И теперь, когда воздух ночной пустыни наполнял будоражащий запах жареной баранины, шипевшей на сотнях закупленных в Швеции стальных вертелов, генерал Мумас предстал перед своими собратьями, чтобы дать полный отчет о том, куда подевались нефтяные миллиарды.— Я помню, что обещал вам лучшую систему защиты с воздуха, которую только можно купить за деньги. И вот, глядите — американские стервятники прорвали ее. Но я спрашиваю: кто мог подумать, что русские подло предадут нас, оставив свои посты в час великой опасности?— Я мог, — подал голос один полковник.— Но тогда, брат, может, ты смог бы нацелить и наши ракеты?Над пустыней повисла тяжкая тишина. Было слышно лишь приглушенное щебетание французов-поваров, колдовавших над вертелами с мясом.Мясо, конечно, будет далеко не таким, как готовили некогда жены и матери мужчин Идры, но французы старались и могли имитировать идрийскую кухню не хуже, чем соседи из Марокко и Сирии.В задних рядах собравшихся встал с места еще один полковник. В руке у него был автомат, и он не повел даже бровью в сторону президентских охранников, мгновенно вскинувших карабины и державших его на мушке.— Я мусульманин, — сказал полковник. — Я чту Коран и свято верую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед — пророк его. Но я не чту — и не могу почитать — тех, кто убивает невинных. Я не верю в борьбу со злом и не считаю, что бомба, заложенная в автомобиль и убившая случайного прохожего — поступок, достойный наших далеких предков. И думаю, что сбросить человека в инвалидной коляске с парохода, дело рук труса и подлеца. И если это помогает палестинцам в их борьбе — пусть провалится в ад и борьба, и палестинцы!Возмущенный ропот, заклокотавший среди собравшихся, был подобен отдаленному ворчанию вулкана. Пальцы легли на спусковые крючки, и неминуемая смерть грозила бы полковнику, если бы не вмешался генерал Мумас.— Что же дурного в том, чтобы убить безногого еврея — проклятого сиониста, который хотел уплыть в Израиль, к нашим врагам? Разве уничтожать сионистов — это преступление?— Преступление — убивать беззащитных, — ответил полковник.Генерал лишь рассмеялся в ответ. Он приказал ординарцам подать ему американские газеты из Вашингтона, Нью-Йорка, Бостона и прочел полковнику слова журналистов, которые каждый раз, когда бомба, подложенная под беременную женщину, разрывала на части авиалайнер, когда с палубы океанского корабля сбрасывали стариков вместе с инвалидными креслами, когда во имя дела освобождения Палестины взлетали на воздух дискотека, ресторан или госпиталь, разражались обвинениями в адрес международного сионизма и агрессивной политики Израиля.— И терроризм, — заключил генерал, — исчезнет лишь тогда, когда устранят его причину, а причина — страдания палестинцев, лишенных своей земли.Ночная тьма взорвалась бурей аплодисментов, но когда они утихли, вновь раздался голос полковника:— Но невинных начали убивать, похищать и мучить задолго до того, как заговорили о палестинской земле. Неужели кто-то здесь всерьез думает, что можно достичь желаемого, убивая детей, стариков и женщин? Я тоже за то, чтобы дать урок Израилю, но не ради палестинцев — ради нас самих. Они унизили нас поражением в бою, и мы должны унизить их точно так же. А не убивать стариков в колясках и женщин на сносях.— Но даже в престижных университетах на Западе студентам внушают, что наше дело правое, что Европа сгнила и ей нужна революция, — возразил полковнику генерал Мумас. — Главная война сейчас — война пропаганды, и эту войну мы выиграем.— И что тогда? Что будут думать о нас другие?— Тогда Америка прекратит помогать Израилю, а без их оружия он станет совсем слабым — и с проклятым гнездом сионизма будет покончено.— Лишь только родившись, они сумели победить все наши армии. Разве не были они тогда слабы, как новорожденный?— Ведь и мы были не сильнее их. Но не за горами час их гибели, и мы войдем в Иерусалим в блеске нашей славы.— Да кто всерьез верит в это?! — выкрикнул полковник в сердцах. — Кто верит до сих пор, что это у нас получится? Кто верит даже в то, что мы осмелимся снова воевать с ними? Мне нет дела до Израиля — пусть он горит в аду! И до палестинских бандитов мне дела нет, да и никому из вас, братья. Я переживаю за нас, некогда славный и гордый народ. Наши армии в былые времена не знали поражения. И мы были великодушны, ибо были сильны. Все народы находили пристанище здесь, ибо мы принимали поклонявшихся любому Писанию. В кого превратились мы — в убийц стариков и женщин? И думаем, что так и должно быть, потому что кучка американцев, ненавидящих собственную страну, считает, что любая мерзость дозволена.Наше величие затмевало звезды еще до того, как первые европейцы пришли в Америку. Наша наука цвела тогда, когда европейцы убивали и жгли друг друга в каменных замках. Арабский мир был домом великого знания, военной доблести, чести и добродетели, и свет его был виден по всей земле. Мы — народ, которому есть чем гордиться. Почему же сейчас мы заработали себе славу банды разбойников?— Газеты, радио, телевидение — все в руках сионистов. Они льют на нас потоки лжи, брат мой.— Дело не в сионистах, генерал, дело в правде. А правда в том, что мы покупаем оружие, потом покупаем тех, кто умеет обращаться с ним, а когда приходит беда, все эти иностранцы бросают нас, как сейчас, гибнуть под бомбами. Вот об этом я и хотел сказать вам.— И вы, полковник, можете предложить выход?— Могу, разумеется. Первое, что нужно сделать, — самим научиться воевать. Если мы сами не освоим оружие, никакие китайцы, корейцы или русские нам в этом не помогут. Мы должны сражаться собственным умением, и только им. Мы продадим роскошные машины, оплатим невообразимые счета в европейских гостиницах, вернемся в пустыню и снова станем непобедимой армией. И тогда выступим против нашего врага в честной битве. И снова даруем милосердие побежденным, прощение — тем, на ком нет вины, и вновь покроем наше оружие неувядаемой славой.— А если мы проиграем? — глядя на него в упор, спросил Мумас.— Неужели так страшна гибель тела, что вы боитесь ее больше, чем смерти души, генерал? И кажется ли вам поражение в честном бою более позорным, чем превращение и живую бомбу носилок с беременной женщиной при полном одобрении наших стратегов? И неужели слова этих писак с Запада так сладки для ваших ушей, что заставляют нас забыть о наследии наших предков — мужестве и терпимости? Где теперь те арабы, которые разбили рыцарей Карла Великого? Которые повергли в прах армии Индийского царства? Которые помешали христианам обратить в свою веру правоверных в Египте? Благодаря которым расцвели королевства Испании? Где они, где, генерал?Генерал Мумас видел, что слова полковника проникают глубоко в души и сердца — оттуда, пожалуй, их не вытравить даже запаху импортного жаркого... а сам он, похоже, в споре проигрывает. А проиграть спор значило в Идре расстаться с жизнью, и это генерал тоже знал.Знал он и почти всех своих полковников, но этого вроде бы никогда раньше не видел.Высокий, с черной бородой и крепкой шеей. Смотрит прямо в глаза. Генерал и сам был бы не прочь последовать за ним после этой пламенной речи, и поэтому жить полковнику осталось недолго.— Вы прекрасно говорили, полковник. Я бы сказал, с воодушевлением. Что ж, жалую вам чин генерала и отдаю под ваше командование любое подразделение, с которым вы сможете предпринять атаку на Израиль. Вы должны поразить сионистскую змею прямо в брюхо... Нет, в голову! Берите всех, кого сможете, — добровольцев, резервистов. Все, кто захочет присоединиться к новой победоносной армии, вольны сделать это! От имени правительства обещаю вознаграждение.После этих исторических слов генерал Мумас проследовал в свою палатку. Под ее покровом между ним и его первым советником состоялось краткое совещание, итог которого генерал подвел в следующей тираде:— Последователей ему не найти — это ясно. Ни одному из этих баранов не взбредет в голову подыхать в пустыне, добровольно бросив свой «мерседес». Лимузины они не согласятся обменять даже на «тойоты», а уж на израильские пули — тем более. Так вот, когда они откажутся идти за ним, иди к нему сам и скажи, что последуешь за ним хоть в пекло. И добавь, что ради общего дела ты готов уступить ему свой особняк. Поверить он тебе, может, и не поверит, но от особняка не откажется, это понятно. Ну а отравить его за обедом — дело, сам понимаешь, несложное.— А он ничего не заподозрит?— Заподозрит, разумеется. Но вся прелесть нашего плана состоит в том, что уж хотя бы взглянуть на твой дом он точно не сможет отказаться. А сам будет при этом думать, что дурачит нас: якобы согласится на наши предложения, а потом сможет нас с легкостью уничтожить. Улавливаешь ли ты, в чем хитрость, брат мой?— Нет никого мудрее тебя, о брат и вождь нашего народа!— Нет, я не могу быть вождем, мой глупый лоб весь зарос колючкой.И генерал Мумас улыбнулся советнику.И тут снаружи послышались радостные многоголосые крики. Затарахтели выстрелы. А потом все звуки перекрыл грохот военной песни и стук сапог — колонна мужчин шла через идрийскую пустыню. И к великому облегчению генерала — не в его сторону. Они шли к морю. Побросав свои «мерседесы», оставив блюда с жареной бараниной, они плотным строем шагали навстречу солнцу, и крик тысяч ртов разносился над песчаной бесконечностью:— Победим или умрем у врат Иерусалима!С подобными вспышками патриотизма генералу уже не раз приходилось сталкиваться. Справится он и с этой и наконец отбудет в столицу, в свой роскошный дворец с кондиционерами, а орущая толпа, опомнившись, разъедется по домам, и с завтрашнего дня все потечет как обычно.Но домой никто из них, похоже, не собирался. И «мерседесы» стояли брошенными на краю лагеря.— Через полмили они устанут и вернутся к своим машинам. Я выйду и назову их героями революции, а заодно скажу, что все те, кто пойдет к Иерусалиму под началом этого новоявленного пророка, найдут там не славу и прозрение, а лишь свою смерть. Только я могу возглавить поход на Израиль.Но никто не вернулся в лагерь — ни в этот вечер, ни во все последующие. А генералу сообщили, что полковники разбились на взводы, роты и батальоны и неделями, позабыв об отдыхе и комфорте, проводили в пустыне учения. Они маршировали, бегали, ползали под палящим солнцем, устраивали стрельбы, изучали технику, а если не знали, как ею пользоваться, то оставляли ее. И в конце концов бросили в пустыне немногие не поддавшиеся им механизмы, остальными же овладели со всей возможной дотошностью. Теперь идрийская армия не боялась даже танковых сражений. Революционные фразы были им ни к чему, но они умели обращаться с оружием, знали в лицо командиров и были готовы победить в битве или умереть в ней.Не знали они только одного — имени их нового лидера. Того самого полковника, дерзко говорившего с генералом. Но одному из его соратников, более смелому, чем остальные, удалось-таки вытянуть новоиспеченного генерала на разговор об имени. Да и понятно — если он собирался вести их против Израиля, неплохо хотя бы знать, как к нему обращаться.— Эрисон, — сказал наконец тот, помявшись. — Зовите меня просто Эрисон.— Это не арабское имя, — удивились собравшиеся.— Самое что ни на есть арабское, — заверил новый начальник. — Имя моих предков, величие которых в прошлые века заставило бы устыдится неблагодарное человечество.Имя нового начальника стало вскоре известно всей армии, а храбрый полковник, первым его узнавший, продал его репортеру одной из немецких газет. Вскоре окольными путями оно дошло до расположенного под Тель-Авивом штаба израильской контрразведки. А вместе с ним и информация о том, что арабы тренируют в пустыне армию, подобной которой Ближний Восток не видел с восьмого века, когда арабские племена в считанные дни захватили одну из крупнейших империй древности.— А сколько их там? — поинтересовался представитель «Моссада».— Около пятнадцати тысяч.— Но это же совсем ничего.— А вы бы их видели... Крепкие ребята.— Идрийцы — и вдруг крепкие?— Мы бы на вашем месте не стали проверять.Тем не менее доклад лег в долгий ящик. Последний раз идрийскую армию видели в деле лет семь назад. Выступив против каких-то беззащитных африканских племен, они даже сумели сделать несколько выстрелов. И теперь, когда стало известно о готовящемся нападении, единственной реакцией израильских чинов был мощный взрыв смеха. План идрийцев, как удалось выяснить, состоял в том, чтобы напасть на базу, защищающую пустыню Негев, разгромить израильскую армию малыми силами и, захватив пленных, отступать к египетской границе, как и поступали до этого все арабские армии.И никто из тех, кто сидел в конференц-зале израильского генштаба, не знал, что всего через пару недель они будут спешно стягивать резервы из окрестностей Иерусалима в отчаянной надежде спасти танковые подразделения, запертые в песчаной ловушке Негева.Деревня Синанджу, родина великого учения, и пахла, и выглядела точно так же, как в последний приезд Римо. Попрежнему зловонные ручейки стекали из хлевов и стойл на главную улицу. Подарок третьего поколения Мастеров — римская канализационная система давно заросла травой.Сделана она была из каррарского мрамора, с трубами, стоками и отстойниками добротной ручной работы. К сожалению, для ее установки требовался опыт римских инженеров, а безопасность путешествий в трехсотом году до нашей эры оставляла желать лучшего. Поэтому купленная в Риме система прибыла в Синанджу в срок, а специалисты-наладчики так и не появились.Римо не удержался от язвительного комментария на эту тему. Долгая дорога из Пхеньяна порядком ему наскучила.— Странно, что, похитив сокровища, воры не взяли с собой и это чудо, — Чиун обвел рукой мраморные плиты, поросшие репейником. — Но зачем я тебе это говорю? Ведь ты приехал сюда не из любви к Синанджу, а чтобы узнать, как убить того, кого тебе не удастся убить вовеки.— То есть ты хочешь, чтобы я признавался в любви к хлевам? — едко вопросил Римо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26