливые слезы струились по ее щекам:
– Я и в самом деле боялась тебя, – прошептала она, – всюду подстерегает нас опасность, боимся мы показываться людям на глаза. Но часто-часто на рассвете поднималась я высоко в небо, летела над лесами к Голубому озеру, чтобы увидеть тебя… А потом я нашла тебя в саду, когда ты боролся с чарами недоступной людям горы, видела, как упал ты, сраженный сном, и поспешила к тебе на помощь.
– И вынесла сюда на гору?
– Велела вынести тебя из царства сна. И вот теперь никуда тебя отсюда не пущу!..
Шли дни… Ждала, ждала, глаза повыплакала мать Олексича, все не идет сынок. Уж и отец с ног сбился, разыскивая сына по лесам. Да не нашел. Как в воду канул. Тогда поднялась мать, пошла искать его по всей земле. Где только не побывала мать Олексича, каких лесов, каких полей не исходила, а сына не нашла! На след даже не напала.
Сидит она усталая, убогая на берегу реки, грустит и плачет одна-одинешенька. Вдруг слышит, хрустнуло что-то рядом. Подняла голову и испугалась: идет к ней из лесу старуха. Да такая безобразная, такое чудище, что и глядеть-то страшно, мороз по коже продирает. Подошла она, оперлась на клюку, смотрит на женщину, криво усмехаясь.
– Что грустишь? – спрашивает.
Мать Олексича хотела было подняться, но не смогла, будто приковала ее старуха к месту ледяным своим взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30