Он с удивлением вглядывается в преображенное лицо девушки. Что с ней произошло? Несколько минут назад была мрачной, отчаявшейся, на волосок от самоубийства, а теперь… Поразительные существа женщины. Знаешь их много лет и никогда не можешь быть твердо уверенным, что тебе открыта их душа.
Ласло Киш знал Жужанну давно, когда она еще бегала в первый класс. Бойкая была девочка, горластая, шаловливая, не очень привлекательная, любила хохотать, проказничать, танцевать и петь, училась кое-как. Росла она, набиралась мудрости, хорошела на глазах у Киша. Нравилась она ему девочкой-дурнушкой, нравилась подростком, а в восемнадцатилетнюю он влюбился. Таких, как он, не замечают и увядшие мадьярки, а не только юные красавицы. Бывая в доме Хорватов, Ласло Киш тщательно скрывал свое чувство и от Жужанны и от всех Хорватов. Ни одному человеку не доверил этой тайны.
Издали молча, глухо любовался он смуглой, с каштановыми волосами, белозубой, с глазами испанки мадьяркой.
Любовь к Жужанне, хотя она и была несчастной, внутренне грела его.
Радист подул на свои красные руки, потопал подкованными сапожищами.
– Эй, Антал, – обратился он к одному из повстанцев, – принеси дров, разожги костер.
– Отставить! – Ямпец кивнул на стеллажи, забитые книгами. – Жги сочинения. Вон их сколько, и все русские. Чудная дочь и сестра у членов нашего революционного совета! Чистокровная мадьярка, а русские книги запоем читала.
– Верно! Такое барахло надо жечь и пеплом по ветру пускать.
Антал подошел к полке, смахнул на пол несколько томов, разодрал на части, бросил в камин.
Жужанна думала, что после кровавой оргии на площади Республики ее уже ничто не сможет потрясти. Нет, оказывается, сердце ее еще живое, отзывается болью на самосуд над книгами. Не стонут они, умирая на костре, не жалуются. Горят безмолвно жарким пламенем.
Жужанна тихо плачет и сквозь слезы и огонь видит вереницу людей, обреченно шагающих к голгофе, на которой разложен костер инквизиции. Пьер Безухов… Князь Болконский… Наташа… Кутузов… Тарас Бульба… Федор Раскольников… Евгений Онегин… Татьяна… Парижские коммунары, рабочие «Красного путиловца», матросы «Авроры», штурмующие Зимний… Руки у всех скручены электрическим проводом. Головы опущены. Колени перебиты. На груди у каждого, там, где должно быть сердце, зияет рваная дыра.
– Что вы делаете?! Это же Толстой, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Маркс, Ленин!
Не кричит Жужанна, не размахивает руками. Слова ее еле слышны. Застыла у камина, смотрит на огонь, тихо плачет.
И ее слезами, и ее страданиями, и ее бессильным гневом любуется Ласло Киш. Всегда прекрасна, всегда божественна эта маленькая, хрупкая мадьярка.
Молчание атамана поощряет Ямпеца. Он усмехается.
– Серчаете, барышня? Нехорошо. Мы вам одолжение делаем, а вы… Спасибо надо говорить, а не обзывать некультурно. Другие революционеры повесили бы вас за такую библиотеку, а мы просто освобождаем от улик тяжелого социалистического прошлого.
– Варвары, бешеные волки, а не революционеры!
И даже теперь Жужанна не закричала.
Как могла она такие слова произнести обыкновенно, тихо, размышляя вслух? Как повстанцы выпустили ее из «Колизея»? Как не прошили ее спину автоматной очередью?
Ямпец оторвал взгляд от двери, за которой скрылась Жужанна, вызывающе посмотрел на Ласло Киша.
– Вы согласны, байтарш, с такой характеристикой?
– Не согласен, но… Революция уважает женщину: мать, невесту, сестру, жену.
– Не женщина она, оголтелая ракошистка.
– О, если бы все ракошисты были такими!
– Не понимаю, байтарш, как вы терпите такое?
– Чего не вытерпишь, когда… Ах, адъютант! Неужели ты не видишь, какие у нее глаза!
– Да, глаза у нее действительно… но язык, душа…
– Душа женщины – это парус, надутый ветром ее повелителя. А сейчас на море штиль. И парус ждет попутного ветра. Понял?
– Извиняюсь, конечно… ни черта не понял.
– Ветер сейчас прицеливается, как и откуда надуть обвислый парус. Ясно? Одним словом, оставь девочку в покое, если не хочешь потерять головы.
– Вот теперь все ясно.
Весь день не показывался в «Колизее» старый Хорват. К вечеру вышел, заросший, угрюмый, высохший, взъерошенный, готовый бодать каждого, кто встанет на его дороге. Молча, низко неся тяжелую седеющую голову, направился к рации. «Национал-гвардейцы» поспешно расступились.
– Эй, товарищ радист, что произошло в мире, пока я дрых? – спросил Шандор.
Михай заглянул в толстую клеенчатую тетрадь, скороговоркой выложил все мировые новости.
– Эйзенхауэр благословляет борцов за свободу. Папа Пий XII молится за венгерский народ. Парашютисты Франции и Англии овладели Порт-Саидом. Город в огне. Суэцкий канал забит потопленными кораблями Насера. Израильские танковые колонны глубоко вторглись на территорию Египта. Налет на Каир… Иордания таранит Египет. Русские предъявили ультиматум Англии и Франции: «Прекратите свою очередную грязную войну, или мы пошлем своих добровольцев защищать Египет».
– Интересно! Дальше!
Радист покосился на Ласло Киша и продолжал:
– В центральном штабе повстанцев подсчитано, что русские за семь дней боев только в Будапеште потеряли несколько тысяч убитыми… Английский «Таймс» сообщает: «Русские ушли из венгерской столицы с поднятыми белыми флагами. Правительство капитулировало, стало на колени перед венграми, вооруженными главным образом ненавистью, отчаянием, мужеством и единством…» Американский «Таймс» сообщает; «После капитуляции русских сложилась новая революционная ситуация в Восточной Европе! Имре Надь умоляет повстанцев быть умеренными! Венгерский народ повернул ход истории в новом направлении! Что бы ни случилось, мир не может стать прежним». «Свободное радио Кошута» сообщает: «Имре Надь утвердил революционные советы, созданные повстанцами в полиции и в армейских штабах». Клуб Петефи, Союз венгерских писателей и Союз венгерских журналистов призывают своих членов вступать в национальную гвардию. В обращении говорится, что добровольцы будут получать жалованье за временную службу в национальной гвардии. Генерал Лайош Тот освобожден от обязанностей первого заместителя министра обороны и начальника генерального штаба. Вместо него назначен герой килианских казарм Пал Малетер… Хватит?
– Давай еще!
– Фуникулер смерти!.. Неизвестные лица в момент ухода русских выкатили на трамвайные рельсы в нагорной части Буды тяжелые вагоны и столкнули их вниз под уклон. Разрушено много домов. Целые кварталы лежат в развалинах. «Сабад неп», центральный орган коммунистов, вчера прекратил существование… Сообщение из достоверных австрийских источников: «В определенных эмигрантских кругах, давно поддерживаемых Западом, возникла идея создания Австро-Венгерской Федерации, или же Великой Венгрии, с отсечением от Румынии Трансильвании, от Югославии – Баната, от России – Закарпатья и от Чехословакии – Житного острова и всего Придунайского края»…. Специальный корреспондент американского агентства утверждает, что сегодня весь Будапешт живет под единым лозунгом: «Каждый коммунист – наш враг». Лондонская биржа ответила на события в Венгрии повышением курса акций довоенных внешних долгов старой Венгрии, возглавляемой адмиралом Хорти». – Михай закрыл тетрадь, хлопнул по ней ладонью. – И так далее и тому подобное.
Шандор кивнул радисту, поблагодарил и побрел к камину, у которого Ласло Киш грел свои босые, крохотные, словно у японки, ноги.
– Нравятся тебе новости, Шандор бачи?
– Не все. Одна только понравилась.
– Какая?
– Русские потребовали от Франции и Англии прекратить грязную войну в Египте. Правильно сделали. Молодцы! Войну не убьешь голыми руками и краснобайством.
Ласло Киш рассмеялся.
– Вот так молодцы! Англии и Франции угрожают, а из Будапешта драпанули без оглядки.
– Когда ешь хлеб, не поминай недобрым словом хлебороба, подавишься.
– Что?
– Заболел, говорю, Шандор бачи. Деликатная болезнь. Интеллигентная. Запор.
– А я думал…
– Ты еще не разучился думать?
– Есть чудодейственное лекарство! – Киш достал из кармана таблетки. – Вот! Прими и в раю себя почувствуешь.
– Не тот рецепт. У меня не простая болезнь… мозговая. Не соображаю, что к чему, где белое, а где черное, где бог, а где сатана. От такой болезни лекарство имеешь?
Киш поставил перед старым Хорватом бутылку с вином.
– Вот! Выпей, и все пройдет.
– Выпивал сразу по две – не помогло.
– Ну, тогда последнее средство – пиявки: поставь на лоб, на затылок, на макушку. В один сеанс дурную кровь отсосут, очистят мозг.
– Пиявки? Уже отсосали… хорошую отсосали, а дурную оставили, оттого и заворот мозгов приключился.
– Не знаю, чем тебя лечить.
– А я вот знаю… – Трясет головой, потом смотрит на беспечно улыбающегося Киша. – Бум! Бам! Рамба-бам!
– Веселый ты человек, Шандор бачи. Родился шутником, шутником и помрешь.
Охотники за скальпами во главе с начальником штаба «национал-гвардейцев» втолкнули в «Колизей» человека, который первым стоял в карательном списке.
Золтан Горани, в окровавленной пижаме, босой, седые волосы всклокочены – перекати-поле, а не волосы. Ночной ветер и ноябрьская сырость заставляют его дрожать, стучать зубами. Он дико озирается вокруг, не понимает, что с ним случилось, куда он попал.
– Еще тепленький. Прямо в постели накрыли, – смеется Стефан. – Лохматый, надо причесать.
Ласло Киш подошел к обреченному, двумя руками надавил на его голову и подбородок, стиснул челюсть.
– Не люблю зубной чечетки, действует на нервы. Будь паинькой, не дрожи. Ну!..
Золтан Горани ничего не может поделать с собой. Дрожат его руки, ноги, голова, челюсть. Он не контролирует себя, почти невменяем. И по дороге сюда и здесь твердит одно:
– Что вы делаете?.. Что вы делаете?..
– Замолчи, попугай. Мы знаем, что делаем! – Ямпец набрасывается на приговоренного, тащит к двери.
Шандор преграждает ему дорогу.
– Убивая даже муху, не забывай, что и ты не бессмертен. Я знаю этого человека. Мы – соседи. Он никогда не служил в АВХ. Он скульптор. За что же?..
– Вот за это самое, – кричит Стефан. – Чья скульптура пограничника стоит в центральном клубе АВХ? Кто водрузил на всех венгерских перекрестках статуи солдат и офицеров с красными звездами на лбу?
Золтан Горани все еще невменяем.
– Что вы делаете?.. Что вы делаете?..
– Ласло, не бесчинствуй! – настаивает Шандор. – Отпусти человека.
Киш хладнокровно заявляет:
– Всякая революция смазывала свою машину не водичкой, а горячей кровью врагов. И чем больше мы прольем этой крови, тем прочнее будет наша победа. В общем, не будем дискутировать там, где надо спускать курок. Стефан, действуйте!
Стефан и Ямпец хватают обреченного, выталкивают из «Колизея».
Еще одного своего сына потеряла Венгрия. Иштван и Ференц стояли особняком у крайнего окна «Колизея» и смотрели, как внизу, на Дунайской набережной, начальник штаба и адъютант вешали скульптора. Многое видели на своем веку уголовники, но даже они не могли до конца досмотреть казнь. Когда Горани накинули петлю на ноги, когда натянулись веревки, когда в черных мокрых ветвях каштана показались голые, испачканные кирпичной пылью ступни, Иштван зажмурился.
Не смотрел на «мокрые дела» своих соратников и Ференц – он повернулся к набережной спиной. Оба молча стояли у окна и думали об одном и том же. Не по дороге им, обыкновенным грабителям, с этими… «идейными». Грабь, хапай, но зачем же убивать, да еще так? Нет, они честные воры, а не мокрицы.
– Ну, Фери, надумал? – тихо спросил Иштван.
– Надумал! Предлагается такой маршрут: Австрия – Западная Германия – Южная или Северная Америка.
– Ты прочитал мои мысли, Фери!
– Заблуждаешься! Я неграмотный. Ближе к делу! Имею на примете машину «Красный Крест». Мотор и все покрышки на месте. Полон бак горючего. Шофер – ты, пассажир – я. Отвальная через десять минут.
– Едем! А как улизнем?
– Из тюрьмы, от каторжного приговора улизнули, улизнем и отсюда. Пошли к атаману. Скажем, что и мы хотим отличиться.
– Понял!
Два тюремных жителя, опоясанных золотыми обручами – олицетворение «национал-гвардейской» чести и храбрости, – подходят к Ласло Кишу.
– Байтарш, и мы желаем кое-кого выстричь, – говорит Ференц. Мы имеем на это право.
– Дай и нам адреса важных деятелей, – просит Иштван.
– Пожалуйста! – Ласло Киш достает новый карательный список и вручает его охотникам за скальпами. Неисчерпаемы его запасы!
Ференц прячет бумагу в карман, кивает своему напарнику.
– Двинули! Пожелай нам удачи, комендант.
– Счастливо!
Иштван и Ференц, уходят, чтобы никогда не вернуться ни сюда, в «Колизей», ни в Будапешт, ни в Венгрию. Через несколько дней они пересекут австрийскую границу и попадут в Вену, в один из лагерей, опекаемый американцами, и станут политическими беженцами, «жертвами коммунизма». Они долго, несколько лет, будут рассказывать об ужасах, пережитых ими в дунайской тюрьме, давать интервью, вспоминать, выступать, взывать и сбывать венгерское золото голландским, английским, бельгийским скупщикам.
Ласло Киш не встретится с ними и там, на Западе. Ему осталось жить два дня и две ночи.
А пока он блаженствует в кресле, у камина, пьет черный кофе, дымит американской сигаретой, разговаривает с одним из своих единомышленников по телефону и чувствует себя хозяином и «Колизея», и Будапешта.
В отличном настроении и его подручные – Стефан и Ямпец. Моют руки водкой, поливая друг другу из бутылки. Моются тщательно, долго, время от времени прикладываются к горлышку бутылки и беспричинно хохочут.
Шандор Хорват исподлобья смотрит на них. Ямпец перехватывает его взгляд.
– Господин член революционного совета, почему у вас такие следовательские глаза?
– Знакомое лицо… – раздумчиво говорит Шандор. – Где я тебя видел?
– Нализался и своих не узнаешь? Нехорошо! Мы наводим революционный порядок, а ты…
– Захочешь плюнуть на человека, харкнешь кровью… Где я видел твою морду? Когда?.. Вспомнил! Ты околачивался в ресторане «Аризона», по таксе обслуживал старых американок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43