Николь, говорила обычно Жанна-Мари, одна из миллиона.Для Николь же из всех похвал, которые ей приходилось слышать в течение жизни, похвала матери была дороже всего и исполнена самого глубокого смысла. 5 Бой Меллани давно понял, что одного рубина явно недостаточно. За годы их знакомства он подарил ей много драгоценностей: ожерелье с рубинами, а позже серьги с рубинами и бриллиантами. Чем больше он дарил ей, тем желаннее она становилась. Он изобретал одну причину за другой, чтобы находиться в Париже. В прошлом, 1937 году Бой преподнес Николь три браслета – один с рубинами, другой с бриллиантами, а третий с изумрудами. Он подарил бы ей и сапфиры, но помнил, как Николь однажды заметила, что все оттенки синего, за исключением морской волны, угнетающе действуют на нее.– Я думал о тебе, Николь, – сказал Бой, когда она поблагодарила его за очередной подарок. – Думал о нас, о нашем будущем. Я бы развелся и женился на тебе.Николь задумчиво следила за дымом, поднимающимся с кончика ее сигареты.– Ты делаешь мне предложение? – наконец спросила она.– Ну, – замялся Бой, которому всегда было нелегко облекать чувства в словесную оболочку, – в общем, да. Да, это предложение.– Если бы ты только знал, как я хотела выйти за тебя замуж в свое время, – в голосе женщины прозвучала тоска.– Ты можешь сделать это сейчас, – сказал Бой. – Николь, такты принимаешь мое предложение?– Ты помнишь, что ты сказал, когда первый раз вернулся ко мне? – спросила Николь.– Нет, – слова Николь застали его врасплох. – И что я сказал?– Ты сказал: «Есть только одна Николь на свете, и все знают, кто она», – процитировала она его собственные слова.– Не понимаю…– Я не выйду за тебя, Бой, – мягко сказала Николь. – Герцогинь Меллани было уже много. А Николь Редон – одна. Это твои слова: все знают, кто я такая.К своим сорока годам Николь славилась тем, что ее окружало большое количество блестящих изысканных мужчин, каждый из них был бы рад жениться на ней, но все их предложения отклонялись. Это лишь усиливало всеобщее восхищение.Также она славилась своей коллекцией драгоценностей, которые были подарены воздыхателями, и тем, как она их носила, надевая на себя сразу и рубины, и чистейшей воды бриллианты, и изумруды. «Настоящие драгоценности тоже могут казаться поддельными» – этот афоризм Николь цитировали. Он даже попал в газеты, и Ким прочитал его. Кима тогда поразило ее безразличие, и он подумал, что за ним скрыта настоящая боль. Можно ли сравнить эту боль с его собственной? 6 Илона была любящей и преданной женой, но после пяти лет совместной жизни она не могла не признаться самой себе, что кое-что в поведении Кима угнетает ее. Даже самым близким друзьям она не сказала бы того, что узнала лишь она. Ким далеко не тот человек, которого знает общество. Она защищала его образ героя и творческой личности перед всем миром и сегодня, но сама-то чувствовала, что он далеко не пример для подражания. И уж конечно, она ни за что не сказала бы, что все чаще она и Ким подумывают о разводе.Виноватым же в этих изменениях в первую очередь был сам Ким, его постоянные, ему самому не нужные измены, пугающие ее, непредсказуемые периоды депрессии. А также пьянство. Сколько Илона его знала, он всегда поглощал огромные порции спиртного: он был в состоянии перенести несколько коктейлей перед едой, вино за обедом и большое количество рюмок коньяку после. Принадлежность Кима к категории людей, умеющих «держать удар», не вызывала сомнений, и Илона никогда не задумывалась о влиянии алкоголя на мужа. Он оправдывал свою любимую присказку: человек поглощает алкоголь, а не алкоголь поглощает человека. Илона даже представить себе не могла, что причиной самой большой ссоры за время их семейной жизни станет именно спиртное, а не его постоянные увлечения женщинами.Случилось это жарким воскресеньем в конце августа 1939 года. В начале сентября должна была появиться последняя книга Кима, роман «Время шампанского», и два десятка людей решили отметить это событие у них дома. Буфет был уставлен бутылками джина, виски, рома и шампанского, составлявшими основу хозяйского бара. Сам Ким отдавал предпочтение коктейлю, рецепт которого, как он сам говорил, узнал в баре отеля «Риц». Это была смесь рома, полынной и апельсинового сока – «для витаминов», говаривал Ким, – остальное пространство хайбола заливалось холодным шампанским. Ким вылил себе в бокал остатки рома из бутылки и пошел в кладовую, где хранились запасы спиртного, чтобы принести еще рома.– Рома нет! Куда делся ром?! – заорал он, снова входя в комнату. В руке у него было небольшое льняное полотенце бармена. Используя его как кнут, он неожиданно ударил по столу и стал сметать все подряд с низкого коктейльного столика. На пол полетели стаканы, подносы, пачки сигарет, его золотая зажигалка, ваза с нарциссами и блюдо с его любимыми фисташками. На ковре образовалась лужа из спиртного и воды из вазы, в которой плавали маленькие орешки, кубики льда и осколки посуды.– Что же это такое! – рычал он. Лицо Кима было белым от гнева. – Я, самый знаменитый писатель современности, не могу сделать свой любимый коктейль в собственном доме!Гости застыли и молчали. Молчала и Илона.– Ну ответьте мне! – орал Ким. – Скажите хоть что-нибудь! – Он стоял посреди комнаты, его трясло от возмущения. Раскачиваясь с пяток на носки, он, казалось, искал глазами, что бы еще сокрушить в гостиной.– Нет рома! У нас! Хотел бы я знать, куда он девался?– Я заказывала ром в начале недели, – наконец, вымолвила Илона. Она точно помнила, как ей пришлось ждать, пока принесут спиртное из магазина, она даже опоздала к парикмахеру в этот день. Перед ее глазами всплыла картинка: вот парнишка сгружает две коробки – одну с джином, другую с ромом – и несет их в кладовую. Она тогда еще дала ему на чай пятьдесят центов, и парнишка счастливо заулыбался, получив такие щедрые чаевые. – Ром должен быть в кладовой.Она сама туда пошла. Ким был прав. Рома не было. В обеих коробках был джин.– Мне очень жаль, – сказала Илона, возвращаясь в комнату, – в винном магазине перепутали и прислали только джин. Может, выпьем джина с тоником?– Я не хочу джина с тоником! – тихо, но злобно прошипел Ким. – Я пил ром и хочу дальше пить ром.– Тогда пойдемте куда-нибудь, выпьем рома, – предложила Илона.– Правда, можно сходить в бар «Грэмерси-парк-отеля», – поддержал ее один из гостей.– Выпивка там отвратительная, – выдавил Ким.– Тогда в «21». Ты же любишь бывать там.– Джек Криндлер – жалкий бутлегер, а не бармен, – снова возразил Ким.– Ты же еще на прошлой неделе говорил, как тебе нравится у него в баре, – тихо напомнила ему Илона.– Знаю, что говорил, – сказал Ким. На лице у него появилась застенчивая улыбка. «Вспышка гнева прошла», – с облегчением подумала Илона.Все сели в такси и отправились в «21». Там Ким заказал сайдкарс, коктейли, которыми славился бар. Казалось, он забыл, что совсем недавно настаивал на роме, никто ему и не напоминал об этом. К пяти все стали расходиться, Ким и Илона тоже отправились домой.– Я себя отвратительно чувствую, – сказал Ким, когда они пришли, и тут же лег в постель.На следующее утро «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью о «Времени шампанского». «Ким Хендрикс, снискавший славу своими изумительными ранними романами и вращением в высшем обществе, судя по новой книге, решил жить в собственном мирке, в котором нет места чувствам большинства людей, переживающим горькие события Депрессии… подъем фашизма… аншлюс, чехословацкий кризис, политику попустительства агрессии, Мюнхен… нарастающую опасность мировой войны…»Илона попыталась было уберечь его хотя бы на время от рецензий, но Ким настаивал на своем праве читать все, посвященное «Времени шампанского». Хотя откровенно разгромных рецензий не было, во всех них так или иначе отражалась мысль литературного обозревателя «Нью-Йорк таймс» и содержались пожелания, чтобы такой признанный писатель, как Ким Хендрикс, повернулся лицом к проблемам, волнующим все слои общества. Приводились в пример имена Эрнеста Хемингуэя, освещавшего гражданскую войну в Испании, и Ринга Лэрднера, военного корреспондента «Трибюн». Один из критиков задавал вопрос, способен ли вообще Ким Хендрикс хоть раз подняться до социальных обобщений.Ким провалялся в постели четыре дня подряд, накачиваясь сухим белым вином и односложно отвечая на все вопросы жены.– Ты себя нормально чувствуешь? – спрашивала Илона.– Да.– Ты не болен?– Нет.– Может быть, вызвать врача?– Все они шарлатаны.– Почему ты не встаешь?– Не хочу.– Ты на меня сердишься?– Нет.– Я что-нибудь не так делаю?– Нет.– Тогда в чем же дело?– Ни в чем.Но Ким знал точно, в чем дело. Критики были абсолютно правы. Он действительно жил в своем, придуманном мире, отстраняясь от проблем и забот мира внешнего. Его оберегали, за ним ухаживали, ему угождали, Он получил то, к чему когда-то стремился, а теперь его тошнило от этого, и винить, кроме как себя, было некого. Ведь это он взял с Илоны слово, что в их совместной жизни все будет так, как хочет он. Он делал все по-своему, а теперь презирал себя за это. Теперь ему было стыдно, как он обращался с женой, ему не нравилось, что он много пьет, собственное творчество казалось ему скучным. Он устал быть знаменитым, устал от путешествий, женщин, интервью, показного блеска и лести. Выдуманная им самим собственная жизнь вызывала в нем одно-единственное чувство – отвращение.На следующее утро – это было воскресенье, 3 сентября, – пришло известие, что Франция и Англия объявили войну Германии. Дрожа с похмелья, Ким набрал номер домашнего телефона Эс. Ай. Они договорились пообедать вместе в понедельник.– Ты еще не оставил мысли сделать из меня репортера? – спросил Ким собеседника при встрече.– Что за вопрос! – ответил Эс. Ай. – Эд Марроу, шеф нашего европейского бюро, из штанов бы выпрыгнул от радости, если бы ты согласился поработать.– Я хочу быть в центре событий, – сказал Ким. – Видеть все своими глазами, а не сидеть за столом и резать газеты.– Отлично. Мне нужен корреспондент, который передавал бы материалы прямо с линии фронта. Я хочу, чтобы наши слушатели слышали твои репортажи с линии огня, чтобы из динамиков шел твой голос и звучали разрывы снарядов. Радиорепортаж с линии фронта – это новое слово в журналистике, Ким. Это как раз для тебя.– И еще одно.– Что именно?– Я бы хотел сначала остановиться в Париже.– Принимается, – ответил Эс. Ай. – Только скажи честно, ты действительно хочешь на нас поработать? Это не блажь?– Я действительно этого хочу, Эс. Ай. – В голосе Кима послышались нотки, знакомые Эс. Ай. еще с первой мировой, когда Хендрикс был юношей и стремился заполучить любое журналистское задание. – Мне нужно испытать себя. Я слишком изнежился.– Тогда слушай, Ким. Мы бы хотели, чтобы ты отправился на место как можно раньше. Все развивается стремительно. «Таймс» сообщила, что утром немецкая торпеда потопила английский лайнер «Атения», на борту которого находились граждане США и Канады. Гитлер находится со своей армией на Восточном фронте. Польша обвинила Германию в том, что она применила газ против мирного населения польских городов. Короче, когда ты сможешь выехать?– Через две недели.– Две недели?! Отлично, парень! Ты мне напомнил старика Кима Хендрикса, жизнерадостного бородача, готового ринуться в самую гущу событий. – Эс. Ай. жестом подозвал официанта. – Шампанского! – приказал он. – Это событие следует хорошенько отметить. Десять лет я мечтал вновь заполучить тебя, и вот…– Я не буду шампанское, – произнес Ким.– Правда? – Эс. Ай. посмотрел на Кима с подозрением: отказ от выпивки удивил его.– Правда.Эс. Ай. пожал плечами и начал разговор о работе.Ким осознавал, что алкоголь изрядно поработал над его внешностью – мешки под глазами, морщинки, сухость кожи, намечающееся брюшко. Появиться в таком виде перед Николь? Никогда. Надо привести себя в порядок. Вот только захочет ли Николь встретиться с ним.За все время, оставшееся перед отъездом, Ким не позволил даже капли спиртного. Такого с ним не случалось. 7 В мире Николь, в Европе конца тридцатых, блеску и очарованию беззаботной жизни уже приходилось пробиваться сквозь собирающиеся грозовые тучи. Курс франка падал. Банк Франции был национализирован, богатые скупали золото, в то время как безработных все прибавлялось, а работающие в основном бастовали. Забастовочные страсти охватили автомобилистов «Испано-Суизы» и железнодорожников, почтовых служащих и пекарей, фабричных рабочих и продавцов в Принтем и Галлери-Ла-Файетт. Они требовали новых трудовых соглашений, сорокачасовой рабочей недели, оплачиваемых отпусков. Всего того, что Николь уже предоставила своим служащим. Предоставила не потому, что была такой гуманной, хотя это тоже имело место, просто в любом деле надо действовать с опережением, если хочешь добиться успеха, – так учил ее Майкл, и он был прав. Николь, скорее всего, избежала бы забастовочной волны, но все же она боялась возможных волнений, особенно после того, как работники «Шанели» устроили забастовку и буквально оплевали Коко, когда та пыталась пройти в собственный офис. К тому же Николь беспокоило то, что забастовочное движение, охватившее Англию и Францию, задержит производство в «Доме Редон», ведь оно не было автономным и нуждалось в поставках других предприятий. А тут еще анархисты, камнями перебившие все витринные стекла знаменитого магазина по продаже изделий из кожи «Фабур Сен-Оноре». Николь, как и все, у кого в Париже были магазины, не могла не переживать: а вдруг та же участь постигнет и ее торговый дом.Шокирующие слухи об антисемитизме нацистов полностью подтвердились: беженцы-евреи средней руки достатка уже заполнили Бельгию, евреи победнее удирали из Германии на своих двоих, не имея даже въездных виз, а богатое еврейство, отъезжавшее на собственных лимузинах, обосновалось в лучших отелях Парижа и Цюриха.Николь, которая никогда не интересовалась политикой, стала ярой антифашисткой. Николь, испытавшая на себе все «прелести» предубеждения, потому что родилась именно такой, а не другой, солидаризировалась с европейскими евреями, к которым относились с предубеждением только из-за их происхождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49