Все в ваную, приятно удивлен 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


… Доктор Гизелер - бывший фельдшер, потом врач санроты. Жив ли он? И где сейчас? В декабре 1942 года в Городище я видел его в последний раз.
Я не случайно вспомнил именно его. Вместе с ним однажды мне удалось ближе познакомиться с культурой Советской страны.
Произошло это в Харькове в конце мая 1942 года. Мы с доктором взяли легковую машину и поехали в город в поисках батареи для рации. Ею у нас распоряжался лейтенант-связист.
По обеим сторонам улицы стояли приземистые, низкие дома. Некоторые были разрушены.
- Довольно неприглядная картина для рая, - заметил доктор. - В таких деревянных хибарках у нас не живут даже самые бедные крестьяне.
- Конечно, ничего особенного мы не видим, - возразил я, - но взгляните на церковь с ее куполами. Разве она не красива?
- Да, церковь хороша, ничего не скажешь. Но ведь это - старая Россия. А вон впереди - какой-то памятник.
- Давайте вылезем и посмотрим, - предложил я. - А вы поезжайте за нами, - сказал я нашему водителю.
Деревья справа и слева от дороги сильно пострадали от артиллерийского обстрела. В центре круглой площади на пьедестале возвышалась статуя какого-то мужчины. Ниже располагались фигуры мужчин и женщин.
- Шевченко, - по буквам прочитал я. - Никогда не слышал этой фамилии. А вот и дата стоит: 1935 год. Неужели этот памятник установлен при Советской власти?
- Меня это тоже удивляет, - высказался доктор. - Я не имею ни малейшего представления, что за человек этот Шевченко, но фигуры у его ног, как я понимаю, простые люди из народа. Наверное, этот Шевченко был как-то связан с народом. Однако прославлять это большевики вряд ли бы должны.
Мы тогда так думали, начитавшись разных книг, где советских людей изображали не иначе, как тиранами. Подобная литература, ежедневная пропаганда нашего радио и наших газет сделали свое дело. Но жизнь ломала наши старые представления. Так было и с памятником Шевченко.
В тот день нас ждали и другие неожиданности. Миновав парк, мы вышли на огромную площадь, на которой стояло несколько очень высоких домов, каких мне еще никогда не приходилось видеть. Они показались мне похожими на нью-йоркские небоскребы. Дома были полуразрушены, все деревянное в них сгорело, однако по всему было видно, что строились они недавно, не более чем лет десять назад. Значит, их построили при Советской власти? И это вновь не совпадало с моими представлениями о большевизме. Доктор тоже был очень удивлен.
Россия задавала нам загадку за загадкой.
… В июне того же года наша санрота развернула свой первый дивизионный медпункт в тридцати километрах северо-восточнее Харькова. Мы выбрали здание школы. В ней разместились операционные и перевязочные пункты для легкораненых. В одной из комнат лежали больные, отставшие от своих частей. Несколько комнат были еще не заняты. Одну комнату мы подготовили для приема новых раненых, другую - для тех раненых, которых готовили отправить в тыл.
Обходя вместе с нашим ротным фельдфебелем все помещения школы, я зашел в хорошо оборудованный физический кабинет. Он с честью мог украсить любую германскую гимназию крупного города, а эта школа находилась в небольшом советском городке. Большинство домишек этого города были неприглядными, со старыми соломенными крышами. Кто же учился в этой школе? Неужели дети тех самых женщин, одетых в поношенные телогрейки? Этих женщин мы видели работающими на полях. Возможно ли это? Мне это казалось непонятным, однако на всякий случай я отдал распоряжение - физический кабинет ни в коем случае не занимать. Я не был сторонником бессмысленного и никому не нужного разрушения…
***
В вагоне стало темнеть. Почти совсем не было видно нар. С трудом я различал контуры сидящего справа от меня Мельцера: слегка курносый нос, угловатые линии скул и серебристый погон на шинели.
Наступала седьмая ночь на колесах. А поезд вот уже вторые сутки стоял на одном и том же месте. Нас в вагоне осталось сорок. Большинство молчало, некоторые тихонько переговаривались между собой, другие тяжело вздыхали и охали. Ночью обычно раздавались испуганные крики: кого-то беспокоили кошмары.
… Я вспомнил июль и август прошлого года. Кругом степь. С безоблачного неба ярко светит солнце. На десятки километров не видно ни деревца, ни кустарника, ни деревеньки, где бы можно было укрыться от нестерпимой жары. Немецкие войска все дальше продвигались в юго-восточном направлении, в излучину Дона. Идущая по дороге пехота и проезжающие машины поднимали такую пыль, что она густым облаком стояла над колоннами людей и техникой, оседая толстым слоем на лицах и одежде солдат и на оружии. Дышать было трудно, глаза резало, в горле першило. И нигде ни капли воды, чтобы утолить жажду или освежить лицо.
В один из таких жарких летних дней маршевая колонна санроты подходила к небольшому городку. Зажатая обозными машинами, рота не могла двинуться ни взад ни вперед. Объехать же обоз было невозможно, так как по обочинам дороги стояли деревянные домишки. Волей-неволей пришлось ждать, пока вся эта длинная колонна снова не придет в движение. А в городке была вода.
Водоносы всех частей с ведрами и различными посудинами выстроились в длинную очередь перед колодцем. Кто уже набрал воды, быстро уходил к себе. Задние напирали и торопили передних. Однако очередь нисколько не уменьшалась: прибывали все новые и новые водоносы. Крики, стук ведер, ругательства - все слилось в разноголосый гомон.
На пороге дома неподалеку от колодца сидел старик в потертом картузе. Загорелое лицо старика было все изрезано морщинами, в волосах - густая седина. Голубые ясные глаза, казалось, с удивлением смотрели на столпившихся у колодца солдат, будто спрашивали: «Что вам нужно здесь, непрошеные гости?» Старик даже не пошевельнулся, когда я подошел к нему.
Этот старый человек большую часть своей жизни прожил при царе. Но сейчас он всем своим поведением, казалось, хотел показать, что нас сюда никто не звал и никто в нас здесь не нуждается. Для него мы были захватчиками, против которых он не раз сражался. И он молча презирал нас.
Невозмутимое спокойствие старика, во всей фигуре которого угадывалось моральное превосходство над нами, заставило меня задуматься. До этого мне приходилось уже видеть многих русских, но образ этого старика буквально преследовал меня.
Было бы смешно разыгрывать перед ним роль освободителя. Да мне это даже и в голову не приходило. Освободить такого человека? От кого? Я чувствовал свое моральное поражение и невольно подумал: «А что думают наши пропагандисты, когда пишут о нашей освободительной миссии?»
Помню, я чувствовал себя ужасно неловко. Сейчас же, сидя в вагоне для военнопленных, я понимал, что тот старик уже тогда был победителем над нами…
Одни воспоминания рождали другие.
… Жизнь шла своим чередом, нелегкая, правда, но обычная походная жизнь.
В Вертячем на Дону дивизионный врач приказал нам развернуть полустационарный полевой госпиталь. Для этой цели нам освободили несколько домиков. Однако, для того чтобы длительное время держать у себя раненых, у нас многого не хватало.
В Сталине, в шестистах километрах юго-западнее Вертячего, находился крупный центр материально-технического снабжения войск вермахта. Получив задание, мы вместе с водителем Эрвином Вайсом тронулись в путь. Переправившись по мосту через Дон, мы добрались до аэродрома неподалеку от какой-то станицы и тщательно замаскировали там свою легковушку.
Нам повезло, так как вскоре прилетел Ю-52, который перевозил раненых в Сталино. Нам разрешили лететь этим же самолетом.
Из окошка самолета я видел багровый диск солнца на горизонте. Солнечный свет позолотил степные просторы и близлежащую деревеньку. Глубокие балки казались темно-фиолетовыми пятнами. Далеко-далеко, почти на самом горизонте, блестел Дон.
Это был прекрасный пейзаж, который никак не вязался с ужасами войны. Долетев почти до самой реки, наш самолет сменил курс и полетел в юго-западном направлений.
В самолете находилось четырнадцать раненых: одни лежали на носилках, другие сидели на корточках. Я оказался рядом с радистом.
Самолет летел на небольшой высоте, и я хорошо видел людей, машины, деревья, дома и дороги. Где-то слева, по ту сторону Дона, был город Калач. Потом я заметил в желтой степи черные точки танков. На одних машинах были нарисованы красные звезды, на других - бело-черные кресты. Танки стояли неподвижно, стволы пушек у некоторых машин наклонились к земле.
- На этом месте в начале августа был большой танковый бой, - крикнул мне радист сквозь рев мотора. - Русские упорно защищались, но и нам досталось. Многие подбитые немецкие танки уже увезены отсюда в ремонтные мастерские.
Примерно через полтора часа полета пейзаж изменился. Стали чаще попадаться населенные пункты: города, заводы, шахты. Это был Донбасс. Потом под крылом блеснула река. И вот уже Сталино.
Я облегченно вздохнул, когда самолет коснулся колесами бетонной дорожки аэродрома. Полет продолжался ровно два часа.
Два дня подряд я мужественно «сражался» с бюрократами из интендантства ради того, чтобы облегчить положение моих товарищей, которые день и ночь боролись за жизнь раненых.
После бесконечной беготни и долгих уговоров мне удалось получить целую гору необходимого нам оборудования. Постепенно шаг за шагом список всего, чего нам не хватало, уменьшался. А в этом списке значилось даже двадцать железных печек, два ящика мыла и сто литров пива.
Я сумел выполнить и самое трудное задание - достать письменные принадлежности. А вот с самолетом оказалось труднее. Положение в Северной Африке потребовало от ВВС откомандировать туда добрую половину своих «юнкерсов». С грехом пополам мне удалось раздобыть товарный вагон. Все полученное мною было быстро погружено и под охраной ефрейтора Вайса отправлено на станцию Суровкино, которая находилась в ста километрах от Вертячего.
Спустя сутки я вылетел на самолете в обратном направлении.
До отлета самолета у меня оставалось несколько свободных часов, и я решил побродить по городу. Вместе со мной пошел переводчик, с которым я познакомился в интендантстве. Переводчику было лет сорок, родился он в России, в Санкт-Петербурге! После Октябрьской революции вместе с родителями переехал в Германию. От него я узнал, что город Сталино до 1924 года назывался Юзовкой, что в прошлом столетии англичанин Джон Юз построил здесь первый металлургический завод.
Переводчик провел меня по районам, где в царское время размещалась так называемая английская колония: здесь жили только англичане - владельцы заводов, инженерно-технический персонал и высокопоставленные служащие. Рядом с этим районом было рабочее поселение. Здесь в самых примитивных глиняных мазанках ютились рабочие. Ни улиц, ни канализации, ни водопровода. По мнению моего гида, таких удобств жившие здесь некогда рабочие явно не заслуживали. Затем он предложил посмотреть рабочие кварталы, выстроенные при Советской власти. Мы прошли по прямой улице из деревянных домов. Показались и мазанки из глины. Указав на них, переводчик, видимо, хотел подтвердить высказанное им мнение о рабочих.
Потом мой гид повел меня в район, где располагались металлургические предприятия, машиностроительные и химические заводы, шахты. Некоторые из шахт, как сообщил мне переводчик, находились на уровне тысячи метров под землей.
- Да, русские здорово поработали. В Донбассе они создали такой индустриальный центр, что даже удивительно. Но теперь все это принадлежит нам.
Мы остановились перед воротами одной фабрики. Переводчик показал мне на вывеску, прибитую у входа. На ней было написано: «Фридрих Крупп - А. Г. Украина».
В голове у меня шевельнулась мысль, что владения Круппа еще не являются нашей с переводчиком собственностью.
Больше я этого переводчика никогда не встречал, хотя не раз вспоминал его слова: «Но теперь все это принадлежит нам». Кого он имел в виду под словом «нам»? Круппа или нас всех? Но какое отношение я имею к Круппу? Никакого, абсолютно никакого. Но может быть, мы и воюем не столько ради интересов Германии, сколько ради интересов Круппа и ему подобных?
Германия и Крупп, Крупп и Германия… Германия превыше всего! Ради чего, собственно говоря, маршируют, стреляют, убивают и гибнут немецкие солдаты?..
- Дружище, а мы все торчим на одном и том же месте? - пробормотал Мельцер. - Эта ночь, наверное, никогда не кончится!
- А вы заснули? Тогда радуйтесь, а я вот никак не могу уснуть. Сейчас уже, видимо, полночь, - прошептал я, чтобы не беспокоить других.
И все же нас кто-то услышал, так как тут же раздался чей-то раздраженный голос:
- Да замолчите же вы наконец! Не все ли равно, сколько сейчас времени.
… В середине сентября 1942 года, вскоре после моего возвращения из Сталино, меня вызвал дивизионный врач.
- Вот уже несколько дней, как Сталинград на Волге находится в наших руках, - начал он. - Нам необходимо подыскать там помещения для госпиталя и медпунктов. Не за горами зима. Вы получаете почетное и ответственное задание - первым выехать от нашей санроты в Сталинград. Как только вернетесь, мы пошлем туда наших людей.
Не могу сказать, чтобы я неохотно выслушал этот приказ. Мне очень хотелось попасть в этот город и увидеть собственными глазами Волгу - самую большую реку в Европе.
Я выехал из Вертячего в холодное и сырое утро.
Над степью плыл густой туман, скрывая от взора и редкие кусты, и деревья, и домики. Мотоцикл с коляской, в которой я сидел, пожирал километры. Кругом - ни души. Казалось, вся земля вымерла.
После получасовой езды неожиданно позади нас, а затем впереди взорвалось по снаряду. Потом еще. Противник обстреливал шоссе.
Постепенно туман стал рассеиваться. Вскоре показались первые городские постройки, вернее руины. От многих зданий остались только печные трубы. Дальше виднелись высокие дома, тоже полуразрушенные.
По пути мы не встретили ни одного немецкого солдата, хотя повсюду на перекрестках висели таблички с номерами полевых почт и дорожные указатели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47


А-П

П-Я