Такой дом, такой чистый кислород! А они все, вся семья, торчат в условиях Москвы, с утра на работу, вечером с работы, да жара (а то дожди), и так дико, дико устают, что в выходные только спят, царство сонных сурков! А квартирка тесная, населенная (четверо в трех комнатушках), вещей немыслимо старья, собранного из шести комнат, и не выбросишь чужое (тут кивок головой вбок и слегка назад, в сторону воображаемой Елизаветы Федоровны). Короче, ад и ад. А тут рай, рай и рай. Только вышла из машины - тихо, аромат, воздух, рай! И на всем готовом (опять легкий выброс головы в сторону). И тихо, одна в доме, тарарам, тиририм, одна и та же песня про вампира Елизавету, которая сосет все соки из семьи. Ей и домработница, и корт с бассейном! Все для нея!
Тут следующий куплет начинает посторонняя солистка, гостья сестер, пожилая активистка театра, помрежка Лида. Горячая душа. Она гостит у сестер, обсуждая с ними проект письма в инстанции о спасении старого коллектива.
- А у нас другие сведения,- медленно начинает Лида, разворачивая свои пушки для залпа. И залп гремит! Лида выкладывает все что наблюдала за два дня.
- Ой да что вы, да не слушайте вы маму,- (невестка простонародно зовет свекровь мамой) - мама и в раю будет недовольна! Ей всегда нужен конфликт и быть несчастной! Сухарики, чаек, знаем-знаем! Хорошо, я заберу ее в Москву, будет жить (где только?) в жаре и в духоте, и будет опять же недовольна. Это же мама! Это же ее театральное амплуа! Взять Сережу на ручки и быть несчастной! Жалобы турка!
(Елизавета, кстати, так и озаглавливает свои ежедневные донесения: "жалобы турка". Это у них семейное, невестка подхватила.)
- А Сережа не приезжает - он уже сам старый, плохо себя чувствует, что-то с сердцем, он не может ездить так далеко, устает,- добавляет невестка.- Того гляди загремит в больницу.
Потом, через год, вся компания вспомнила эти роковые слова, но тогда им было не до того.
- Нет,- дает следующий залп Лида, цепко глядя на румяную от неудовольствия невестку,- нет. Елизавета живет как в тюрьме с надсмотрщиком! А ей не надо никого! Она вас просит. Мы ей что, не сварим, не принесем из магазина?
Тут вступают члены Большой Четверки, что Елизавета в старом домике прекрасно справлялась и жила одна безо всяких нянь и без удобств, кран во дворе и все. С керосинкой и сыном одна и справлялась!
- Молодая была,- полыхая щеками и все еще улыбаясь, говорит прижатая к стене невестка.- Это же было сорок лет тому!
- Оставили бы старый дом Елизавете, ничего бы этого не было, жалоб,гремит Лида.
- Были жалобы!- сохраняя улыбку, отвечает невестка, бесстрашная, опытная, умелая,- были бы жалобы! Ну извините!
Тут она уходит, виляя попой, а члены Большой Четверки вкупе с Лидой долго рассуждают на тему о том, что живет вся та семья на деньги от Елизаветиной жилплощади, ее самое выселивши из Москвы, чтобы не мучиться со старухой летние четыре месяца, а полковница...
- Полковница,- режет Лида,- она не Лизу кормит, а дом сторожит, понятно?
Большая Четверка изумлена, но не слишком.
- Сдалась им Елизавета! Они боятся, что она старая, дом ограбят, все вынесут! И эта собака Баскервилей для охраны!
- Нет, Тим добрый,- возражает Большая Четверка.
- Да любой вор побережется войти к такому Тиму за забор! Его, кстати, когда-нибудь берут в дом? Ну в дождь, или на ночь?
Ответ отрицательный.
Полковница исчезает ближе к осени, на даче появляется какая-то дальняя родня, услужливая женщина-секретарь главного врача в отпуске, которая немедленно начинает дружить со всеми, однако лето кончилось, и холодный золотой сентябрь Елизавета доживает в нетерпении, считая дни, когда кончится ее ссылка.
Печаль поселяется в дачном поселке, редеют плодовые заросли, лег туман, зарядили дожди, топятся печки, Большая Четверка парится в бане Елизаветиной родни, а на корте вдруг вырастает пучками растительность, как под мышкой у взрослого мужчины.
Елизавета на глазах чахнет, за ней все не едут, вместо того является (причем на электричке якобы) веселая невестка и плетет небылицы о том, что семья работает как волы и всем некогда.
Елизавета больше не жалуется, она молчит так, как будто все кончилось, все надежды, и правда взглянула на нее своими ужасными глазами, и больше уже старушка не шелестит, что никому не нужна и брошена, не поет все эти песни балованных людей. По-настоящему ненужные хорохорятся и обвиняют весь мир, сочиняют травлю, преследования, то есть доказывают свою тесную якобы связь с человечеством. Елизавета на пути к тому.
Она уже помалкивает, сидит румяная и почти не реагирует на аргументы невестки. Копит материал. Потом все будет обдумано.
Однако это последнее лето в деревне у Елизаветы, на собственной вилле, на другой год ситуация изменилась, квартиру (ту, шестикомнатную) уже не сумели сдать, внуки требуют отдельного жилья, семья разъезжается, и на этом фоне умирает Елизаветин единственный сынок Сережа, ее герой и опора, не старый еще человек.
Вилла пуста на следующее лето, зарос корт, вылезает трава и в бассейне, кто-то приезжает туда, видимо, невестка сдала теперь уже этот дом, и где-то длится Елизаветина жизнь, как-то она еще существует, и Большая Четверка все вспоминает свою победу над полковницей и то счастливое лето, когда все буйно цвело и давало плоды, и все были живы, когда такс было четверо (теперь их пять, щенка пришлось оставить из-за прикуса) и когда, как оказывается, все складывалось в тихое счастье и действительно рай, рай.
Людмила Стефановна Петрушевская
Найди меня, сон
Довольно смешная и трагическая история произошла в пансионате издательства, где за одним столом посадили троих, что сближает. Но трое разнополых, что настораживает, так как возможен треугольник.
Он и произошел, возник. Молодая женщина отдельно и те двое людей сильно постарше,- он экономист, она историк, оба с большим стажем. Двое пишут книги, третья, помоложе, считчица, корректор. Тоже треугольник, поскольку молодая женщина оказалась много проще тех двоих, профессуры. Целую рабочую смену она бубнит вдвоем с напарницей, считывает текст и вносит правку.
Но, поскольку память у этой молодой превосходная, то в голове сидят отрывки из обрывков, каша, цитата на цитате, авторы, названия. Что делать с такой памятью, спрашивается, бедная считчица запоминает все.
А те двое - профессор и профессор - вдруг дико заинтересовываются таким феноменом, что молодая считчица знает, например, наизусть тысячи стихов (зачем только), феноменальная память со слуха. Раз услышав, запоминает, и зовут это существо Софа.
Ради смеха заставили ее (она долго отнекивалась) прочесть первые строфы "Божественной комедии". От восторга переглядывались.
Профессор Михаил возбудился, глаза его разгорелись: какой редчайший дар! Профессор Гюзель, однако, быстро перевела разговор на книгу, которую ей дали еще в Москве почитать. Михаил да, переключился, пошел с Гюзелькой посмотреть ее книгу, однако к ужину явился переодетый, в галстуке, праздничный, и пригласил Гюзель и считчицу Софочку в бар выпить кофе и что захотим.
Считчица, маленькая пухлая особа с неизвестно каким прошлым, пошла как бы сопротивляясь, хотя пошла, поддалась на уговоры (ей надо было вроде бы звонить домой, а почта открыта до восьми) - но ничего, автоматы работают всю ночь, и я вас провожу и научу как бесплатно долго говорить (это Михаил). И мне надо звонить, я тоже (это Гюзелька). Треугольник!
Пошли в бар, играла музыка прошлого, Михаил был в превосходном состоянии, Гюзель разрумянилась. Старшие все беседовали о книге, Гюзель рассказывала (какие-то обряды славян, ели ритуально стариков, детей и тэ дэ.) Гюзелька говорила без умолку как ненормальная, у считчицы был отрешенный вид. Михаил расплатился за кофе, пирожные и вино, и все трое поднялись как стая галок, вылетели вон и устремились на почту, держа в центре считчицу. Считчица, как ее научил Михаил, набрала номер (Михаил стоял над плечом диктовал способ) и действительно предупредила кого-то, что позвонит и будет говорить не ожидая ответа, бесплатно. А потом перезвонит и спросит, как дошло сообщение, и получит ответ. Причем оба старшие слушали (явно), что говорит, вбирая голову в плечи, считчица. Она сообщала одни пустяки и очень коротко, как доехала, где поселили, погода, море. Голос ее звучал механически, без интонаций, как будто она по привычке считывала текст, не ожидая никакого интереса в партнере. Но потом она опустила монету и сказала: "Это я, говори" - и долго слушала кого-то, они не поняли кого.
Домой шли долго, перекапывал редкий теплый дождик, пахло пылью и тополиными листиками, неурочное время для отпуска, начало мая, самое томительное время.
Оказалось, что Гюзель работает над книгой, Михаил тоже, а считчица взяла горящую путевку за тридцать процентов, никто не шел в отпуск в такое глупое время, земля еще холодная, добавила она почему-то.
Ничего они не узнали о Софочке, она как-то не отвечала на вопросы, отделывалась шутками, и это при ее феноменальной памяти, и тогда эти двое начали буквально галдеть, перебивая друг друга, болтали и болтали.
Был явный треугольник, но неизвестно какого характера. Во всяком случае, Софа была в центре.
- Вы запоминаете все что мы говорим?- вдруг спросила Гюзель.
- Нет, что вы,- отвечала считчица.- Я не запоминаю.
- А почему не запоминаете?- заинтересовалась Гюзель.- Неинтересно?
- Не знаю,- совершенно искренне сказала считчица.
- Да,- откликнулся Михаил,- а я-то запомню этот вечер. На всю жизнь.
- Нет, я нет,- повторила Софа.
- Сама естественность,- вдруг воскликнул Михаил.
- Да! (это Гюзелька)
И они опять заболтали друг с другом, вспоминая какие-то фамилии, старые анекдоты из мира науки, смерти, романы, аресты, предательства и ошибки.
- Он перевел, помните, слово "дантист" как "специалист по Данте"!кричала Гюзель.
- Он сказал, они все тут ходят на симпозиуме такие гордые, потому что дома бегают на четвереньках!- вторил ей Михаил.
- Она сказала, эта пара олицетворяет, к сожалению, советскую науку, жена хромая на правую ногу, он на левую!
Оба были в ударе. Михаил вдруг сообщил, что вычислил, куда похитители спрятали знаменитого итальянского министра, и по этому поводу он уже звонил в Москву.
Гюзель спросила, его найдут?
Вряд ли, покачал головой Михаил, я передал адрес, но кому передал! Они дальше себя это не пустят, в этом загвоздка.
Софа про себя отметила этот факт, подумав: он что, медиум?
- Вот загадка так загадка, телефон,- внезапно сказал Михаил неизвестно кому.- Где взять телефон итальянской полиции. И как им сообщить по-итальянски адрес.
И он странно посмотрел искоса на Софу.
- То есть как,- не отставала Гюзель,- как это, вы знаете адрес?
- Адрес да, но его сейчас уже убили, несут в багажник автомобиля и бросят машину на улице.
- Ну допустим,- Гюзель даже засмеялась,- допустим, вы сообщите им адрес.
- Да,- как бы нехотя отвечал Михаил.
- И,
- И толку что. Я сообщил уже. Они даже не передадут в Италию. А я не знаю телефонов, надо было посмотреть хотя бы телефон "Коррьере".
- Коррьере делла серра,- автоматически откликнулась считчица, впервые самостоятельно вступив в разговор.
- Вот именно. Там должны быть контактные телефоны. Вы говорите по-итальянски, считчик?
Софа ответила:
- Нет еще.
Это прозвучало значительно.
- Гм!- Гюзель даже подавилась от волнения.- А почему?
- Я не знаю грамматики.
- Парла итальяно?- спросил М. торжественно.
Софа ответила довольно тихо:
- Поко-поко.
- Не понимаю,- искренне и восторженно засмеялся Михаил.- Аллегро мо нон троппо и анданте кантабиле, это все. Из музыки.
- А что вы, Софа, сказали?- поинтересовалась Гюзель.
- Да ничего особенного,- ответила Софа после длинной паузы.
- Миша, а вы что-нибудь еще предвидели?
- Кое-что.
- А именно,- настаивала Гюзель.
- Ну что вас интересует? Какая область?
- Ну... к примеру, как будет с моей книгой? Это можно узнать?
- С вашей книгой все будет в порядке, но позже.
- На сколько позже, это важно.
- Лет на... на несколько.
- Лет?- изумилась Гюзель.- Лет? Да она у них в плане на этот год, понимаете? В плане стоит. Они поставили, потому что это сенсация, сказали.
- Ну вот и хорошо,- мирно ответил Михаил.
И они опять заболтали о казусах издательского дела. Какие-то патологические балаболки.
Тем не менее, дойдя до дома и подступив к лифту, они оба какими-то остановившимися глазами стали смотреть на считчицу. Гюзель деловито, как бы взвешивая в уме варианты использования ее феноменальной памяти, а Михаил (уже) туманно и растроганно.
"Этого еще не хватало",- подумала считчица.
Тем не менее она спокойно вышла на своем этаже, сказавши "ну пока".
За завтраком вся тройка собралась снова. Гюзель без умолку трещала о прочитанной книге, Михаил просил ее на денек, но Гюзель собиралась вернуться к особо важным местам, которые она промахнула в азарте, не подозревая, насколько они важны. Михаил весь трепетал от страсти якобы к книге. Гюзель грелась в лучах мужского интереса, сама будучи женщиной обделенной (явно), отсюда была живость, нервозность, покусывание и облизывание губ, многоглаголание, ерзанье на стуле, она все время жестикулировала, трогала Михаила, касалась его плеча и зырила ему прямо в глаза своими черными глазками. Михаил тоже жарился на медленном огне и посматривал на считчицу, как бы смазывая ее на ходу продолжительными взорами. "Упаси Господи",думала считчица.
После завтрака они все втроем опять оказались у лифта.
- Погуляем вместе перед работой?- предложила Гюзель.
- Как вы?- обратился Михаил к считчице.
- Не могу,- быстро ответила та.
- Что так?
Но считчица не реагировала, она молчала, проклиная судьбу.
- Ну я тогда жду вас, Миша, пройдемся у моря,- сказала Гюзель.Возьмите зонтик, будет дождь.
- Софа, ну что же,- заныл Михаил.
Считчица отрицательно покачала головой.
- Полчаса вам полезно,- продолжал умолять Михаил.
Тут подошел лифт, и Софа благополучно вышла на своем этаже.
К обеду она не появилась. Ее телефон начал трезвонить через час и звонил без передышки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25