Римо оторвался от трубки, голос его зазвучал глуше:
— Ты слышал, Чиун? Смит прекращает поиски моих родителей.
— По крайней мере он пытался, — равнодушно отозвался кореец.
Римо вновь поднес трубку ко рту:
— Вы старались, Смитти. Я знаю. И очень вам благодарен.
— Римо! Вы говорите и ведете себя совсем не так, как обычно.
— А как я должен говорить и поступать? На манер Дэниела Буна?
— Вы слишком спокойны, расслаблены и уступчивы.
— Говорю вам, у меня сегодня праздничное настроение.
— Что случилось, Римо?
— Я уже говорил. Война завершилась. Аллилуйя.
— Скажите, Римо, не случилось ли сегодня в парке чего-нибудь необычного?
— Сейчас вспомню, — задумчиво произнес Римо. — Нет, ничего особенного, если не считать желтой бомбы.
— Какой желтой бомбы?
— Я хотел рассказать о ней в прошлый раз, но вы уже повесили трубку. Прилетел черный вертолет, покружил над кратером и сбросил туда штуковину, похожую на дорожный светофор, только все огни у нее были желтые. И как только она упала на землю, все вокруг окрасилось в чертовски желтый цвет.
— Что это значит — «все окрасилось в чертовски желтый цвет»?
— Мы убежали оттуда. Решили, что это бомба.
— Бомба и была, — бесстрастно заявил Чиун.
— Она не взорвалась, но вспыхнуло все — ого-го! Небо, трава, деревья и все остальное — все стало желтым! Потом из кратера повалили пленники-северяне, все насмерть перепуганные и все как один бормотали что-то о желтом свете.
— Так что же произошло?
— Мы с Чиуном отправились на разведку, но стоило нам подойти к кратеру, как бомба заверещала и расплавилась, превратившись в лужу шлака.
— Иными словами, самоуничтожилась.
— Что ж, можно сказать и так.
— Ты забыл о человеке, сидевшем в яме, — подсказал кореец. — Расскажи о нем императору.
— Ах да, — спохватился Римо. — Прежде чем бомба расплавилась, мы нашли в яме солдата северян. В отличие от прочих он был не просто напуган, а буквально раздавлен происшедшим.
— Вы хотел сказать — подавлены?
— Да. И еще он сказал, что после того, как ему в лицо ударил желтый свет, все стало синим. Чепуха какая-то!
— Нет, не чепуха. Так и должно быть, — отозвался Смит.
— Неужели?
— Это особое свойство зрения. Если человек долго смотрит на какой-то цвет, а потом отводит взгляд, то на оболочке его глаза остается изображение в дополнительном цвете.
— Значит, синий дополняет желтый?
— Именно, — сказал Смит, записывая на диск карту Штатов и вызывая новый файл.
— А зеленый, стало быть, враг красного? — Римо хихикнул.
— Расскажите-ка теперь про желтый цвет, — потребовал Смит.
— Невероятно яркий цвет, но мы не смотрели на его источник.
— Вы сказали, что он испугал десятки людей.
— Да. У них душа в пятки ушла.
— Ладно. Теперь опишите розовый.
— Розовый. Теплый.
— Яркий?
— Приятный.
— Приятный и радостный, — добавил Чиун.
— Самый радостный, какой только бывает на свете, — бодрым голосом добавил Римо.
— Сильный? Интенсивный? — продолжал допытываться Смит.
— Я бы не назвал его слепящим, но и слабым он тоже не был.
— Откуда исходил розовый свет?
— Из ушей мышонка. Разве я не говорил?
— Каких еще ушей мышонка?
— Вы видели когда-нибудь воздушные шары с плетеной корзиной?
— Да.
— Так вот, уши были прикреплены к корзинам. Четыре стенки, четыре уха. Как только показались шары, они начали сиять.
— Уши или корзины? — уточнил Смит.
— Уши. А потом все окрасилось розовым.
— И стало очень красивым, — добавил Чиун.
— Понятно, — протянул Смит и, помолчав, спросил: — Не было ли еще чего-нибудь необычного?
— Вы имеете в виду, кроме этой мини-войны?
— Да. Помимо войны.
— Что-то не припомню.
— Расскажи Смиту о француженке, — подал голос мастер Синанджу.
— Да, еще там была французская журналистка.
— Вы о ней уже говорили.
— После того как фургоны прессы въехали на поле битвы, она появилась вновь. Пыталась разобраться в происходящем.
— Ну и как? Разобралась?
— Она говорила по спутниковому телефону... что она говорила, папочка?
— La charade se perpetre...
— По-английски, пожалуйста.
— Вся эта шарада возникла из-за ярких цветных лучей. Ключ к разгадке — слепящий окрашенный свет.
— Вы слышали, Смит? Ключ к разгадке — слепящий окрашенный свет.
— Вы задержали ее? Допросили?
— Нет. Зачем?
— Да потому, что она, судя по всему, знает что-то о том явлении, которое произошло на поле битвы! — рявкнул Смит.
Трубка умолкла.
— Смитти, — нерешительно произнес Римо. — Зачем кричать?
— Извините, — ответил Смит, досадливо сжимая кулак свободной руки. — Продолжайте.
— Этим все и кончилось. Женщина уехала.
— А Микки Уэйзингер?
— Благодарная воссоединенная нация унесла его на своих плечах, — торжествующе объявил Римо. — Вам не нравится, когда все хорошо кончается?
— Эта история только начинается, — с горечью заметил Смит.
— О чем вы?
— Судя по всему, явление, поразившее солдат на поле битвы, отразилось и на вас с Чиуном.
— На нас ничего не отразилось, — возразил Римо. — Мы чувствуем себя на все сто.
— Я послал вас прекратить сражение.
— Нас опередили.
— А еще вы должны были захватить руководителя компании Бисли и узнать у него, где находится Дядя Сэм.
Судя по всему, Смит досадливо хрустнул пальцами.
— Черт побери, — пробормотал Римо. — А мы и забыли.
— Это не повторится, император, — заверил Смита Чиун.
— Честное слово бойскаута, — добавил Римо, в голосе которого послышалось беспокойство.
— Вы можете разыскать ту женщину? — спросил Смит.
— Попытаемся.
— Узнайте, что ей известно. Я сомневаюсь в том, что она журналист.
— Почему?
— Предчувствие.
— У васне бывает предчувствий. Они требуют живого воображения.
— На сей раз воображения у меня — хоть отбавляй, — мрачно произнес Смит. — Держите меня в курсе, — добавил он и, повесив трубку, вернулся к терминалу. Его старческие узловатые пальцы принялись порхать по клавиатуре, и при каждом нажатии на экране беззвучно вспыхивали буквы.
Поступили первые сведения о прекращении кровопролития в Питерсберге. Смит отстучал команду, превращавшую монитор компьютера в цветной телевизор.
На экране возникло сконфуженное лицо диктора кабельной сети новостей. Над его головой проплыла диагональная заставка «Вторая гражданская?»
— Мы до сих пор пребываем в неведении относительно того, что произошло в Питерсберге, — сообщил диктор и приложил к уху телефонную трубку. — Как вы сказали?.. На линии связи наш корреспондент Дэвид О'Далл, — добавил он. — Слушаем тебя, Дэйв.
— Здравствуй, Питер, — произнес оживленный голос. — Этот радостный праздник принес на историческую землю Виргинии счастье и ликование, и мы...
— Все это очень хорошо, — вмешался диктор, — но мы хотели бы услышать репортаж о последнем сражении.
— Все кончено! — торжествующе воскликнул Дэйв.
— Что ты имеешь в виду, говоря «все кончено»?
— Противостоянию пришел конец. Как только появились люди из компании Бисли, мир вновь стал прекрасным и удивительным.
— Извини, Дэйв, но мы ждем от тебя фактов. Ты хорошо себя чувствуешь?
— Минутку... Представителей прессы приглашают посетить только что открывшийся павильон с кофе и булочками. Всего доброго! Увидимся позже! Чао!
— Дэйв? Дэйв!
Глядя на диктора, беспомощно скалившего зубы перед миллионами американских зрителей, доктор Харолд В. Смит пробурчал себе под нос:
— Кажется, эта штука поразила даже электронные средства информации. Что за дьявольщина?
Долго гадать не пришлось — размышления Смита прервал вспыхнувший в углу экрана красный огонек. Это означало, что расположенный в подвале «Фолкрофта» компьютер, непрерывно прочесывавший информационные каналы в поисках сведений о боевых действиях, отыскал что-то важное и интересное.
Смит нажал клавишу.
На экране возникло краткое сообщение, только что распространенное в сети:
ИНФОРМАЦИОННЫЙ БЮЛЛЕТЕНЬ
АГЕНТСТВО «РЕЙТЕР»
ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ
С АЭРОДРОМА ВОЕННОЙ БАЗЫ «ТАВЕРНИ» ПОДНЯЛОСЬ ЗВЕНО ФРАНЦУЗСКИХ БОМБАРДИРОВЩИКОВ, УДАРИВШИХ ПО ТЕМАТИЧЕСКОМУ ПАРКУ «ЕВРО-БИСЛИ». ПАРКУ НАНЕСЕН СЕРЬЕЗНЫЙ УЩЕРБ. ВСЕ САМОЛЕТЫ И ЭКИПАЖИ БЛАГОПОЛУЧНО ВЕРНУЛИСЬ К МЕСТУ ДИСЛОКАЦИИ
В скромно обставленном кабинете с видом на Лонг-Айлендский пролив раздалось ворчание Харолда В. Смита:
— О Господи! Что это значит, черт побери?
А это значило, что после завершения Второй гражданской войны начался франко-американский конфликт 1995 года.
Глава 13
В свое время историки зафиксировали Вторую гражданскую войну в США и франко-американский конфликт 1995 года как два отдельных, никак не связанных между собой события.
Историки заблуждались. Вторая гражданская война завершилась в 12.22 по местному времени, а конфликт с французами начался в 5.47 по Гринвичу, то есть менее получаса спустя.
Не усматривая связи между этими столкновениями, историки даже не догадывались о том, что начало франко-американскому конфликту было положено телефонным звонком с питерсбергского национального поля битвы, переданным по спутниковым каналам.
В этом разговоре участвовали секретный агент по кличке Арлекин и ее руководитель из парижской штаб-квартиры Отдела внешней безопасности, расположенной на бульваре Мортье.
Дежурный офицер доставил шифровку директору ОВБ, крупнейшей разведывательной организации Франции.
— Ключ к разгадке — слепящий окрашенный свет, — прочел Реми Ренар, директор ОВБ.
— Таково мнение нашего агента.
— Других сведений не поступало?
— Никак нет.
— Спасибо, можете идти, — сказал Ренар.
Как только офицер ушел, директор ОВБ сцепил свои длинные пальцы и мрачно нахмурился. Похоже, еще одна загадка. На столе Ренара лежало донесение, в котором, возможно, заключалась важная информация, и у директора было два пути: отправить его пылиться в архив либо передать вышестоящим инстанциям.
Эта мимолетная мысль прервалась отчетливым воспоминанием о служебном долге. Класть шифровку под сукно нельзя. Теперь у директора вовсе не оставалось выбора, но даже в такой, до предела упростившейся ситуации неизбежно таилась еще одна загадка — каким именно инстанциям передать донесение?
О событиях, затрагивающих национальную безопасность, полагалось докладывать непосредственно Президенту Франции.
Возникшее затруднение нарушило покой Ренара, словно незваный гость. Что это — вопрос национальной безопасности или нечто более важное? Нечто, затрагивающее честь и достоинство государства?
Проблема явно не из простых, и директор ОВБ, откинувшись на спинку кресла, прикрыл свои обманчиво-сонные глаза и предался размышлениям.
Реми Ренар все еще медитировал, а день неумолимо отсчитывал минуты, в потоке которых растворялась историческая связь, объединявшая Вторую гражданскую войну и франко-американский конфликт 1995 года.
В конце концов директор потянулся к телефону.
* * *
Министр культуры Франции Морис Туре сам ответил на звонок. Он всегда сам отвечал на звонки. Это была его собственная инициатива — лично беседовать со своими возлюбленными согражданами, избегая вмешательства промежуточных инстанций. Дело в том, что министр культуры совершенно искренне считал граждан Франции своими гражданами.
В любой иной стране под словами «министр культуры» кроется либо чисто номинальный пост, либо стыдливое обозначение должности шефа разведки. Но только не во Франции — во всяком случае, после того как в это кресло уселся Морис Туре.
Подобно Жанне Д'Арк, которая столетия назад, не колеблясь, пожертвовала собой, он видел свое жизненное предназначение в очищении Франции.
С точки зрения Мориса Туре, тяжелейшим испытанием в доблестной истории его страны было освобождение от германских захватчиков. Морис всегда считал германскую оккупацию злом, ужасным бедствием. Однако со временем Германия ослабла, и ее солдаты в конце концов вернулись домой к своим сосискам и темному пиву. Ради этого можно было и потерпеть. И когда немцы наконец ушли, от них не осталось и следа.
Чего не скажешь об освободителях, изрядно загадивших гордую землю, которую они якобы освобождали.
Морис Туре вырос в послевоенном Париже, долгие десятилетия беспомощно наблюдая за зловонной раковой опухолью американского образа жизни, неумолимо расползавшейся по его родному Городу огней.
Сначала появились автомобили «форд», потом — павильоны «Макдоналдс» с их аляповатыми золочеными дугами. Американские фильмы, исполненные фальшивого глубокомыслия, вытеснили с экранов Луи Де Фюнеса, Жерара Депардье и даже французскую жемчужину Катрин Денев. Беззаботно похохатывая над грубоватым Джерри Льюисом, парижане постепенно сдавали позиции и начинали привыкать к омерзительным понятиям вроде le маркетинг, le холдинг и даже к таким безобразным неологизмам, как le шизбургер.
К тому времени, когда угроза стала слишком очевидной и Помпиду учредил Комитет охраны родной речи, оказалось, что французский язык изрядно замусорен, а постигшее его бедствие представлялось необратимым.
Это положение сохранялось до тех пор, пока министром культуры не назначили Мориса Туре.
В своем первом тогда публичном выступлении он потребовал избавить Францию от наносного хлама — чуждой пищи и чуждых слов. Для начала он обрушился на предприятия «быстрого питания» и добился ликвидации большинства из них.
Его достижения были восприняты как свидетельство чудесного торжества Франции над англосаксонским варварством.
Морис Туре видел в распространении американской поп-культуры ни много ни мало зловещий призрак мировой гегемонии, которая в отличие от нацизма грозила низвергнуть Францию и всю планету в пропасть невежества, откуда они никогда уже не смогут выбраться.
Насладившись первым триумфом, Морис Туре взялся за рекламные щиты, наводнившие Елисейские поля топорными лозунгами типа «Кока-кола Always», а также призывами вроде "Возьмите в полет airbag «Форд», вызывавшими у министра культуры приступ мигрени.
Морис придумал особое наименование для французских слов, искалеченных вставками англосаксонских существительных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33