Он нагибается, протягивает руку и … видение исчезает, перед глазами – молочная пелена тумана.
Встрепенулся вдруг Локалов, прислушался.
– Ты чего? – спросил Мифтахутдинов.
– Вроде опять тарахтит…
Прислушались. Нет. Тихо.
Каждый побывавший в бою солдат знает, что тишина на войне бывает страшнее самой яростной атаки. Она угнетает, пугает своей непредсказуемостью. Они так же понимали, что эта непрочная тишина может в любую минуту взорваться треском мотора сторожевика, стрельбой и смертью.
– Что, если нарвемся на немцев? – Аксенов высказал вслух вопрос, который у каждого из них был в голове с того самого момента, когда их «Бостон» неуклюже плюхнулся в воду.
– У нас на всех один пистолет и к нему шестнадцать патронов, – невесело сказал Мифтахутдинов. – На первый случай хватит.
Почему после аварийного приводнения пистолет оказался только у летчика, установить не удалось. При вылете на боевое задание у каждого пистолет был в кобуре на поясном ремне.
– Тринадцать – для фашистов, последние три – для нас, – подхватил Аксенов.
– Плена, во всяком случае, не будет, – прошептал воспаленными губами Локалов.
– Комсомольцы в плен не сдаются! – резюмировал Мифтахутдинов.
– Ну, раз командир заговорил лозунгами, значит на нашем корабле боеготовность номер один, – не удержался от подначки Аксенов. И все улыбнулись этой шутке, а вернее тому, что все, не сговариваясь пришли к одному и тому же решению. Они готовы были, не колеблясь, разделить одну и ту же участь и, поняв это, стали друг другу еще ближе и роднее.
К полудню туман рассеялся, поднялся выше, а затем и вовсе исчез. Пригрело солнышко, проснулась надежда согреться и подсушить свое обмундирование. Кругом простиралось безмолвное, пустынное море. Они были одни в этом необъятном пространстве, где некуда укрыться, негде спрятаться. Теперь встреча с неприятельским кораблем или катером могла оказаться роковой.
Слегка обогревшись, они задремали, а может просто впали в забытье. Мифтахутдинов вдруг встрепенулся: почудилось, будто слышит детские голоса. Кричали действительно рядом, но это были невесть откуда взявшиеся чайки. Они летали кругами над лодкой, садились неподалеку на воду, а затем поднялись и улетели к северу.
– Значит, недалеко земля, раз чайки… – предположил Мифтахутдинов. Штурман и стрелок согласно кивнули. Говорить не хотелось.
Уже к вечеру все услышали шум моторов и насторожились, но поняли: шум доносится с неба. Там, в голубой вышине. Шел воздушный бой. Юркие истребители сходились и расходились на пологих и крутых виражах, доносились короткие строчки пулеметных очередей. Аксенов не выдержал, закричал:
– Сюда, сюда!… Куда же вы!?..
– Уймись, Юра, – нехотя сказал Мифтахутдинов. – У них свои заботы, некогда им на море глядеть.
Карусель воздушного боя сместилась к югу, а потом и вовсе исчезла в далекой голубизне, унося с собой и шум моторов и мелькнувшую было надежду. Да и в самом деле, попробуй разгляди в необъятной шири моря крошечную резиновую лодку! И каждый в который уже раз вспоминал так некстати забытую в самолете ракетницу.
Как часовые на посту, сменялись в полубредовом забытьи дни и ночи, и каждые последующие сутки усиливали жажду и голод. Плиткой шоколада, чудом завалявшейся в кармане гимнастерки запасливого стрелка-радиста. Подкармливали, отламывая по мизерному кусочку, раненого штурмана. На четвертый день Аксенов, не устояв перед соблазном, зачерпнул в пригоршню морской воды, глотнул и тут же стал отплевываться:
– Фу, ну и гадость! Тьфу, чтоб тебе…
– Не надо, Юра, – слабым голосом отговаривал его Локалов. – Не надо пить.. Я читал где-то, от морской воды потом еще больше пить захочется…
В тот же день опять появились самолеты. Сначала на разных высотах звеньями по три прошла со стороны финского берега девятка наших истребителей, а затем, давя ревом моторов, совсем низко над лодкой пронеслись два таких родных «Бостона». Все трое поднялись из последних сил, кричали и бросали вверх шлемы… Мифтахутдинову даже показалось, что он видел на руле поворота цифру «23». Это Богачев! Или показалось? Торпедоносцы скрылись за низкой линией горизонта и вскоре оттуда донеслись раскаты далеких взрывов.
– Воюют наши, – не без зависти произнес Мифтахутдинов. – Не вешайте нос, ребята, мы с вами тоже еще повоюем, еще доживем до того дня, когда ни одного фашистского гада на земле не останется…
Возникшие и пропавшие, как видения, «Бостоны» растревожили душу. «Летают, Сашка, бьют гадов, а я… – с завистью к Богачеву казнился Мифтахутдинов. – Вот же продрался он тогда через такую же стену защитного огня. Продрался! Почему же нас сбили? Выходит, он умеет, а я еще нет?» «Маневр, маневр и еще раз маневр», – вспомнил он наставление командира полка и флагштурмана, и ему просто не терпелось немедленно, вот сейчас, сесть за штурвал и доказать всем, что он сумеет перехитрить, провести врага и победить. Так ему захотелось этого, что от досады, от собственного бессилия он даже застонал.
– Ты чего, Гусман? Не переживай, – прохрипел Локалов, угадавший муки командира. – Я в тебя верю… Дай вот выберемся из этой передряги… Мы с тобой еще себя покажем.

* * *

К вечеру пятых суток во мгле показалась темная расплывчатая полоска. Сомнений не было; это берег. Лодку несло к нему. Мифтахутдинов и Аксенов приподнялись на колени, растянули на вытянутых руках вконец истрепавшийся, облохматившийся мятый командирский китель. Даже под таким импровизированным парусом лодка пошла намного быстрее. Но не было сил держать парус – пять суток без пищи и воды сделали свое дело.
– Вроде бы мотор, командир, слышишь? – встревожился Аксенов. И действительно, приближаясь, нарастало тарахтенье лодочного мотора, и тут же из береговой тени выплыл высокий нос деревянной шхуны. Мифтахутдинов схватился за кобуру, но Локалов тронул его за руку:
– Обожди, похоже рыбаки это…
На командном пункте полка майор Ситяков попросил меня к оперативной карте и, обведя кружочком точку на освобожденной части Эстонии, сказал:
– Придется Вам, Иван Феофанович, слетать вот сюда. Финские рыбаки подобрали экипаж Мифтахутдинова… Да-да, живы ребята, только отощали и обессилили за пять суток. Они вот здесь, на этом аэродроме. Встретьте, обласкайте, подбодрите и везите их сюда.
Едва мы приземлились (со мной летали штурман капитан Петр Сазонов и стрелок-радист Юрий Волков), от деревянного аэродромного домика к самолету устремились трое, одетые как-то странно. Мы невольно насторожились, в Волков, как он потом сам рассказывал, даже развернул турель своей спаренной установки. Но трое подошли ближе и мы узнали наших пропавших без вести, которых считали погибшими. Вместо привычного глазу флотского обмундирования, которое порвалось настолько, что его пришлось выбросить, финны одели их в свое, что нас поначалу и смутило. Мифтахутдинов, приложив руку к головному убору, пытался доложить по всей форме, но из этого ничего не получилось; слезы заливали глаза, радостное волнение перехватило горло. Мы обнялись и расцеловались, оба растроганные. Впервые я увидел этого волевого и, как раньше казалось, самоуверенного крепыша таким растерянным. Обнялись и с остальными. Я всматривался в их лица и удивлялся переменам, которые в них произошли. И не только истощение и нечеловеческая усталость были тому причиной. Ребята стали не такими, какими неделю назад я провожал их в полет. Из вчерашних мальчишек они превратились в умудренных жизнью мужчин, заглянувших смерти в глаза и не отступивших. Передо мной стояли настоящие герои.
– А Таллинн освободили? – спросили они, когда первое волнение улеглось.
– Освободили, освободили.
Мифтахутдинов все сокрушался, что не смог спасти самолет и дотянуть до аэродрома.
– Ничего! Главное – вы живы, а машина вам будет, – успокаивал я его.
На родном аэродроме всем членам экипажа Мифтахутдинова, которых уже не чаяли увидеть живыми, устроили сердечную встречу, и они убедились, как сильна и бескорыстна фронтовая дружба, сколько у них искренних боевых друзей, на которых можно всегда положиться. Перебивая и дополняя и дополняя друг друга, они рассказали о тех необычайно тревожных и трудных пяти днях и ночах, о своих мытарствах и своей дружбе. А потом санитарная машина увезла всех троих в госпиталь – лечиться, восстанавливать силы.

* * *

Перечитал написанное об этих славных ребятах и понял, что не имею права ограничиться этим, поставить точку, не рассказав о том, что было с ними дальше. Поэтому, рискуя опять войти в конфликт с хронологией своего повествования, позволю заглянуть немного вперед.
Итак, 22 ноября 1944 года приказом по полку экипаж лейтенанта Мифтахутдинова вновь допускался к боевым полетам в составе 3-й эскадрильи. Правда, несколько измененным. Стрелком-радистом по-прежнему остался сержант Юрий Аксенов, а вот штурманом боевого самолета назначен лейтенант А. Скрипник, так как Глеб Локалов все еще долечивал в госпитале перелом руки. И снова Гусман за штурвалом боевого самолета, как и все летчики, не щадил себя.
Большой успех выпал на его долю в бою 14 декабря. В этот день в паре с лейтенантом М. Борисовым он совершил дерзкий налет на порт Либава и потопил транспорт противника водоизмещением в 8000 тонн. Несмотря на сильное противодействие ПВО базы, он отлично выполнил боевое задание, за что удостоился высокой правительственной награды – ордена Красного Знамени.
– Тогда, на лодке, Глеб как в воду глядел! Мы еще повоюем, – стараясь не показывать распиравшую его радость, говорил Мифтахутдинов, а сам будто невзначай все косил взглядом на грудь, где на синем сукне кителя отливал позолотой и яркой эмалью новенький орден. Но не долго довелось ему красоваться с орденом на груди…
Ровно через месяц, 14 января 1945 года, мы получили донесение воздушной разведки о вражеском конвое, обнаруженном далеко в море примерно на траверзе Мемеля. Я принял решение нанести удар группой из четырех самолетов. Ведущий – заместитель командира 3-й эскадрильи лейтенант М. Борисов, его ведомый лейтенант В. Кулинич. Ведущий второй пары звена И. Репин, ведомый – младший лейтенант Г. Мифтахутдинов.
Я поставил им задачу, убедился что они уяснили ее, и разрешил отправляться по самолетам. Коренастый, в меховом летном костюме и унтах, Мифтахутдинов издали был похож на медвежонка. Он, оживленно жестикулируя, говорил что-то Аксенову и вернувшемуся недавно из госпиталя Локалову. Летный планшет на длинных ремнях бился у него по унтам – право, с учетом боевых заслуг уже не грех было зачислить Мифтахутдинова в «старики».
Возле капонира исправно и басовито гудели моторы – техник самолета заблаговременно по очереди разогревал и опробовал их. Увидев летчика, он хотел выключить зажигание, но Мифтахутдинов заметил движение техника и крикнул ему: «Погодите, еще – левый на полных оборотах» и условным жестом руки подтвердил приказ.
– Пожелай мне счастливого полета, – сказал он технику, садясь в кабину. И тот, поймав его отсутствующий, устремленный куда-то в себя взгляд, понял, что мыслями летчик уже там, в бою, продираясь сквозь зенитный заслон, атакует вражеский корабль.
– Почему он так сказал? Ну, почему? – позже спрашивал меня техник. – Сколько раз я отправлял его в полет, он, бывало, подморгнет, бросит: «Ну, бывай!» – и пошел…
В самом деле, почему?
…Видимость была хорошая и группа еще издалека заметила конвой, он находился в расчетной точке, на всех парах держа курс на Гдыню.
– Действовать попарно! – скомандовал по радио Борисов, вместе с Кулиничем вышел на концевой транспорт и потопил его. Репин и Мифтахутдинов атаковали более крупный пароход, возглавлявший колонну. И эта атака увенчалась успехом.
Кто мог предвидеть, что этот победный, пятый, боевой вылет станет для славного экипажа последним? Мифтахутдинов уже прошел над объятым пламенем кораблем, но был сбит огнем зенитчиков с кораблей охранения. Никто и никогда не сможет рассказать, как это произошло: то ли разбило сразу оба мотора, то ли тяжело ранило или убило пилота – море навсегда сохранит эту тайну. Пролетев еще метров 800, «Бостон» врезался в воду и серые волны Балтики сомкнулись над ним. Славный сын Татарии Гусман Бикмеевич Мифтахутдинов, волжские пареньки Глеб Михайлович Локалов и Юрий Фролович Аксенов пали смертью героев, до конца исполнив свой воинский долг.

Часть 3
Мы – Таллинские

Вечером 21 сентября командир полка пригласил к себе своих заместителей, начальника штаба связи, командиров эскадрилий. Подводили итоги боевой работы торпедоносцев и топмачтовиков за прошедший день. Неожиданно зазвонил телефон.
– Майор Ситяков слушает.
Наступила недолгая пауза. Командир полка время от времени вставлял: «Есть», «Понятно», а мы все внимательно следили за выражением его лица, пытаясь определить, с кем и о чем он разговаривает. Наконец, Федор Андреевич произнес твердое «Есть» и бережно положил трубку на аппарат.
– Звонил генерал Шугинин, – сказал Ситяков. – Он сообщил, что завтра сухопутные войска развернут наступление на Таллинн. Нам приказано с рассветом 22 сентября иметь в тридцатиминутной готовности к вылету восемь торпедоносцев и топмачтовиков для нанесения удара по вражеским транспортам, которые увозят из Таллинна войска, боевую технику и награбленное добро. Вылет нашим решением по данным воздушной разведки.
– Что в первую очередь будем делать? – спросил Иванов, кладя перед собой лист бумаги, чтобы записать распоряжение командира.
– Сделаем так, – немного подумав, сказал Ситяков. – Командирам эскадрилий выделить по два экипажа из наиболее подготовленных летчиков, штурманов и стрелков-радистов. Два остальные самолета выделит управление полка. Одну группу поведу я сам, а другую – мой заместитель по летной подготовке майор Орленко. Всем экипажам прибыть на аэродром к пяти часам утра. Инженеру полка обеспечить готовность машин к выполнению боевого задания… А теперь – отдыхать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23