-- Договорились, приходите,-- неохотно согласился Швейк.--
В таком случае я бы попросил у вас задаток-- тридцать крон.
-- Какие могут быть разговоры! -- сказал Бретшнейдер,
отсчитывая деньги.-- Ну, а теперь мы с вами разопьем по
четвертинке на мой счет...
Когда они выпили, Швейк тоже заказал за свой счет
четвертинку вина. Потом заказал Бретшнейдер, он убеждал Швейка
не бояться его. Он заявил, что сегодня он не на службе и потому
Швейк может свободно говорить с ним о политике.
Швейк заметил, что в трактире он никогда о политике не
говорит, да вообще вся политика -- занятие для детей младшего
возраста.
Бретшнейдер, напротив, держался самых революционных
убеждений. Он провозгласил, что каждое слабое государство
обречено на гибель, и спросил Швейка, каков его взгляд на эти
вещи.
Швейк на это ответил, что с государством у него никаких
дел не было, но однажды был у него на попечении хилый щенок
сенбернар, которого он подкармливал солдатскими сухарями, но
щенок все равно издох.
Когда выпили по пятой, Бретшнейдер объявил себя анархистом
и стал добиваться у Швейка совета, в какую организацию ему
записаться.
Швейк рассказал, что однажды какой-то анархист купил у
него в рассрочку за сто крон леонберга, но до сих пор не отдал
последнего взноса.
За шестой четвертинкой Бретшнейдер высказался за революцию
и против мобилизации, на что Швейк, наклонясь к нему, шепнул на
ухо:
-- Только что вошел какой-то посетитель. Как бы он вас не
услышал, у вас могут быть неприятности. Видите, трактирщица уже
плачет.
Жена Паливца действительно плакала на стуле за стойкой..
-- Чего вы плачете, хозяюшка? -- спросил Бретшнейдер.--
Через три месяца мы победим, будет амнистия -- и ваш муж
вернется. Вот тогда уж мы закатим пирушку!.. Или вы не верите,
что мы победим? -- обратился он к Швейку.
-- Зачем пережевывать одно и то же? -- сказал Швейк.--
Должны победить -- и баста! Ну, мне пора домой.
Швейк расплатился и вернулся к своей старой служанке, пани
Мюллеровой, которая очень испугалась, увидев, что мужчина,
отпирающий ключом входную дверь, не кто иной, как сам Швейк
-- А я, сударь, думала, что вы вернетесь только через
несколько лет,-- сказала она с присущей ей откровенностью,-- и
я тут... из жалости... на время... взяла в жильцы одного
швейцара из ночного кафе, потому что... у нас тут три раза был
обыск, и, после того как ничего не нашли, сказали, что ваше
дело плохо и по всему видать -- вы опытный преступник.
Швейк быстро убедился, что незнакомец устроился со всеми
удобствами: он спал на его постели и даже был настолько
благороден, что удовольствовался лишь одной половиной, а другую
предоставил некоему длинноволосому созданию, которое из
благодарности спало, обняв его за шею. На полу вокруг постели
валялись вперемешку принадлежности мужского и дамского туалета.
По всему этому хаосу было ясно, что швейцар из "ночного кафе"
вернулся вчера со своей дамой навеселе.
-- Сударь,-- сказал Швейк, тряся незваного гостя,--
сударь, как бы вам не опоздать к обеду. Мне будет очень
неприятно, если вы начнете всем рассказывать, что я вас
выставил в такое время, когда уже нигде не достанешь обеда.
Прошло немало времени, пока заспанный швейцар из "ночного
кафе" раскусил наконец, что вернулся домой владелец постели и
предъявляет на нее свои права.
По свойственной всем швейцарам "ночных кафе" привычке,
господин этот выразился в том духе, что пересчитает ребра
каждому, кто осмелится его будить. После этого он вознамерился
спать дальше.
Швейк между тем собрал части его туалета, принес их к
постели и, энергично встряхнув швейцара, сказал:
-- Если вы не оденетесь, то придется вас выкинуть на улицу
так, как вы есть. Вам будет гораздо выгоднее вылететь отсюда
одетым.
-- Я хотел спать до восьми часов вечера,-- проговорил
озадаченный швейцар, натягивая штаны.-- Я плачу хозяйке за
постель по две кроны в день и могу водить сюда барышень из
кафе... Маржена, вставай!
Надевая воротничок и завязывая галстук, он уже настолько
пришел в себя, что стал уверять Швейка, будто ночное кафе
"Мимоза" безусловно одно из самых приличных заведений, куда
имеют доступ только те дамы, у которых желтый билет в полном
порядке, и любезно приглашал Швейка заглянуть туда.
Однако его партнерша осталась весьма недовольна Швейком и
пустила в ход несколько веских великосветских выражений, из
которых самым приличным было: "Олух царя небесного!"
После ухода непрошеных жильцов Швейк пошел позвать пани
Мюллерову, чтобы вместе с нею навести порядок, но ее и след
простыл. Только на клочке бумаги, на котором карандашом были
выведены какие-то каракули, пани Мюллерова необычайно просто
выразила свои мысли, касающиеся несчастного случая со сдачей
напрокат швейковской постели швейцару из ночного кафе. На
клочке было написано:
"Простите, сударь, я вас больше не увижу, потому что
бросаюсь из окна".
-- Врет! -- сказал Швейк и стал ждать.
Через полчаса в кухню вползла несчастная пани Мюллерова, и
по удрученному выражению ее лица было видно, что она ждет от
Швейка слов утешения.
-- Если хотите броситься из окна,-- сказал Швейк,-- так
идите в комнату, окно я открыл. Прыгать из кухни я бы вам не
советовал, потому что вы упадете в сад прямо на розы, поломаете
все кусты, и за это вам же придется платить. А из того окна вы
прекрасно слетите на тротуар и, если повезет, сломаете себе
шею. Если же не повезет, то вы переломаете себе только ребра,
руки и ноги и вам придется платить за лечение в больнице.
Пани Мюллерова заплакала, тихо пошла в комнату Швейка...
закрыла окно и, вернувшись, сказала:
-- Дует, а при вашем ревматизме это нехорошо, сударь.
Затем, постелив постель и с необычайной старательностью
приведя все в порядок, она, все еще заплаканная, вошла в кухню
и доложила Швейку:
-- Те два щеночка, сударь, что были у вас на дворе,
подохли, а сенбернар сбежал во время обыска.
-- Черт возьми! -- воскликнул Швейк.-- Он может влипнуть в
историю! Теперь, наверное, его будет выслеживать полиция.
-- Он укусил одного из господ полицейских комиссаров,--
продолжала пани Мюллерова,-- когда тот во время обыска
вытаскивал его из-под кровати. Один из этих господ сказал, что
под кроватью кто-то есть, и сенбернару именем закона приказано
было вылезать, но тот и не подумал, и тогда его вытащили.
Сенбернар хотел их всех сожрать, а потом вылетел в дверь и
больше не вернулся. Мне тоже учинили допрос, спрашивали, кто к
нам ходит, не получаем ли денег из-за границы, а потом стали
намекать, что я дура, когда я им сказала, что деньги из-за
границы поступают только изредка, последний раз от господина
управляющего из Брно -- помните, шестьдесят крон задатка за
ангорскую кошку, вы о ней дали объявление в газету
"Национальная политика", а вместо нее послали в Брно в ящике
из-под фиников слепого щеночка фокстерьера. Потом они говорили
со мной очень ласково и порекомендовали в жильцы, чтобы мне
одной боязно не было, этого швейцара из ночного кафе, которого
вы выбросили.
-- Уж и натерпелся я от этой полиции, пани Мюллерова! --
вздохнул Швейк.-- Вот скоро увидите, сколько их сюда придет за
собаками.
Не знаю, расшифровали ли те, кто после переворота
просматривал полицейский архив, статьи расхода секретного фонда
государственной полиции, где значилось: СБ-- 40 к.; ФТ-- 50 к.;
Л-- 80 к. и так далее, но они, безусловно, ошибались, если
думали, что СБ, ФТ и Л-- это инициалы неких лиц, которые за 40,
50, 80 и т.д. крон продавали чешский народ черно-желтому орлу.
В действительности же СБ означает сенбернара, ФТ --
фокстерьера, а Л -- леонберга. Всех этих собак Бретшнейдер
привел от Швейка в полицейское управление.
Это были гадкие страшилища, не имевшие абсолютно ничего
общего ни с одной из чистокровных собак, за которых Швейк
выдавал их Бретшнейдеру. Сенбернар был помесь нечистокровного
пуделя с дворняжкой; фокстерьер, с ушами таксы, был величиной с
волкодава, а ноги у него были выгнуты, словно он болел рахитом;
леонберг своей мохнатой мордой напоминал овчарку, у него был
обрубленный хвост, рост таксы и голый зад, как у павиана.
Сам сыщик Калоус заходил к Швейку купить собаку... и
вернулся с настоящим уродом, напоминающим пятнистую гиену, хотя
у него и была грива шотландской овчарки. А в статье секретного
фонда с тех пор прибавилась новая пометка: Д-- 90 к. Этот урод
должен был изображать дога. Но даже Калоусу не удалось ничего
выведать у Швейка. Он добился того же, что и Бретшнейдер. Самые
тонкие политические разговоры Швейк переводил на лечение
собачьей чумы у щенят, а наихитрейшие его трюки кончались тем,
что Бретшнейдер увозил с собой от Швейка еще одно чудовище,
самого невероятного ублюдка.
Этим кончил знаменитый сыщик Бретшнейдер. Когда у него в
квартире появилось семь подобных страшилищ, он заперся с ними в
задней комнате и не давал ничего жрать до тех пор, пока псы не
сожрали его самого. Он был так честен, что избавил казну от
расходов по похоронам.
В полицейском управлении в его послужной список, в графу
"Повышения по службе", были занесены следующие полные трагизма
слова: "Сожран собственными псами".
Узнав позднее об этом трагическом происшествии, Швейк
сказал:
-- Трудно сказать, удастся ли собрать его кости, когда ему
придется предстать на Страшном суде.
Глава VII. ШВЕЙК ИДЕТ НА ВОИНУ
В то время, когда галицийские леса, простирающиеся вдоль
реки Раб, видели бегущие через эту реку австрийские войска, в
то время, когда на юге, в Сербии, австрийским дивизиям, одной
за другой, всыпали по первое число (что они уже давно
заслужили), австрийское военное министерство вспомнило о
Швейке, надеясь, что он поможет монархии расхлебывать кашу.
Швейк, когда ему принесли повестку о том, что через неделю
он должен явиться на Стршелецкий остров для медицинского
освидетельствования, лежал в постели: у него опять начался
приступ ревматизма. Пани Мюллерова варила ему на кухне кофе.
-- Пани Мюллерова,-- послышался из соседней комнаты тихий
голос Швейка,-- пани Мюллерова, подойдите ко мне на минуточку.
Служанка подошла к постели, и Швейк тем же тихим голосом
произнес:
-- Присядьте, пани Мюллерова.
Его голос звучал таинственно и торжественно. Когда пани
Мюллерова села, Швейк, приподнявшись на постели, провозгласил:
-- Я иду на войну.
-- Матерь божья! -- воскликнула пани Мюллерова.-- Что вы
там будете делать?
-- Сражаться,-- гробовым голосом ответил Швейк.-- У
Австрии дела очень плохи. Сверху лезут на Краков, а снизу-- на
Венгрию. Всыпали нам и в хвост и в гриву, куда ни погляди.
Ввиду всего этого меня призывают на войну. Еще вчера я читал
вам в газете, что "дорогую родину заволокли тучи".
-- Но ведь вы не можете пошевельнуться!
-- Неважно, пани Мюллерова, я поеду на войну в коляске.
Знаете кондитера за углом? У него есть такая коляска. Несколько
лет тому назад он возил в ней подышать свежим воздухом своего
хромого хрыча-дедушку. Вы, пани Мюллерова, отвезете меня в этой
коляске на военную службу.
Пани Мюллерова заплакала.
-- Не сбегать ли мне, сударь, за доктором?
-- Никуда не ходите, пани Мюллерова. Я вполне пригоден для
пушечного мяса, вот только ноги... Но когда с Австрией дело
дрянь, каждый калека должен быть на своем посту. Продолжайте
спокойно варить кофе.
И в то время как пани Мюллерова, заплаканная и
растроганная, процеживала кофе, бравый солдат Швейк пел, лежа в
кровати:
Виндишгрец и прочие паны генералы
Утром спозаранку войну начинали.
Гоп, гоп, гоп!
Войну начинали, к господу взывали:
"Помоги, Христос, нам с матерью пречистой!"
Гоп, гоп, гоп!
Испуганная пани Мюллерова под впечатлением жуткой боевой
песни забыла про кофе и, трясясь всем телом, прислушивалась,
как бравый солдат Швейк продолжал петь на своей кровати:
С матерью пречистой. Вон-- четыре моста.
Выставляй, Пьемонт, посильней форпосты.
Гоп, гоп, гоп!
Закипел тут славный бой у Сольферино,
Кровь лилась потоком, как из бочки винной.
Гол, гоп, гоп!
Кровь из бочки винной, а мяса -- фургоны!
Нет, не зря носили ребята погоны.
Гоп, гоп, гоп!
Не робей, ребята! По пятам за вами
Едет целый воз, груженный деньгами.
Гоп, гоп, гоп!
-- Ради бога, сударь, прошу вас! -- раздался жалобный
голос из кухни, но Швейк допел славную боевую песню до конца:
Целый воз с деньгами, кухня с пшенной кашей.
Ну, в каком полку веселей, чем в нашем?
Гоп, гоп, гоп!
Пани Мюллерова бросилась за доктором. Вернулась она через
час, когда Швейк уже дремал.
Толстый господин разбудил его, положив ему руку на лоб, и
сказал:
-- Не бойтесь, я -- доктор Павек из Виноград. Дайте вашу
руку. Термометр суньте себе под мышку. Так. Покажите язык. Еще.
Высуньте язык. Отчего умерли ваши родители?
Итак, в то время как Вена боролась за то, чтобы все народы
Австро-Венгрии проявили максимум верности и преданности, доктор
Павек прописал Швейку бром против его патриотического
энтузиазма и рекомендовал мужественному и честному солдату не
думать о войне.
-- Лежите смирно и не вздумайте волноваться. Завтра я
навещу вас.
На другой день доктор пришел опять и осведомился на кухне
у пани Мюллеровой.как себя чувствует пациент.
-- Хуже ему, пан доктор,-- с искренней грустью ответила
пани Мюллерова.-- Ночью, когда его ревматизм скрутил, он пел, с
позволения сказать, австрийский гимн.
На это новое проявление лояльности пациента доктор Павек
счел необходимым реагировать повышенной дозой брома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16