Он чуть не лишился глаза. Я же навсегда запомнил это и никогда больше так не «шутил». С Колей Николаевым, который жил этажом ниже мы играли в оловянных солдатиков.
Когда я пошел в школу, куда ходили и Алексей, и Андрей, она, по счастью, уже давно не была мужской. В первом классе ко мне на день рождения пришёл весь класс, и был грандиозный праздник. Но со второго класса школу неожиданно сделали английской, и почти весь класс сменился. То, что эта школа была привилегированная, не особенно ощущалось. По-моему, она была просто нормальная. Хотя мне трудно судить, я никогда не ходил в другую. К нам часто приезжали иностранцы, которые дарили резинку и, если повезет, шариковые ручки. Один раз они привезли пластинку «Beatles» – «Help!». Как-то на большой перемене, когда я был дежурным по классу и остался вытирать доску, зашли старшеклассники и поставили эту пластинку на проигрыватель. Я, ничего не подозревавший, от первых звуков совершенно потерял чувство ориентации. Это было нечто такое, чего я ни до этого момента, ни долгое время после никогда не ощущал. Это было ни с чем не сравнимое ощущение радости, как будто жизнь вдруг приобрела какой-то смысл. Безмятежность детства была нарушена, хотя я ничего не запомнил, только слово Help. Перемена кончилась, и пластинка была водружена за стекло в кабинете завуча. Я пытался поделиться своей радостью с дружками и был приятно удивлен, когда Андрей Колесов написал мне имена тех, кто будет в этой жизни значить для меня больше, чем всё, с чем мне придется соприкоснуться. Оказалось, что у кузины Андрея уже давно есть пластинка «Beatles For Sale». Чуть позже к пластинкам в школьном шкафу присоединились «Beatles» – «Oldies, But Goldies» и «Rolling Stones» – «Between The Buttons», и мы находили благовидные предлоги, чтобы зайти в кабинет и посмотреть на эти пластинки через стекло. Чуть позже эта музыка неизменно звучала на всех школьных вечерах, и педагоги нисколько не были против. Ещё, говорят, была пластинка «Hair», но нам её никогда не показывали, опасаясь за нашу нравственность. Как-то приехали финские школьники, и вместо урока нас повели в актовый зал, и все танцевали «Летку Енку». Это было очень здорово, потому что это казалось абсолютно современным и хотя бы на короткое время давало ощущение того, что где-то есть другая жизнь.
В школе был хор, в котором мне всегда отводилась роль запевалы. Это было фантастически глупо. У нас было трио солистов – Сережа Алексеев, Сережа Резников и я. Мы с хором пели песни про то, как:

В маленьком и тихом городе Симбирске,
Там, где катит воды мать Российских рек,
Всем народам мира дорогой и близкий
Родился Великий человек.

Как-то раз мы пели на смотре школьных хоров в Капелле. А потом нас троих таскали по каким-то жилконторам и советам ветеранов, где мы в белых рубашках и красных галстуках пели «Бухенвальский набат» и «Хотят ли русские войны?» и про то, как «Нас оставалось только трое на безымянной высоте». Ветераны умилялись. Но, слава Богу, у нас переломились голоса, и нас оставили в покое.
Примерно в то время, когда я впервые услышал «Help!», Алексея забрали в армию. Бабушку разбил паралич, и мать полностью встала на вахту ухода за ней. Была осень, и на ноябрьские праздники мы всей семьей отправились на машине на дачу убирать листья. Но на обратном пути случилась беда: отец сбил велосипедиста. Это было очень страшно, поскольку я сидел на переднем сиденье и отчетливо его видел, отец же его не заметил. По счастью, велосипедист остался жив и даже ничего не сломал, но приехали гаишники, и нас отправили на медицинскую экспертизу. И выяснилось, что у отца отключилось периферийное зрение, и что он уже давно болен. Он совсем сник, его положили в больницу на обследование, подозревая опухоль мозга. Мать сделала вызов Алексею, и ему дали отпуск. Под новый год нас привели к отцу в больницу, и получилось так, что мы пришли прощаться. Через день он умер. У него оказался рак лёгких. Алексей уехал дослуживать, и наша жизнь стала входить в новую колею. Мне было двенадцать лет. Почти сразу мы ощутили недостаток средств. У нас никогда не было никаких сбережений. Матери нужно было устраиваться на работу, но ещё ей нужно было ухаживать за бабушкой, которая так и не была прописана в Ленинграде и не получала пенсию. Нам с Андреем дали пенсию по 70 рублей, а матери как жене учёного через полгода через Арктический институт выхлопотали персональную пенсию в размере 50 рублей. Я ещё не совсем понимал, что такое деньги, но постепенно понял, что жить нам стало гораздо труднее. Неожиданную активность проявила Нонна, она стала притязать на «наследство», рассчитывая на площадь в квартире, машину и дачу в Белоострове. Дача же являла собой времянку и сруб только начавшего строиться дома. Это было крайне неприятно, матери удалось продать машину по доверенности и тем самым избежать раздела имущества. Денег за машину хватило на то, чтобы рассчитаться с долгами. Мать беспокоилась, что не сможет платить за музыкальную школу, но как-то всё образовалось. С квартирой и дачей дело заглохло само собой и до суда не дошло. Хотя я не понимал, из-за чего этот суд может быть?
Мой опыт хорового пения в школе был настолько негативным, что уже в музыкальной школе, где хор был обязательным предметом, я всегда старался его закосить. По счастью, я учился на оркестровом отделении, и подошло время, когда я вместо хора уже мог посещать школьный оркестр. Оркестр состоял из учеников старших классов и из учеников музыкальной школы для взрослых. Поэтому я попал уже во взрослую среду. Это была огромная радость, когда впервые то, что ты ещё толком не научился делать, начало складываться в музыку. Мы играли Третью сюиту Баха и, когда доходили до Арии, у меня почти всегда наворачивались слезы. Но самым важным для меня было обретение брата Андрея, который к этому времени играл в оркестре года два. Он был уже взрослый, заканчивал школу и жил замкнуто и почти независимо. И вот, впервые у нас появилась какая-то точка пересечения. Он с контрабасом возвышался над всем оркестром прямо сзади меня, и я сделал для себя открытие, что наши партии во многом совпадают, а иногда звучат просто синхронно. После репетиции мы вместе возвращались домой, и мне было очень приятно идти вместе с братом, хотя мы оба мучились оттого, что не знали, о чём заговорить. Я сразу же полюбил нашего дирижера Всеволода Константиновича Горского, который был интересным человеком, способным увлекать детей. Каким-то образом ему удавалось путешествовать, и по возвращении он собирал оркестр, вешал карту Африки, массу фотографий, приносил какие-то амулеты, томагавки и прочие редкости, и мы с открытым ртом слушали о его приключениях на слонах и верблюдах. Я очень увлекался книгами Майна Рида и Фенимора Купера и страшно любил приключения и кино про Африку и загадочные острова. Фильмы «Седьмое путешествие Синдбада» и «Барабаны судьбы» я смотрел раз по десять.
Мы жили с Андреем в одной комнате, и я немного уставал от такого объема сложной музыки, которая постоянно звучала в доме. Это был период, когда он слушал Малера, Берлиоза и Стравинского. А когда звучал второй Славянский танец Дворжака, мать начинала плакать. Иногда, когда мы с мамой были вдвоём, я сам ставил эту пластинку, и мы с ней обнимались и плакали вместе. К нам перестали ходить гости, только неизменный Валентин Николаевич, бывший муж сестры жены маминого брата, дяди Кости, приходил каждый четверг. Иногда приходила Бадя. Кем она нам приходилась, я не знаю, знаю только, что она была графиня Евгения Александровна Толстая и почему-то всегда ходила в шапочке, типа чепчика, и мы с братьями над ней подшучивали и думали, что она лысая. Как-то Андрей купил пластинку «Музыка юго-восточной Азии», которая была очень непривычна для восприятия, но нам нравилась, и мы иногда потехи ради ставили эту пластинку, чтобы проверить терпение взрослых гостей.
«Beatles» я долго не слышал, и услышать было негде. Вот только когда показывали фигурное катание, я всегда ждал спортивные танцы, потому что там иногда могла прозвучать похожая музыка. А когда транслировали чемпионат мира из Давоса, то в перерывах, когда чистили лед, играла какая-то группа. На следующий день в школе все спорили, были ли это «Beatles» или кто-то другой? Как-то в передаче «В объективе Америка» был рассказ о «Beatles», и звучала их музыка, но их не показали, а были только фотографии (впрочем, я не совсем уверен, что это было именно в этой передаче, поскольку «Beatles» англичане). А чуть позже, когда мы поехали к маминому брату дяде Сереже, моя двоюродная сестра Марина, которая была большая модница и доставала где-то польские журналы, вдруг подарила мне целую коробку из-под конфет с вырезками о «Beatles». Когда я на следующий день принес их в школу, все ребята их рассматривали и передавали по всему классу. Дома у меня не было своей комнаты, но на даче я этими фотографиями заклеил целую стену.
Мать вынуждена была оставаться в городе с бабушкой, и почти все лето я жил на даче практически один. Раза два в неделю она готовила обед на два-три дня и привозила его мне. В остальные дни я покупал полтора литра молока и батон, так и питался. Андрей сдавал экзамены в школе, потом сразу устроился на работу и приезжал только на выходные. Все соседи знали, что у меня умер отец, и жалели меня, в то время как ребята немного завидовали мне, что я живу самостоятельно, как взрослый, и ничем не ограничен во времени. Правда, моя взрослость чуть не закончилась, когда я отравился сигаретами. Мы с дружками пытались курить, и меня тошнило. На следующий день неожиданно приехала мама и застигла меня в таком состоянии. Она очень разозлилась на моих друзей и хотела забрать меня в город. Наверное она, как любая мать, считала, что её дети непогрешимы и их портят какие-то другие злые дети. Но я уверил её в том, что никто меня не заставлял и что я курил добровольно. Я и раньше пытался курить самокрутки из перетертых листьев, завернутых в газету, и перекурил все окрестные растения. Самой вкусной была ольха. А в городе я как-то вытащил у отца из машины пачку «Красной звезды». Мы с ребятами курили в дровах, где у нас был штаб, и нас застукал почтальон, но мы ему отдали почти всю пачку, и он обещал не говорить родителям. Я клятвенно заверил маму, что больше никогда не буду курить, что мне на самом деле больше и не хочется это делать. Правда, лет через десять, в 23 года, я всё-таки закурил и курил восемь лет.
Моими лучшими друзьями по даче были Юрка Максутов и Лёшка Ветберг. Каждое утро мы пересвистывались и бежали на речку, а потом целый день проводили вместе. Обычно мы на велосипедах ездили на залив или просто сидели на речке, а в плохую погоду, как правило, собирались у нас на даче и играли в карты. В конце лета мы ходили за грибами, воровали картошку на огородах, которые находились за пределами участков и непонятно кому принадлежали, и устраивали обеды. Я научился мастерски жарить грибы на керосинке. Брат Андрей слыл чудаком и, когда жил на даче, всегда держался независимо. Он мастерил телескоп и хотел жить в землянке, которую начал копать. Но, когда почти выкопал, начались дожди, и её затопило водой. В июле, на день рождения отца, мы с ним поехали на кладбище и вместе возвращались на дачу, и я помню, что он впервые меня обнял и рассказывал, как он устроился рабочим сцены в Мариинский театр, и как это прекрасно, и что он обязательно возьмет меня как-нибудь на балет. Я отнёсся к этому с опаской, потому что, когда видел балет по телевизору, мне всегда становилось скучно. Когда же я всё-таки сломался и согласился пойти на «Дон-Кихота», то я чуть не сошел с ума от счастья и, пока брат работал в театре, пересмотрел с галерки все балетные спектакли. Когда же я сходил на оперу «Иван Сусанин», то чуть не заснул от скуки и оживился только во втором акте, когда начались танцы польских шляхтичей. Любимыми героями брата был Фидель Кастро и Эрнесто Че Гевара, а также Микис Теодоракис. Помню, Андрей купил его пластинки, и меня поразило звучание электрических бузук.
Я ходил в кино на все иностранные фильмы. Конечно же любимыми были «Три мушкетера» и «Великолепная семерка», на которую меня сводила мама. Но больше мне нравился «Скарамуш», потому что там была очень красивая музыка. А самым сильным впечатлением была «Хижина дяди Тома», на которую я ходил несколько раз. Я приходил в «Ленинград», кинотеатр с гигантским экраном и мощным звуком, садился на первый ряд и совершенно растворялся в музыке негритянского хора, который в течение всего фильма пел спиричуэлс. Я даже запомнил слова «Let My People Go» и «Jericho», а песню про Миссисипи, которая шла лейтмотивом всего фильма, я напевал ещё много лет, мечтая ещё хотя бы раз её услышать. Мне очень нравилось начало фильма, когда ты как будто на самолете подлетаешь к Нью-Йорку и пролетаешь под мостами и потом сразу оказываешься у ног статуи Авраама Линкольна. (Через несколько лет, когда мне довелось оказаться в Америке, я был очень удивлен, что эта статуя находится в Вашингтоне, а река Миссисипи и вовсе Бог знает где.) Конечно же, чуть позже мы все смотрели «Этот безумный безумный безумный мир» и «Воздушные приключения». Помню, мы ходили с Андреем и обхохатывались, представляя нашего дедушку, потому что нам казалось, что этот фильм просто про него. Чуть позже был «Фантомас» и конечно же «Искатели приключений».
На следующий год умерла бабушка Мария Константиновна. В этот же год Андрея забрали в Армию, но пришёл Алексей. С его возвращением в доме воцарился хаос. Он сразу же стал хозяйничать и первым делом выкинул на помойку письменный стол отца, который, якобы, занимал слишком много места. Ящики из стола с бумагами года два стояли посреди комнаты. Куда-то исчезла гигантская бронзовая люстра, которая висела в большой комнате и почти накрывала круглый стол. Постепенно стали выкидываться и другие вещи, все поменялось местами, и дом перестал носить признаки того дома, в котором я вырос. Потом пришли какие-то люди из музея истории города и, до кучи, забрали пропеллер.
1 2 3 4 5 6 7 8