Погодин Радий Петрович
Салат с кальмарами
Радий Петрович ПОГОДИН
САЛАТ С КАЛЬМАРАМИ
Рассказ
Жена Скачкова уехала в санаторий на Черное море. Скачков тут же подтвердил ее тезис: мужик - дурак, а если постарается - идиот. Он купил книгу за двести десять.
Спрашивается: нужна ему книга за двести десять, если зарплата у него двести пять?
Скачков взглядом очистил кухню, как очищают луковку: эмаль, никель, стекло. Снял с полки старинную супницу. При царизме в ней подавали фруктовые супы - сейчас в ее сиренево-фаянсовой утробе лежала сушка. Одна. В холодильнике, зарывшись в снег, ржавела банка кальмаров. И банка майонеза. И все.
Скачков съел сушку с майонезом.
Мысли в его голове возникали, как образы, как формы, - цельно: окорока, батоны, осетры, бутылки. И уходили за желтый горизонт на синих парусах.
- О-о-о... - застонал Скачков.
Проще всего было позвонить теще, напроситься к ней на ужин и заодно стрельнуть у нее денег. Но покойная Скачкова мама ребенком пережила в Ленинграде блокаду; ее рассказы о ленинградцах потрясали - ленинградцы были мужественным, гордым народом. Мысль пойти к теще Скачков отринул как антипатриотическую.
Позвонил своему институтскому другу Алоису.
- А не сводил бы ты меня в кабак, Алоис? - сказал он. - Что-то я тебя очень давно не видел.
- Жрать хочешь. А надо было ехать в отпуск вместе со своей женой. Витамины! Море! - орал Алоис. - Поджаристые ляжки. Шашлык-башлык!
- А ты, Алоис, не увиливай.
- Я не увиливаю. Я в гости иду. В один хауз. Там... - Алоис засопел, что-то прикидывая с позиций чести - он чести был привержен. - Пойдешь со мной, - наконец сказал он. - Там кормят.
- За так?
- Ну не совсем. Сегодня там читают.
- Про небо в клетку?
- Тебе не все равно? Надувай щеки, как умный. Улыбайся, как воспитанный. Баб не лапай...
- Дал бы лучше десятку в долг. Когда-то мы были как братья. Помнишь, Алоис?
На это Алоис ему ответил:
- Крепись...
Скачкову не хотелось в гости, тем более туда, где читают. Ему не хотелось ни вопиющих фактов, ни гражданской отваги, ни порицания Руси. Ему хотелось обонять нарезанную толстыми ломтями колбасу по кличке "Прима", вареную картошку, лук и мягкий хлеб. А также чай грузинский высший сорт.
Скачков ждал Алоиса на Литейном у медицинской вазы. Прошла старуха с корзиной флоксов - воздух стал миндалевым. "Хорошие цветы, - подумал Скачков. - Хорошо сейчас жене в Крыму". И тут пришел Алоис. В темно-синих штанах и голубой рубашке. На голове седина.
Алоис поседел рано. Еще в институте ходил с проседью. Можно сказать, проседь его и в люди вывела - она сильно действовала на романтических дамочек торговой специальности. Алоис был прожорлив - жил с бабушкой и вечно голодал. Романтические торговые дамочки его спасли. Звали Алоиса Александр. Он долгое время был строен. Одевался со вкусом. И очень тревожно, даже ревниво, верил в начальство. Он говорил: "У них есть все. Зачем им злато?"
Разглядев Скачкова у вазы, Алоис закричал еще издали:
- Прашем пана до борделя! Слушай, старик, я пожевал крупы сечки. Слушай, какая гадость. Твоя кобра когда приедет?
- Через неделю.
- Моя неделю назад уехала. А я уже без денег. Ну, кобра. Гремучая змея. Гюрза. Анаконда. Я, Скачков, купил книгу за сто двадцать.
- А я за двести десять.
- Слушай, старик, неужели они между собой называют нас удавами? Впрочем, это было бы не так уж и отвратительно, в этом есть какая-то гармония. Скачков, какой ты весь стройный. И брюха нет. Где твое брюхо? Над нами, Скачков, небо синее. Мы свободны и неотвратимы. Мы, Скачков, орлы!
- Чего ты орешь? - спросил Скачков.
- Я не ору. Я восклицаю. Озвучиваю отношения. Скачков, когда друзья давно не виделись, надо либо про жизнь рассказывать, либо правду-матку резать, либо восклицать. Последнее лучше - оптимистично и не требует ответной откровенности. А ну-ка сделай умный вид. Ну постарайся. Вот так. Хозяин хауза имеет слабость к умным.
- А может, неудобно? - спросил Скачков.
- Плохо жрать хочешь. Голодному даже воровство прощается. Я уже туда звонил. Там ждут. Отличный хауз. Помню, вернисаж был устроен. Картинки назывались "Отрывание ног у бабочки", "Накалывание майского жука на булавку", "Ослепление крота".
- Зачем крота ослеплять, он и так слепой?
- Иносказание.
Они углублялись в улицы и переулки в сторону Таврического сада. Дома здесь были недавно отремонтированные, чистые, и тротуары чистые. Воздух над крышами опалесцировал. Он был сиренев и перламутров от автомобильной вони.
- Этот хауз одного врача. Молодой, но уже известный. Меценат. Немножко лепит. Музицирует. Немножко пишет. Коллекционер. По-моему, добрый. Добрым у нас трудно. Я по себе знаю.
- Ты сечки много съел?
- Горсточку. С водой...
Врач жил в угловом доме цвета пивных дрожжей.
До шестого этажа шел лифт. Потом надо было лезть по узкой лестнице на чердак.
Позвонили в единственную дверь, обитую малиновым кожзаменителем. Им тут же открыли. Баскетбольного вида девушка им улыбнулась, тряхнула искристыми волосами. На лице у нее были веснушки, как крошки печенья на блюдце.
- Проходите. Мы вам рады. Меня зовут Анна. - И ушла.
- Ноги вытирай, - сказал Алоис.
Поплясав на коврике, Алоис и Скачков вытолкались из тесной и довольно неопрятной прихожей, в которой висело несколько женских зонтиков, в стоп-комнату, как ее назвал Алоис. Красные обои, торшер с красным абажуром, красные кресла. В одном, нога на ногу, сидела женщина в красном платье. На ней была черная широкополая шляпа, черные перчатки и черные чулки. Она курила длинную черную сигарету.
Скачкова потянуло опуститься в кресло с нею рядом и заглянуть ей в глаза - ему иногда хотелось заглянуть в глаза красивой даме. Женщина же ненатурально засмеялась, поднялась и пустила ему в лицо заграничный ароматный дым.
- Ты принес мне визитку? - спросила она гортанно. - Хочу тебе звонить. Ну давай же. Ну...
"У меня нету", - чуть было не сказал Скачков. Визитных карточек у него действительно не было, они ему были без надобности. Но он понял, что здесь нельзя нарушать правил игры. Он построил умное лицо. Сказал: "Момент", - и полез в кармашек своей записной книжки. С миллионерской улыбкой он протянул красной красавице глянцевый картонный прямоугольничек, на котором по-английски было написано, что он научный редактор научно-популярного журнала Академии наук СССР "Земля и вселенная" Э. К. Соломатина.
- Пятьсот шестнадцатый, - шепнула красная дама, наверное, пароль. Сложила губы хоботком и уселась в кресло, остро выставив колени.
- А где Алоис? - спросил Скачков.
- Хо-хо, Алоис, - сказала дама.
Следующая комната была темная, очень большая. Слева вдоль стены тянулись стеллажи, уставленные пластилиновыми скульптурками. Скульптурок было много, может быть триста. Они были похожи на отару после стрижки озябшие и одинаковые. Под стеллажами стояло, может быть, пять музыкальных машин с латунными дисками и барабанами. Тут же стоял рояль. Конечно, все настоящее, но впечатление от них было такое, что это декорация. Особенно рояль. Антрацит на черном сукне. Сотрясение мозга!
Комната широко уходила вправо. Одна стена у нее была отгорожена ширмами - наверно, там спали. В левом углу комнаты кухня: плита, раковина, кухонная утварь и кухонный стол. За столом какой-то хмурый нечесаный мужик ел консервы прямо из банки. Анна нарезала хлеб.
Потолок терялся в полумраке, а может быть, его и не было вовсе, во всяком случае ощущение у Скачкова возникло такое, будто он стоит на бугре, на семи ветрах.
Посередине комнаты, может чуть ближе к роялю, тускло мерцала гладь большого овального стола, окруженного стульями.
За роялем в стене была еще одна дверь. По доброжелательному кивку Анны Скачков понял, что ему нужно туда.
Отчетливо различался голос Алоиса. Он вещал что-то хорошее о Скачкове.
Помещение там оказалось небольшим и очень светлым, освещенным старинной люстрой. Оно было полно людей. Все его, Скачкова, уже знали, все ему улыбались. Мужчина, седой, как и Алоис, и тоже до сорока, в синем костюме и малиновом галстуке, протянул ему руку. Скачков пожал - рука была сильной, привычной к пожатиям. "Хозяин, - подумал Скачков, - Константин Леонардович". И еще он подумал, что врачей нельзя называть по имени, только по имени-отчеству. Нельзя лечиться у Васи, тем более у Васьки. "Проходите, Васька вам сделает операцию. Это невозможно. Константин Леонардович - это да. Уйти бы. Кто тут поблизости живет? У кого бы денег занять?"
Женщин в комнате было больше. Их, наверно, было двенадцать. Разного возраста. Одна совсем молоденькая, бледная, как стеариновая свечечка. Мужчин без Скачкова и без Алоиса трое.
У Алоиса по роже было видно, что он здесь свой, - он светился, словно был приобщен к таинству.
Все здесь светились - улыбались. Когда Скачков взглядывал на кого-нибудь конкретно, тот сразу начинал светиться улыбкой. Покрывался улыбкой, как смазкой. Улыбка - сливочное масло. Улыбка - солидол. Касторка.
В помещении оказалась еще одна дверь. За ней винтовая лестница. Туда хозяин пошел и все за ним потянулись. Скачков, когда жил в общежитии, мечтал поселиться на углу улицы Мира и Кировского проспекта в башне. Он бы сверху на всех смотрел, на всю суету. А это замысловатое помещение, скорее всего бывшее фотоателье с башней, каким-то образом досталось врачу. "Наверно, по блату, - подумал Скачков. - Все врачи блатники. Это раньше были врачи: доктор Чехов, профессор Бехтерев... Теперь улыбка - вазелин".
Скачков незаметно, как ему казалось, но цепко, это тоже казалось только ему, приглядывался к гостям доктора. Что-то странное было в них. Кроме улыбок. Что-то в спокойствии глаз.
"И эти его гости все блатные. Вот рыжая - завмаг, как пить дать". Поглядывая на высокую рыжую, Скачков гадал, по какой линии она завмаг. По промтоварной или по продовольственной? А рыжая протиснулась к нему и спросила шепотом:
- Могли мы с вами где-нибудь встречаться прежде? На Тихом океане?
- Не знаю, - сказал он. - А вдруг могли...
Рыжую прижали к Скачкову. Она была мягкая, как бы бескостная. Глаза спокойные, как вода в подвале.
- Меня зовут Регина, - сказала она. - Святых тут было меньше. Где-то новых купил. Он богатый. У него частная практика. Он талантливый. И что-то видит кроме. Таких бы побольше. - Она повернулась к Скачкову спиной и прижалась, словно он был печка, а она с мороза.
Башня была увешана иконами, колоколами и прибитым прямо к дощатым стенам скорбным хламом, уцелевшим после пожара. Куски обугленного карниза, ходики, деревянные ложки - даже обугленный валенок висел тут как распятие.
- Это не культовое помещение, - сказал Константин Леонардович Скачкову. - Такая музыкальная комната. Иконы поддерживают звук колоколов. Создают в нас лично наше внутреннее эхо. Все это служит для подавления поля независимости, суггестивного протеста, или социальной иронии. Короче - для формирования фоноформа нашей души. Фоноформ очень важен, очень. Наш протест никогда не будет сформулирован, пока звук его не обретет форму. Душа жаждет колокольного звона. Но сегодня она не воспринимает его. Звон не имеет зрительной поддержки. Душа опалена, душа в смятении. Для этого иконы - для упорядочения.
Константин Леонардович ударил в большой колокол. Звук меди вошел в Скачкова - он, конечно, распрямлял сморщенные стенки его души, но радости от этого процесса Скачков не испытывал, только неловкость.
- Смотрите на иконы, на углище и успокойтесь, - сказал ему хозяин. Теперь вступает челеста, - и заиграл на челесте, продолжая трогать колокольные нити: - Пожар, колокола, иконы и челеста. Скерцо...
Тут все захлопали.
- Углище привезено с настоящего пожара. Это не подделка.
Тут все еще громче захлопали.
- Если вы думаете, что я продавщица, то вы ошибаетесь, - сказала Скачкову Регина. - Я ихтиолог.
- Но я вовсе... Но почему... - начал было Скачков на пределе правдивости.
Регина засмеялась.
- Ладно. Про меня все так думают. Виновата моя сильно ослабленная сенситивность. Но я умею угадывать желания и что-нибудь для вас сейчас устрою. - Регина оттолкнулась от него и пошла вниз по лестнице.
Константин Леонардович подождал, пока под ее ногами отскрипели ступени, и заиграл новое сочинение. Для пожара, икон, колоколов и челесты.
- Андантино.
Когда все спустились в люстровую и расселись, Алоис возле женщины, цветом одежды и гримом напоминающей свежий синяк, Константин Леонардович показал коллекцию вееров, которую он выменял на коллекцию игральных карт. Он доставал веера из комода. Все пустились их рассматривать.
- Эх, Андрюша! - выкрикнул Алоис. В руках у него было два веера. - Мы неотвратимы! Мы орлы! - и укрылся в бело-розовой веерной пене.
Скачков воспринял его выкрик как призыв о помощи, шагнул было вперед, но кто-то тихонько потянул его за рукав - это была Анна. Рядом улыбалась Регина.
- Тс-с, - Анна приложила палец к губам. - Следуйте за мной...
В большой комнате Анна сказала:
- Регина уверяет, что вы умираете - есть хотите. Регина не ошибается. Ей бы в уголовном розыске работать, а она морских червяков потрошит. Анна намазала кусок хлеба маслом, положила на него толстый кругляш колбасы. - Ешьте. Да не смущайтесь. Я медсестра. Помогаю Константину Леонардовичу. Сегодня литературный день. Как правило, тихий. На литературном всегда больше женщин. Чаще читают сказки. И про любовь. Бывает ничего. А когда музыка, как ни странно, больше мужчин. На пластических формах - там парни. Там иногда дерутся. Константин Леонардович смотрит: кому нужно, прибавляет лекарств, кому назначает поделать уколы. Кому психотерапию, гипноз. Если пугает клизмой, значит, в порядке.
- А Регина-то чем больна? - со вкусом чавкая, спросил Скачков.
Анна посмотрела на него усталым взглядом прачки. Убрала прядку со лба.
- Регина очень хорошая. Ей-то, глупой, все равно, а вот вы, мужики, сразу начинаете относиться к ней хуже. Сволочи вы. - Из кастрюли побежала вода, на плите варилась картошка. Анна отвлеклась на кухонные свои дела.
"Психушка какая-то, - подумал Скачков. - Еще не поздно денег занять и в ресторан вскочить".
1 2 3