Однако требуется полная изоля…
Левая дверь распахивается, из нее вылетает первый господин, которому только что дали сильного пинка под зад. За ним Вахазар – весь его френч в пене.
Дендинетка вскакивает с пола.
Вахазар (рычит). Хаааааааааа!!! Ты, похабник, ты, дубина стоеросовая!!! Ты, гнида угреватая!!!
Первый господин валится на пол.
Ты смеешь являться ко мне с измятой бумажонкой и при этом еще подписываться «князь» – а? Ах ты хромотень! Сизигамб ты надтреснутый!!! (Обводит взглядом присутствующих.) Слушать меня!!! Я уже говорил, что для меня все равны. И ты, старая жаба, и ты, хам, дегенерат городской, и ты, лахудра, и ты, долговязая дохлятина. (Указывает по очереди на первую бабу, на рабочего, на дендинетку и на первого господина, который, вскочив, вытягивается по стойке «смирно».) Вы все – ничто, абсолютный ноль. Ради вас я посвятил себя делу наитруднейшему – полному одиночеству. Мне нет равных. Не в том смысле, как императорам или королям – я в ином духовном измерении. Я гений жизни – я столь велик, что Цезарь, Наполеон, Александр и им подобные ветрогоны рядом со мной – ничто, прах, такой же, как и вы! Вам понятно, сморчки сушеные? У меня мозг – как бочка. Я могу быть кем только захочу, кем бы я ни пожелал. Вы понимаете меня? А???
Флетриций (дрожащим голосом). Кажется, до некоторой степени я начинаю немного понимать.
Вахазар. Я тебе дам «некоторую степень»! А не хочешь ли ты до некоторой степени сдохнуть, ты, вшивый скорпион? А???
Флетриций (полуобморочно). Я… ничего… Ваша Единственность…
Вахазар (мягче). Тогда молчи и слушай. Я вижу, ты достаточно умен. (Обращается ко всем.) Я жертвую собой ради вас. Никто из вас не может этого оценить, и я от вас этого не требую. Знаю, вы говорите обо мне чудовищные вещи. Об этом я ничего не хочу знать. У меня нет и не будет доносчиков – так же, как нет министров. Я один, как господь бог. Сам управляю всем и сам отвечаю за все – только перед самим собой. Я и себя могу приговорить к смерти, когда мне придет охота, в случае, если окончательно решу, что проиграл. У меня нет министров – в этом мое величие. Я один, я одинокий дух – как пар в машине, как электрическая энергия в батарее. Но зато уж у меня действительно машина, а не какое-нибудь там полудохлое месиво. Мои чиновники – все равно что автоматы, вроде тех, что стоят на вокзалах. Опускаешь цент, и вылетает шоколадка – а не мятный леденец: шо-ко-лад-ка. (Флетрицию.) Понимаешь ты это? А??
Флетриций. Да, теперь вполне понимаю. Пожалуй, впервые…
Вахазар (обрывает его). Ну и слава богу. Радуйся, что понял, и заткнись. (Напыщенно, патетическим тоном.) Я веду вас к счастью, о котором вы пока и мечтать не можете. Я один знаю это. Каждый будет лежать в своей коробочке с ватой, подобно бесценному бриллианту – одинокий, один-единственный в сверхчеловеческом величии своей глубочайшей сути: такой же, как я теперь. Но только я страдаю как тысяча чертей, принося себя в жертву ради вас, и терплю даже то, что вы считаете меня диким хамом – таким же, как вы сами (первому господину), включая тебя, князь, ваша милость. Я чист, как непорочная девица, размышляющая о белых цветах метафизической любви к своему Единственному Божеству. Я один-одинешенек, как удивительный метафизический цветок, возросший в мрачном центре Вселенной, я одинок, как жемчужина, скрытая внутри погребенной на дне устрицы…
Флетриций взрывается истерическим хохотом и в судорогах падает на пол.
Смейся, идиот. Я знаю, что не умею говорить на твоем паршивом литературном языке. Смейся. Я тебя за это не осуждаю. Любой из вас может выложить мне все прямо в лицо, да только никто не отважится, потому что за это – смерть, дорогие мои господа. Ничего не поделаешь. Но доносчиков у меня нет. И в этом часть моего величия. Говорю вам: новых людей можно создать, только уничтожая, а не вкладывая каждому в голову высокие мысли, как это делает господин писатель. Пусть себе забавляется, а я тем временем буду уничтожать – во имя прекраснейших сокровищ, во имя тех чудесных цветочков, которые расцветут в душах ваших детей, когда они очнутся в пустыне духа и будут выть, умоляя хоть об одной капле этого чего-то, этого неизменного, великого, но и столь малого, что найти его можно в каждой букашке, в каждой травинке, в каждом кристаллике, замурованном в скале…
Флетриций (поднявшись, обрывает его). Неужели и в клопе, который тебя кусает ночью, о Ваша Психическая Неэвклидовость?
Вахазар (холодно, но с дрожью в голосе). Что?
Флетриций (грубо). Я спрашиваю, неужели и в клопе тоже? Ты, старый фигляр!
Вахазар свистит, сунув два пальца в рот; толпа расступается, на бешеной скорости врываются шестеро гвардейц e в во главе с Гнумбеном.
Вахазар. Немедленно расстрелять этого шута!!! (Указывает на Флетриция.)
Гнумбен. Есть. Взять его.
Указывает своим людям на Флетриция. Гвардейцы тут же выволакивают литератора, тот не оказывает никакого сопротивления.
Вахазар (завершает речь). Так вот, я хочу вам дать хоть немного этого. И дам, даже если вам придется пройти через такие муки, по сравнению с которыми то, что происходит теперь, покажется вам истинным наслаждением.
Все слушают, оцепенев от страха.
Первая баба. Ну хорошо, Ваша Единственность, только что же такое то самое все это, о котором вы толкуете, вот в чем дело. Я об этом уже где-то слышала, но так и не поняла, хотя хорошо знаю теорию Эйнштейна.
Вахазар (вытирая избыток пены с френча). Видишь ли, старуха, этого я и сам не знаю. Тут ни мне, ни тебе и сам Эйнштейн не поможет. Я мог бы узнать, да не хочу. Тогда я потерял бы способность действовать. (Всем.) Вам понятно? А?
Молчание.
Если бы я хорошо знал, в чем тут дело, если бы я все понимал так же, как эта старуха, да, впрочем, и я сам тоже понимаю Эйнштейна, я ничего не мог бы для вас сделать.
За сценой слышен винтовочный залп.
О – одним литератором меньше. Сразу воздух посвежел. Сам не люблю писать и графоманов не выношу. Собачье племя, черт бы их подрал!
Старый рабочий. Ну ладно, Ваша Единственность, вот вы сами сказали: пока не будет ничего, кроме страданий. Я, положим, верю, что наши внуки и так далее, но мы-то – мы что с этого будем иметь?
Вахазар. По всей вероятности, ничего, и это вовсе не так трагично, как кажется. Мы должны выйти за рамки личного – иначе нам никогда ничего не создать. Я хочу вернуть человечеству то, что оно утратило и ценой чего стремится стать – если уже не стало,– чем-то в точности таким же, как улей, муравейник, стая саранчи, осиное гнездо или что-нибудь еще в этом роде.
Первая баба. Так-то оно так, да только мы, старики, тоже хотим отдохнуть. Вы-то, Ваша Единственность, в свое время насладились жизнью, пожили в свое удовольствие. А нам – шиш. Все как было, только еще хуже.
Скаброза. Это точно. Он насладился всем чем угодно, под завязку. Уж я-то его знаю.
Вахазар (Скаброзе). Прошу меня не прерывать! (Бабе.) Вы что же думаете – речь о вас идет, о вас как таковых? Да ничего подобного. Кто это вам сказал? Тут речь даже не обо мне – не обо мне самом. Я мучаюсь больше всех. Радуйтесь, что вы страдаете рядом с таким человеком, как я. Не вынуждайте меня заниматься пустой болтовней, а главное – не вынуждайте думать. Ведь если бы я захотел, я бы сегодня же ночью все обдумал, а утром встал совершенно другим человеком и ничего, буквально ничего уже не мог бы сделать. Вот вы жалуетесь, что иной раз вам приходится подождать пару месяцев, пока рассмотрят прошение. Иудеи тоже ждали мессию, и только потому у них теперь есть Кантор, Бергсон – о, как я ненавижу этого болтуна, Маркс, Гуссерль, Эйнштейн… Не подумайте, что я филосемит – это только факты.
Первая баба. Ну да, евреи ждали, ждали, да только переждали, а когда мессия явился – прикончили его.
Вахазар. Баба, не испытывай мое терпение. Не ты, так внучка твоя будет счастлива.
Старый рабочий. Но я-то, я. Мне-то что с того?
Вахазар (передразнивает). Я! Я! Я! Если бы я рассуждал так же, вы были бы сейчас стадом баранов. А так вы по крайней мере чего-то ждете. (Смеется.) Вы, наверное, думаете, что я слишком много болтаю, что за это время я уже мог бы уладить все ваши дела. Ладно! Ну! Давай бумажку – кто там крайний! (Вырывает бумагу у старого рабочего.)
Рыпман (в тот же миг хватает его за руку и начинает считать пульс). Ваша Единственность: сто семьдесят пять. Ни минуты больше. Конец.
Вбегает Визгоморд с бумагой и бутылкой вина в руках.
Визгоморд (продираясь через толпу). Эй – Дюбал! А ну давай ко мне. Дело есть. (Бьет Вахазара кулаком по затылку.) Читай, холера, не то мослы переломаю.
Вахазар молча продолжает читать прошение старого рабочего. Рыпман сует ему градусник под френч.
Первая баба (изумленно). Надо же, как это его до сих пор никто не пристукнул!
Вахазар (вырывает градусник из-под мышки и швыряет об пол). Видишь ли, баба, у меня есть особый флюид. (Рвет на клочки прошение старого рабочего.)
Визгоморд (слегка обескураженный, делает вторую попытку – бьет Вахазара кулаком по голове). Эй, будешь ты мне отвечать, чурбан ты этакий! Мельница должна работать. Нет у меня времени на твои фанаберии!!!
Вахазар (словно пробудившись ото сна). Что-что?
Визгоморд (в отчаянии). То, что мельница должна сегодня же работать!! Давай подписывай, зараза, и обмоем это дело.
Напряжение в толпе нарастает.
Вахазар (безумно). Гм… Это забавно!
Визгоморд (в полном неистовстве). Подписывай, сучий потрох, и пей!!!
Вахазар. Ну и что тебе за прок в этом?
Визгоморд (остолбенев). Ни-ничего: то, что мельница завертится, когда ты подпишешь. (С внезапной яростью.) Брось шутить, ты, кишка скрученная, а то как врежу – пикнуть не успеешь!!!
Вахазар (берет бумагу). Я придерживаюсь совершенно иного мнения, но подписать могу. (Подписывает бумагу чернильным карандашом и отдает Визгоморду.) А вина с вами пить не стану, Николай. Идите скорей на мельницу. (Пожимает ему руку.)
Визгоморд выходит, схватившись за голову.
Рыпман (на фоне шепота, начавшегося после того, как напряжение стало спадать). Ваша Единственность, больше ни одного прошения, иначе вы умрете. Разрешаю Вашей Единственности заняться еще только одним делом – вот этой госпожи. Ее дочь хочет стать придворной дамой нового типа. (Скаброзе.) Прошу поближе. Остальные могут покинуть помещение.
Люди, ропща, медленно разбредаются, толкаясь в дверях.
Остаются только донна Скаброза со Свинтусей, донна Любрика с Симпомпончиком и Лидия Бухнаревская.
Скаброза (подходит ближе). Ты не узнаешь меня, дядюшка Мачей?
Вахазар (неуверенно). Нет.
Скаброза. Разве ты не помнишь, как был председателем у синдикалистов? Это же я, Дзиня, дочь барона Веш-шеньи, который погиб, спасая тебе жизнь. В награду за это я два года была у тебя на воспитании. Ведь ты – Мачей де Корбова.
Вахазар. Может, я и был им когда-то и, может быть, все это правда, но никакого отношения к делу не имеет. Я вычеркнул прошлое из своей жизни. Дальше что?
Рыпман. Да, сударыня, Его Единственности, при его состоянии здоровья, противопоказаны любые воспоминания.
Скаброза. Хорошо. Дело в том, что моя дочь вбила себе в голову, что должна непременно стать придворной дамой Вашей Единственности. Иди сюда, Свинтуся. Поздоровайся с дедулей.
Вахазар (Свинтусе). Подойди, детка. Я очень рад, что ты так благоразумна.
Свинтуся. Дедуля, только я не хочу ждать, как все, даже как мама. Я хочу все сразу.
Вахазар. И ты получишь все сразу, дитя мое. (Скабро-зе.) Прелестный ангелок. Я сделаю для нее все что смогу. Из придворных дам я воспитываю идеальных механических матерей. (Угощает Свинтусю конфетами, извлеченными из кармана шаровар.) Вот тебе конфетки, золотко мое. (Берет ее за подбородок.) Какие умные у тебя глазки, моя птичка.
Рыпман (обеспокоенно). Ваша Единственность, может быть, Вашей Единственности дурно? Может, вам содовой воды налить?
Вахазар. Ты думаешь, господин Рыпман, я свихнулся от переутомления? Напротив, я себя отлично чувствую. Впрочем, дай воды, если хочешь.
Рыпман подходит к столику с сифоном и наливает воду.
Вахазар (Скаброзе). А как же вы – согласны на раздельное проживание? Как раз сегодня, мы разработали окончательный проект воспитания девочек. Замечательная штука. Но только всяческие мамы – вон! На все четыре стороны.
Рыпман приносит воду. Вахазар пьет.
Скаброза. А может, и я тоже, Ваша Единственность? Вдруг и для меня найдется какое-нибудь местечко… Может, вы сделаете одно-единственное исключение, Ваша Единственность?
Вахазар (отдавая стакан Рыпману). Нет, сударыня. Я не выношу обыкновенных женщин в своем ближайшем окружении и вообще стремлюсь к тому, чтобы механизировать их полностью. Женский пол я подразделяю на так называемых «истинных женщин» – их я механизирую немилосердно – и на бабетонов, которых я превращаю в мужчин путем пересадки соответствующих желез. Господин Рыпман! Не так ли?
Рыпман. Так точно, Ваша Единственность. (Скаброзе.) Мы получили потрясающие результаты.
Скаброза. Но, Ваша Единственность, я хотела бы остаться собой… Самой собой, только чтоб было хоть чуточку получше…
Вахазар. Ни слова. В тебе есть что-то от бабетона. Слишком умные у тебя глазенки! Ха-ха. (Смеется.)
Любрика (подходит к ним). Умоляю вас, Ваша Единственность, это моя подруга…
Вахазар. Что? И ты здесь? Ты меня уже целый год изводишь своей безответной любовью!
Любрика закрывает лицо руками.
Стыдитесь, сударыня, вы не пригодны для механизации. Хорошо, что я об этом вспомнил. (Рыпману.) Умная баба. Из нее вышел бы отличный чиновник Главной Комиссии по делам Вторичных Сект. А? Господин Рыпман?
Рыпман. Так точно, Ваша Единственность. Это не механическая мать – не тот случай.
Вахазар. Итак, господин Рыпман, обеих дам направить на Ревизионную Комиссию. A propos: Кстати (франц.).

все старые бабы в Четвертом рабочем округе должны быть к завтрашнему дню расстреляны – до девяти утра. Bon! Отлично! (франц.).


Любрика. Дюбал Вахазар, берегись проклятья рода человеческого! Ты за это поплатишься. Ты создашь общество, в котором самки будут пожирать своих мужей, как у некоторых видов насекомых.
1 2 3 4 5 6 7 8