Потом герцог встал из-за стола и, пройдясь по комнате, остановился у окна и посмотрел на свой сад. Он не произнес ни слова. Дуглас сидел молча, выжидая, пока герцог примет какое-либо решение касательно случившегося неожиданного и нежелательного поворота событий.
Наконец герцог отвернулся от окна.
— Знаете, она хочет, чтобы я устроил ваш развод.
Дуглас молча посмотрел на него.
— Для этого потребуется парламентский акт, а может быть, и королевский указ, но король благосклонен ко мне, и я воспользуюсь этим. Ради нее. Для своей дочери я все сделаю, и она это знает. А сейчас я хочу знать только одно — сколько вы хотите за ваше согласие?
Дуглас взглянул на герцога, сомневаясь, правильно ли он понял.
— Сколько чего, ваша милость?
— Денег, Маккиннон. Назовите вашу цену. Во что обойдется мне ваше согласие на развод? Если обе стороны хотят развода, дело будет легче уладить.
С этими словами Сьюдли отошел от окна и направился к своему столу. Он взял перо и принялся что-то писать — судя по всему, банковский чек; оставалось только услышать, какую сумму назовет Дуглас.
Но тот крепко сжал челюсти.
— Не нужно мне никаких денег, ваша милость.
Герцог, по-видимому, был ошеломлен.
— Если вы надеетесь на часть приданого Элизабет, вас ждет некоторое разочарование. Существует условие, согласно которому мои дочери лишаются приданого, если выходят замуж против моей воли. Говорите же, любезный, ведь, разумеется, вы небескорыстны. Все чего-то хотят. Посмотрите вокруг, мистер Маккиннон. Вы видите, я очень богат. Всякий сообразительный человек воспользовался бы случаем.
Голос Дугласа звучал низко и гневно:
— Я не из таких, милорд.
Герцог спокойно сунул перо в подставку.
— Если не деньги, то, возможно, что-то другое? Произведение искусства? Земля?
Выпрямившись во весь свой рост — шесть футов и три дюйма, — по другую сторону письменного стола Дуглас смотрел на герцога сверху вниз. Всякий сакс уверен, что можно купить честь шотландца. Очевидно, за пределами их понимания находится то, что существуют вещи, на которые не распространяется власть его чековой книжки. И пока горец стоял, кипя от негодования, в голове у него промелькнула мысль о том, как с толком использовать подвернувшуюся ему возможность.
Какую цену, подумал он, заплатит сакс за собственную честь?
— Прекрасно, ваша милость. Я прошу вашего покровительства.
— Я не ослышался? Вы сказали, что просите моего покровительства?
— Да. — Дуглас снова опустился в кресло, опираясь всей своей тяжестью на его витые подлокотники, и принялся обдумывать свою идею.
— Вы сказали, что король вам благоволит? А вот ко мне этот человек отнесся совершенно иначе. Я провел несколько месяцев в Лондоне, пытаясь получить аудиенцию у Георга II, чтобы вернуть мои родовые владения, которые были конфискованы Короной после последнего якобитского восстания.
— Стало быть, вы якобит?
С таким же успехом Дуглас мог сообщить, что он Люцифер.
— Я этого не сказал. Но мой отец был якобитом и сражался на стороне Стюартов и в пятнадцатом, и в девятнадцатом году. Из-за своего участия в восстании он лишился наших фамильных владений — они перешли к королю. Но теперь отца уже нет в живых, он умер во Франции, где провел в изгнании почти тридцать лет. И эти земли теперь по праву принадлежат мне. Я почти всю жизнь пытался вернуть их. Арчибальд Кэмпбелл уверял меня, что если я не выйду на этот раз сражаться за славного принца, то несомненно получу свои земли назад.
— Кэмпбелл? Вы знакомы с герцогом Аргайлом?
— Именно его милость посоветовал мне съездить в Лондон и добиться аудиенции у короля. Так я и сделал, но меня заставили прождать сначала несколько дней, а потом и недель.
Герцог посмотрел на молодого человека.
— Сдается мне, Маккиннон, что Аргайл просто постарался удалить вас из Шотландии, чтобы вы не стали на сторону молодого принца Стюарта.
Дуглас нахмурился. Эта мысль тоже приходила ему в голову. Ему вовсе не по душе было то, что его использовали как пешку. И он продолжал:
— Когда я узнал об окончательном разгроме якобитов, то решил добиться аудиенции у короля, чтобы я смог наконец подать ему свое прошение. Но он не пожелал меня видеть, а я все ждал, пока не получил вести, призывающей меня на родной остров. — Дуглас пришел в крайнее волнение, но взял себя в руки и продолжал: — Мне сообщили, что мой брат погиб в битве при Куллодене.
На какой-то миг Сьюдли почувствовал, что искренне растроган. Он покачал головой, — Сожалею об этом. — После этого герцог продолжал: — Итак, в обмен на свободу моей дочери вы хотите, чтобы я ходатайствовал за вас перед королем?
Дуглас наклонил голову.
— Вы просили меня назвать цену, ваша милость. Я назвал.
Герцог откинулся назад в своем кресле.
Дуглас молча ждал.
Наконец Сьюдли заговорил:
— Мистер Маккиннон, я…
Он замолчал, потому что его внимание внезапно привлекла огромная ваза в углу. Он встал из-за стола и подошел к ней, а потом заглянул внутрь.
— Кэролайн Генриетта Дрейтон! Интересно, что вы здесь делаете?
Из вазы раздался тоненький голосок:
— Пожалуйста, папа, не сердитесь. Мне просто хотелось узнать, что случилось. Вы никогда мне ничего не рассказываете…
Герцог громко задышал, явно разгневанный.
— Вот вы и узнали. А теперь вылезайте, в противном случае…
— Но я не могу, папа, — всхлипнул голосок. — Я… я застряла тут!
И ребенок захныкал. Этот жалобный звук эхом отразился от толстых стенок вазы. Герцог сунул руку внутрь, чтобы вытащить дочь, но чем больше он прилагал усилий, тем громче девочка хныкала, очевидно, еще сильнее застревая в тесном сосуде.
Вскоре герцог уже кричал, дитя вопило, а Дуглас молча ждал, откинувшись на спинку кресла. Дверь в кабинет резко распахнулась, и остальные члены семьи, встревоженные криками, ворвались в комнату, которая превратилась в ад кромешный.
Одна из девушек — имени ее Дуглас не помнил — подошла к полке, где стояли колокольчики, и принялась звонить в каждый по очереди в надежде, что кто-нибудь из слуг придет на помощь.
В комнату вбежал маленький спаниель, который заливисто лаял, путался у всех под ногами и выл.
Одна девочка кричала:
— Агамемнон!
Другая вопила:
— Она совсем посинела!
Дуглас больше не мог этого вынести. Он встал, вынул пистолет из кобуры и подошел к вазе.
— Отец! Этот шотландец хочет застрелить Кэро! Остановите его!
Женщины повернулись к горцу и завопили что было мочи. Дуглас отступил, поднял руку и ударил, рукояткой пистолета по вазе, отчего она треснула, как яйцо.
Девчушка выпала из вазы, от крика лицо у нее побагровело. Она бросилась прямиком в раскрытые материнские объятия и обмякла, зарывшись в юбки герцогини, — рыдающий перепуганный комочек.
Все замолчали, глядя на Дугласа и не веря собственным глазам.
Через мгновение раздался рев герцога:
— Вы что, с ума сошли, любезный? Это же ваза эпохи Минской династии! Единственная в своем роде! Она обошлась мне в целое состояние!
— На самом деле, ваша милость, — спокойно возразил Дуглас, рассматривая осколки вазы, — это японская ваза. Я полагаю, что это так называемый фарфор Имари. Недурная вещица, это верно, но вовсе не такая ценная, как вазы эпохи Мин.
— Аларик, — сказала герцогиня, гладя кудри Кэролайн, чтобы успокоить малышку, — этот человек спас жизнь вашей дочери. И мне кажется, что уместнее было бы не кричать на него, а выразить свою благодарность.
Герцог, лишившись дара речи, уставился на Дугласа. Наконец он сказал:
— Да, верно. Примите мои извинения, Маккиннон. Благодарю, что вы действовали так быстро.
Дуглас не обратил на него никакого внимания. Он повернулся к герцогине и присел на корточки перед Кэролайн, которую мать сжимала в объятиях.
— Ну что, малышка, все в порядке?
Кэролайн повернула к нему голову, оторвалась от материнской груди и обратила к нему заплаканное личико. Она с сопением заморгала и кивнула.
Дуглас улыбнулся и дотронулся рукой до ее подбородка.
— Это что же такое ты надумала, а? Залезла в большой отцовский кувшин и решила превратиться в мармелад?
Девчушка улыбнулась. В комнате послышался общий вздох облегчения, а восьмилетняя Кэролайн Генриетта Филиппа Дрейтон решила про себя, что будет любить этого проклятого шотландца до самой смерти, пусть даже у него такое чудное имя.
Дуглас шел по коридору, как вдруг до него донеслись голоса из парадной гостиной.
Прошло около двух часов после его разговора с герцогом и последовавшего за ним спасения Кэролайн. За это время Дуглас обошел все укромные уголки обширного герцогского сада, а потом, поскольку ему совершенно нечего было делать, еще раз прогулялся по его дорожкам.
Он не видел Элизабет после случая с вазой. Когда спокойствие было восстановлено, а черепки убрали, она покинула кабинет вместе с сестрами, не удостоив его взглядом. Дуглас велел себе радоваться этому пренебрежению, поскольку когда девушка оказывалась рядом, сразу же возникали всяческие осложнения. Чем меньше он ее видит, тем лучше.
Однако пока он мерил шагами садовые дорожки, ему нет-нет да и казалось, что он ощущает присутствие Элизабет в ласковом дуновении ветерка, словно она была в саду, но ему не показывалась. Один раз ему даже почудилось, что ее силуэт мелькнул в окне, но он решил, что это просто шевелится занавеска или солнечные блики отражаются в стекле.
Герцог Сьюдли тоже удалился после их разговора, так и не дав Дугласу ответа на его предложение. После того как горец освободил рыдающего ребенка, герцог сказал только, что ему надобно время, чтобы тщательно все обдумать, и все еще сидел запершись в своем кабинете.
Вот чего не было у Дугласа, так это времени. Он был нужен дома, он очень давно отсутствовал и теперь был преисполнен решимости отправиться домой поутру — получив благословение герцога или нет, женатый или холостой.
Подходя к двери в гостиную, Дуглас случайно увидел свое отражение в высоком зеркале, стоящем в холле. Он был небрит, в мятой одежде, которую он не снимал уже два дня, а по сапогам было видно, что он проделал всю дорогу из Лондона пешком. Он с ног до головы выглядел дурно одетым, нищим, неотесанным скоттом, каковым здесь его и считали. Но ведь покидая Лондон несколько дней назад, он никак не ожидал, что окажется в доме герцога Сьюдли и волею судьбы станет зятем этого человека.
Когда Дуглас вошел в гостиную, там находились только герцог и еще один джентльмен, сидевший спиной к вошедшему. Шотландец помешкал в дверях, рассматривая их роскошные фраки и панталоны до колен, блестящие лакированные туфли. Он рассеянно провел рукой по волосам, приглаживая их.
— А, Маккиннон, вот и вы, — сказал Сьюдли. — Позвольте представить вас…
— Дуглас! Господи, какими судьбами?
— Аллан! — отозвался Дуглас, искренне удивленный при виде знакомого лица в совершенно незнакомой обстановке.
Прошло, вероятно, более десяти лет с тех пор, как они виделись в последний раз, но ошибиться было невозможно: квадратная челюсть, подбородок с ямкой, пронзительные темные глаза, не упускавшие ни единой мелочи, — несомненно, это был известный художник Рамзи собственной персоной. Мужчины приветливо пожали друг другу руки.
— Какая неожиданность, — сказал Дуглас.
— Вполне согласен.
— Так вы знакомы с Маккинноном, Рамзи? — спросил герцог.
— Да, ваша милость. Мы вместе учились в университете.
— В университете? — Вид у герцога был недоверчивый, словно художник сообщил ему, что они с Дугласом когда-то встретились на Луне.
— Должен признаться, ваша милость, — сказал художник, — дядюшка Дугласа, глава клана Маккиннонов, позировал мне для одного из моих первых удачных портретов. Я проделал дорогу до острова Скай, чтобы написать этого замечательного человека — Йена Даба Маккиннона. — Рамзи посмотрел на Дугласа. — Как дела в Дьюнакене?
— К сожалению, не очень хорошо. Я только что узнал, что мой брат Йен пап в битве при Куллодене.
Рамзи помрачнел.
— Ужасная утрата. Такой молодой! Но пусть его смерть вселит в вас мужество. Ведь ваш брат был настоящим воином и ушел из мира именно так, как хотел — сражаясь.
— Вы совершенно правы. — Заметив интерес на лице герцога, Дуглас быстро переменил тему разговора, чтобы не касаться своей семьи: — А как поживает ваш отец? Все еще обитает в Эдинбурге, в доме, что смахивает на пирог с гусятиной?
— Так оно и есть. В городе его дом известен как «Пирог с гусятиной старины Рамзи».
— Не может быть! Я назвал его так в шутку.
— Но ведь вы знаете моего папашу, — сказал Рамзи. — Он говорит, что лучшего названия для его дома не придумаешь. Вот оно и прилипло.
Четверть часа они втроем спокойно беседовали о погоде, охоте, даже об азартных играх. Когда пробило восемь, дамы присоединились к мужчинам.
Едва они вошли, разодетые в шелка и кружева, как герцог и все их разговоры вылетели у Дугласа из головы. Едва он увидел всех сестер сразу, в особенности Элизабет, он был очарован.
Девушка уложила волосы в высокую прическу. Блестящие локоны ниспадали на ее шею, украшенную одной-единственной ниткой жемчуга такого же сливочного цвета, что и ее кожа. Дымчато-голубое атласное платье с низким вырезом было оторочено златотканым кружевом, мерцавшим при свете свечей при любом движении Элизабет. Она была прелестна — настоящее видение, призрак, способный соблазнить мужчину движением выгнутой брови или мановением пальца. Он стоял и смотрел на нее, дивился ее красоте и даже испытывал желание, но ему даже в голову не пришло, что эта очаровательная женщина — его жена.
— Ужин подан, ваша милость, — сказал лакей, входя в комнату.
Дуглас был так поглощен Элизабет, что не заметил его появления.
— Что ж, — сказала герцогиня, — стало быть, нам следует перейти в столовую.
Но герцог задержал Дугласа жестом.
— Мы сейчас придем, милочка.
Когда все ушли, Сьюдли повернулся к Дугласу. Лицо у него было серьезное и сосредоточенное. Он, судя по всему, принял решение касательно бракосочетания своей дочери.
— Один вопрос, если позволите, сэр, прежде чем я дам ответ на ваше предложение, — обратился герцог к шотландцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30