https://wodolei.ru/catalog/vanni/Kaldewei/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– В чем именно выразился его к тебе интерес?
– Наотвешивал мне комплиментов целый воз, и сказал, что готов сопровождать меня везде и всюду. При том сказал так, что отказаться было невозможно.
Посол в досаде стукнул себя кулаком по раскрытой ладони.
– Очень даже возможно было бы отказаться! Сказала бы, что я не позволю.
– Он грозился и вам напеть похвал в мой адрес. Наверное, он не постеснялся бы испросить у вас разрешения на прогулки со мной. И вы бы ему не смогли отказать, дядюшка. Все-таки он родственник короля, и это чувствуется.
Посол мрачно молчал. Потом сказал:
– Ладно, не волнуйся. Интерес его скорее всего самого обычного свойства. А если совсем невмоготу станет, уедешь в Лисбону, поплывешь домой оттуда. Рекомендательные письма я дам…
– Все-таки, что он за птица?
– До недавнего времени был той самой птицей, которая у него в гербе. И поступал точно по своему девизу. А сейчас он свои обломанные когти весьма искусно прячет под мягкими перьями, и даже может казаться грозным, как показался тебе. Но если знать обстоятельства, это впечатление рассеется.
– О какой же камень он обломал когти?
– Представь себе, об одну девицу. Девица была небесной красоты, родом из Англии, и приданого у нее хватило бы, чтобы скупить пол-Кастилии.
– Элизабета?
– Ее кузина. Там история в самый раз для мессера Бокаччио. Я бы тебе рассказал, она стоит того, но не хочу отвлекать тебя от карты. Тебе хватит терпения дождаться утра?

День пятый,
в который мона Алессандрина и дон Карлос находят, что у них много общего.

– Итак, донна Элизабета до своего счастливого замужества жила в Англии, в городе Лондоне, в доме своей кузины. Кузину эту звали Маргарита, красотка она была. Отец у нее был первым негоциантом в Англии, богат, как Крез Лидийский, вел дела со всей Европой. А жених ее был из бедных рыцарей, работал помощником у ее отца, говорят, ради того только, чтобы видеть ее каждый день. Так вот, отец Маргариты родом был из Кастилии, у него и фамилия была Кастелл, по названию на английский лад той земли, откуда он выходец. А из Кастилии он бежал давным-давно, мальчиком еще, со своим отцом-иудеем. Оба они крестились, но младший Кастелл был покрепче своего отца. На людях он божился и крестился, как добрый христианин, а дома имел иудейскую молельню. В Англии до этого дела никому не было, там народ не шибко богомольный… А кастильской короне до всего есть дело, особенно до чужих денег. Про отступничество его прознали, и выяснить это наверняка отправился ни кто иной, как маркиз…
– Выяснять, как молится простой купец? – мона Алессандрина приподняла брови, и нацепила на двузубую вилочку ломтик рыбы. Посольский завтрак проходил в приятной желудку неспешности.
– Не простой, а очень богатый купец. Но, разумеется, он ехал не только за этим. У него были и другие важные дела в Англии. В те времена был он холост и в большом фаворе у своего дядюшки. А слава у него была такая, что если девушка проводила с ним полдня, то в чести ее уже можно было усомниться. И угораздило его влюбиться в эту самую Маргариту. А она, к слову сказать, и не знала, кто у нее отец и как он молится, потому что старый Кастелл был человек весьма скрытного нрава. Маркиз предложил ей руку и сердце и, по слухам, чуть ли не корону Кастилии и Арагона, которую клялся вскорости для нее добыть. Такой-то у дона Фернандо верный гранд и любящий племянник. Ну да ладно. Маргарита выслушала все это и отказала – под тем предлогом, что помолвлена. Нравом пошла в отца. Маркиз – к старому Кастеллу. И тот отказал, хоть это уже было опасно в его положении.
Тут наш влюбленный обратил внимание на Элизабету, но не для того, чтобы утешиться, а для того, чтобы заполучить Маргариту любой ценой. Элизабете он пообещал, что похитит ее, увезет в Кастилию и женится. А та влюбилась в маркиза с первого взгляда, и, ясное дело, согласилась. Он тогда везде растрезвонил, что покидает Лондон в большой печали, и корабль его видели плывущим вниз по Темзе к морю. А на самом деле корабль встал в затоне неподалеку от города. И однажды Маргарита получает письмо, написанное от имени ее отца, но не его рукой. А в том письме сказано, что ее отец, находясь по делам в порту, упал в трюм своего судна, сильно расшибся и просит ее приехать немедленно. Дело было уже вечером. Маргарита в большом горе собирается ехать, зовет с собой Элизабету… А Элизабета в это время получает другое письмо, где написано: «Поезжай с кузиной, сопровождающий привезет вас на мой корабль, ее я отправлю обратно, а тебя увезу…» и подписано «К. д'А.». Так девицы попали вдвоем на кастильский корабль. Ясно, что у маркиза было намерение отправить на берег Элизабету, но Маргарита, поняв, в чем дело, так в нее вцепилась, что растащить их не было никаких сил. Поплыли они в Кастилию вместе, а за ними в погоню пустились отец Маргариты и ее нареченный на доброй английской посудине, которая звалась «Маргарита», в честь красавицы.
У берегов Гранады их застигла буря. Англичане решили взять корабль маркиза на абордаж, и было взяли, да тут порвало канаты, и корабли разнесло. Не знаю точно, как там было дело, но и обе дамы, и нареченный Маргариты оказались в Гранаде, во дворце, который принадлежал когда-то матери маркиза, а потом ему. И праздновать бы маркизу победу, если б у него в доме не нашлось одной ушлой бабенки из простых, которая одно время с ним спала, а потом ему разонравилась, и он ее разжаловал в прислужницы. Бабенка эта решила ему насолить и устроила вот что: подговорила нареченного Маргариты для вида от нее отказаться, а Маргариту – для вида согласиться на брак с маркизом, и маркизу поставить условие: прежде чем состоится венчание, увидеть, как ее нареченный и ее кузина Элизабета выезжают из ворот. Отец Маргариты в это время скрывался в Гранаде у своего сотоварища-иудея. Ну а дальше эта самая бабенка просто-напросто подменила Маргариту на Элизабету. Перед тем она раскрасила Элизабету так, чтобы та походила на кузину, а повелителю своему маркизу подмешала в вино какое-то зелье, чтобы он черного от белого наверняка не отличил. Так он и женился на Элизабете.
Все бы еще обошлось, признай он этот брак. Элизабета – дама видная и достойная. Но он решил вернуть свое сокровище, Маргариту, и ради этого уже ничем не брезговал. А Маргарита пожаловалась на него государыне, и помянула между делом, что-де обещал он ей кастильскую корону, и вскорости… Государыня созвала суд, на который вызвала и маркиза, и Элизабету, и нареченного Маргариты, и саму Маргариту, и ее отца. Тут уж они все сцепились, как сведенные. Маркиз говорит, что отец Маргариты – иудей, и что Элизабета – служанка. Элизабета – руки в боки, и наизусть всех своих предков до двенадцатого колена, а они у нее и впрямь все как один благородные, только бедные, как церковные крысы. Нареченный Маргариты кричит, что маркиз напраслину на них возводит, и что Кастеллы спокон веку добрые христиане, никак иначе. Порешили: Кастелла, как иудея и отступника, в инквизицию, Маргариту и нареченного ее Питера поженить, а наследующий день после их свадьбы назначить смертный бой между Питером и маркизом за честь Элизабеты. В случае, если Питер победит, Элизабета признается честной женщиной, и маркиз обязан признать ее своей женой, а в случае, если маркиз, то… Маргарита остается вдовой, а Элизабета – обесчещенной.
К слову сказать, Питер этот настоящий мужчина, потому что он и тестя своего Кастелла от инквизиторов отбил прямо во время процессии. А смотреть на поединок Питера с маркизом сошлось полгорода. И вышло так, что англичанин чуть не убил маркиза при всем честном народе, да и убил бы, если б не Элизабета. Она своего муженька грудью заслонила. А поскольку он лежал без памяти и не мог вслух признать Элизабету честной женщиной и своей женой, то это за него сделала королева. Да еще и слово она за него дала, что со своей законной супругой он судиться более не станет под страхом позора и бесчестья. С тех пор маркизу проходу нет от насмешек. Все насмехаются, кому не лень, и знатные, и простые. Сама Ее Высочество королева тон задает. Он и уехать-то хотел потому что двор сюда на днях прибывает. Бог знает почему вернулся… Да никак ты его жалеешь, племянница? Вот новости, право!
Алессандрина оторвала взгляд от опустевшего витого бокала, на дне которого что-то усердно рассматривала.
– Я себя жалею, дядюшка, только себя. Если он догадался, то он меня в порошок сотрет за те десять дней, что я жду галеры.
– Я тебе сказал – будет невмоготу, уедешь в Лисбону. А его я отправлю в Пиренеи. Пусть там тебя поищет…
Мона Алессандрина, сидя за высоким узким пюпитром в той позе, в какой сидят за арфой или за прялкой, читала. Солнце косо падало на страницы ее книги. Это была тисненая книга, по бумаге судя, из свежих, на итальянском языке. По движению зрачков Алессандрины было заметно, как быстро она читает – так читают срочные донесения, а не ученые книги.
Заслышав шаги, она подняла голову. По мимолетной краске на ее щеках он понял, что она знает, что ей рассказали… И вдруг очень явственно увидел, как крепкие руки королевского экзекутора рвут с ее плеч этот открытый ворот, стаскивают разодранный лиф до пояса, а тут же рядом ровно дышат мехи возле жаровни, и секретарь покусывает кончик пера.
«Сознайтесь же, синьора Алессандрина, в том…» Нет, гнев не хлынул в голову, как бывало.
Зимние штормы заперли ее тут на две недели, не меньше. Донесение, всего скорее, уже отправленное, пока-то дойдет, пока-то ляжет на стол к венецейским сенаторам, как первостепенно важное, пока-то они решат, что им делать с прытким лигурийцем… А зоркие очи стражей тем временем будут приглядывать за каждым трактом, за каждой горной тропой, за каждым пролетающим в вышине голубком. Нет, стражи не нападут и не отнимут бумагу, пренебрегая в спешке кошельком. Ночью, в теплой венте, потихоньку вытянут из сумки депешу, снимут копию, и положат на стол к Их Высочествам… Те распорядятся крепко стеречь лигурийца от венецейских стилетов, а с ученой девой будут говорить не разряженные дурехи, а коррехидор.
– Какая неожиданность! Ваше посещение застало меня врасплох, ваша светлость. Как можно являться даме, зная, что она даже не одета для приема гостей!
Э, нет, сладчайшая донна, э, нет. Вы из породы всегда одетых. Вас действительно разденут только в пытальной зале. И когда холодный пот закапает с вашего трясущегося подбородка, вот тогда вы окажетесь по-настоящему голой, моя сладчайшая донна Алессандрина, даже если с вас еще не успеют ничего снять.
– Моя донна, ваша краса – лучшая из возможных одежд.
Что с ней церемониться? Наверняка матушка приторговывала ею с самой ее нежной юности, лет этак с тринадцати. Там, в Италии, все очень быстро растет, девицы не исключение. Так что скушает она и такое, и не такое еще скушает с благопристойной улыбкой на безмятежных устах. Вот, улыбается.
– Донна, по правде говоря, меня гложет любопытство: написали ль вы что-нибудь о вчерашнем дне? Мне случалось читать много разного, но женщины на моей памяти писали только любовные письма, даже славная Элоиза не исключение. Я слышал об итальянских ученых женщинах, которые пишут философские рассуждения, ни в чем не уступая мужчинам, но, признаться, вы первая, с кем я знаком…
– Я намеревалась писать сегодня. Вчера у меня не было настроения. И потом, ваша светлость…
– Просто дон Карлос…
– Дон Карлос, я вовсе не ученая женщина. Я всего лишь очень любопытна, и люблю кое-то записывать на память, потому что при всем моем любопытстве ум у меня рассеянный. Люблю читать не только молитвенник. А ученые женщины, о которых вы говорите, это княжеские жены и дочери. У них довольно и времени и денег для занятий наукой, ибо знания для них – часть приданого. Иному просвещенному князю приятно жениться на женщине, которая знает непременно пять языков, три живых и два мертвых. Вот бедняжек и учат с детства. Я же не изнуряю знаниями своего ума.
– А правда ли, что среди продажных женщин тоже довольно ученых?
– Правда. Мне случилось говорить с двумя или тремя, когда по наивности я приняла их за знатных дам. Они все жаждут походить на гетер древности, чтобы в постели рассуждать о высоком.
– Это должно быть забавно, – он позволил себе полуулыбку.
– У меня не было случая проверить, дон Карлос, – ответила она тремя четвертями улыбки, причем на левый уголок рта приходились две, а на правый – одна четверть, – и не кажется ли вам, что вести такие разговоры наедине – не вполне скромно.
– Прошу покорнейше простить, любезная донна, но мне кажется, что самые скромные разговоры с вами могут завести весьма далеко. Ведь я всего только спросил вас, написали ли вы что-нибудь о вчерашнем дне…
– Как я могу не простить вам?
– Я не знаю, из чего ваше сердце. Может так случиться, что оно – из алмаза, и тогда вы не простите мне ни слова.
– У меня самое обычное женское сердце, размером чуть побольше кулака. И оно бьется, как то полагается сердцу. Иногда оно бьется неровно и часто, иногда редко и сильно.
– Вы еще сами не знаете вашего сердца. Как бы там ни было, донна, я намерен исполнить мое вчерашнее обещание и для начала показать вам город.
– Я в полном вашем распоряжении, дон Карлос.
Она подумала, что не грешно было бы испросить у дядюшки позволения отправиться в больших посольских носилках.
Благовест к обедне застал их возле небольшой церкви. Маркиз попросил остановить носилки; они вышли. Церковь казалась небогатой: только двое нищих стояли на узкой паперти, против обыкновения молча ожидая подаяния. Видимо, дон Карлос хорошо знал эту церковь. Он сразу показал моне Алессандрине незаметную нишу в тени большой раскрашенной статуи св. Иакова Компостельского. Как нарочно, там оказались два плетеных стульца и две скамеечки.
Вот уж тут мона Алессандрина помолилась от всей души. Но, молясь, не забыла с изяществом танцовщицы исполнить весь ритуал вставания, усаживания, осенения себя крестом и преклонения колен на скамеечку.
При церкви был садик, куда после мессы они вышли через боковую дверь, узенький садик:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12


А-П

П-Я