— Я развелась с мужем в 1975 году, — ответила со вздохом Шарлотта, — и поэтому мне особенно больно. Вам не надо быть гением для того, чтобы все понять. Я его очень любила, да что там… и сейчас люблю. Но в силу каких-то причин, непонятных мне самой, я не могла… не знаю. Одним словом, я сама все погубила.
Покончив с едой, Шарлотта вытянула из предложенной Мальтрейверсом пачки сигарету и в задумчивости уставилась на нее.
— Почему вы все это рассказываете? — спросил он. — Вы поделились со мной историей своей жизни, хотя мы встречаемся всего во второй раз.
Шарлотта неторопливо выдохнула тонкую струйку дыма, как бы размышляя над ответом.
— Вчера мне хотелось кричать от боли за все происходящее, — ответила она после довольно продолжительной паузы, — это так мерзко и нездорово… а между тем приходится притворяться и делать вид, что все обстоит прекрасно. Все утро сегодня меня преследует чувство вины и недовольства собой. Мне было необходимо выговориться. Моя помощница сегодня не работает, и вам пришлось взять на себя роль Армии спасения. Знаете, если бы вы не зашли, я бы излила душу перед каким-нибудь покупателем. Надеюсь, что все сказанное останется между нами.
— Безусловно, — ответил Мальтрейверс. — Я очень рад тому, что наши пути пересеклись. — И после паузы добавил: — Чарльз, конечно, совершил глупость, женившись на Дженнифер, но по большому счету он все же умный человек. Как вы думаете, ему известно об их отношениях или по меньшей мере есть ли у него на этот счет подозрения?
Она в ответ пожала плечами и потушила в пепельнице едва начатую сигарету.
— Я частенько размышляла над этим. Чарльз никогда не говорил ничего такого, из чего можно было бы понять, что он знает. Однако не могу поверить в его полную слепоту, хотя народная мудрость и утверждает: нет дурня большего, чем старый дурень.
— Не надо его обижать, — возразил Мальтрейверс, — по крайней мере, от вас Чарльз заслуживает лучшего отношения. Я-то полагаю, что он как минимум догадывается о Лиддене, но пока не нашлось такого человека, который вместо того, чтобы упиваться собственными страданиями, просто открыл бы ему истину.
Лицо Шарлотты вспыхнуло гневом, который через мгновение сменило раскаяние.
— Да, — произнесла она, — это сильный удар. Похоже на то, что, пожив на севере, вы вполне усвоили науку называть вещи своими именами. Конечно, вы правы. Во мне все время идет борьба. То я пытаюсь убедить себя в том, что не имею права причинять ему новую боль, а временами совесть начинает нашептывать: мое молчание не что иное, как обман. Но скорее всего я молчу потому, что в глубине души не уверена в своих подлинных мотивах. Ради кого я намерена разрушить этот брак? Ради Чарльза? А может быть, ради самой себя? Как справедливо заметил Шекспир, мучения совести превращают нас в трусов.
— В перерывах между своими любовными утехами Шекспир ухитрился успеть высказаться практически по всем вопросам, — глубокомысленно заметил Мальтрейверс, — однако полагаю, что приведенные вами бессмертные строки не имеют отношения к нашей ситуации. Это, бесспорно, не мое дело, но кажется, что вам все же следует сказать Чарльзу. Ей-богу, он заслуживает того, чтобы узнать всю правду, и особенно от вас.
— Наверное, так, — неуверенно пожала плечами Шарлотта Куинн, — однако вы приехали в город не за тем, чтобы выслушивать излияния ущербной дамочки, и я прошу меня извинить.
— Умоляю, не приступайте к самобичеванию. На мой взгляд, вы абсолютно полноценны.
— Неужели? — спросила она. — В таком случае, вас не затруднит объяснить, каким образом я ухитрилась потерять мужа, а позже оказаться неспособной принести счастье любимому человеку. А я ведь хотела этого и, больше того, могла. Наверное, я совсем глупая, если меня смогла обставить девчонка.
— Боюсь, что глупцом все-таки оказался Чарльз, — возразил Мальтрейверс. — Сейчас он выглядит именно таковым.
— Хотелось бы верить вашим утешительным речам, — произнесла безо всякой убежденности Шарлотта, поднимаясь из-за стола. — Спасибо как за ленч, так и за терпение. А сейчас мне пора возвращаться в магазин.
Выйдя на улицу, Мальтрейверс еще раз пообещал заглянуть в «Куинтэссенцию» уже вместе с Тэсс. Он понаблюдал, как Шарлотта пересекла Стриклэндгейт и скрылась за дверью своего магазина, после чего прошел к машине, чтобы направиться в долину Лондейл.
Добравшись до места, Гас оставил машину у подножия холма, носящего название Стикл-Гилл, и двинулся по вымощенной грубым камнем тропе, идущей вдоль ручья. Сбегающий по круче поток образовывал каскад пенящихся водопадиков. Отдавшие всю влагу небеса сияли осенней голубизной. Редкие цвета маренго облака бросали медленно плывущие тени на зелень широкой долины. Воздух был холоден и чист. Усевшись на обломок скалы рядом с бурлящим водоворотом, Мальтрейверс задумался о вчерашнем ужине. Вполне возможно, что ни Шарлотте, ни кому либо иному уже нет нужды просвещать Чарльза Каррингтона. Если замеченный им маленький инцидент между Чарльзом и Дженнифер не случаен, то ситуация в Карвелтон-холле должна разрешиться без всякого вмешательства извне.
— Что-нибудь случилось, милый? — осторожно спросила Дженнифер Каррингтон мужа, расположившегося напротив с газетой в руках.
— А что должно случиться? — спросил в свою очередь тот из-за газетного листа. Однако Дженнифер интуитивно почувствовала, что он слушает внимательно.
— Ты выглядишь… углубленным в себя больше, чем обычно, — сказала Дженнифер, — вот я и решила, что тебя что-то угнетает, и подумала, тебе будет легче, если мы поговорим.
Послышался шорох бумаги. Чарльз перевернул страницу газеты, по-прежнему не появляясь из-за нее.
— Нет ничего такого, что бы могло тебя волновать.
После столь обескураживающего ответа Дженнифер осталось только уставиться в телевизор, что она и сделала. По экрану передвигались какие-то фигуры, но молодая женщина не видела их и не слышала того, что они говорят. Дагги передал ей содержание своего разговора с Чарльзом, и Дженнифер была крайне обеспокоена. Отказ от ее ласк прошлой ночью, нежелание сейчас вести беседу деморализовывали ее, подрывали уверенность в возможности и дальше подчинять его своей воле. Что-то необходимо предпринять. Прежде всего надо хранить спокойствие до тех пор, пока ее роль в подготовке убийства не будет сыграна до конца. Дженнифер поняла, что наконец она произнесла про себя это слово. Раньше она использовала такие словосочетания, как «разобраться с Чарльзом» или «сделать это». Теперь, когда было использовано единственное точное слово, задуманное перестало казаться столь ужасным, оно перешло в категорию неизбежного.
— В четверг я собираюсь в Манчестер, пробежаться по магазинам, — как можно небрежнее произнесла она, — если хочешь, я заскочу в книжную лавку «Шеррэт энд Хьюз» и куплю для тебя тот роман, который ты все не удосужишься приобрести.
Дженнифер почувствовала некоторое облегчение, когда Чарльз наконец взглянул на нее, сложив газету.
— Благодарю. У меня все не хватает времени поискать эту книгу в Ланкастере. Ты думаешь провести в Манчестере весь день?
— Да, — ответила она. — А ты когда думаешь вернуться из Карлайла?
— Самое позднее в полночь. Собрание закончится в десять.
— В таком случае я, пожалуй, созвонюсь с Анжелой и навещу ее. Но дома я так или иначе буду раньше тебя и дождусь твоего возвращения.
— В этом нет никакой необходимости. А сейчас извини. Мне надо еще просмотреть кое-какие газеты.
Как только Чарльз вышел, беспокойство вновь овладело Дженнифер. Тон, которым он говорил, был уместен в офисе, а вовсе не для беседы с женой. Молодая женщина поднялась, выключила телевизор и остановилась в задумчивости у камина, скрестив на груди руки. Как бы серьезны ни были подозрения Чарльза в отношении ее и Дагги — а все говорило за это — дела обстоят не так плохо. Было бы гораздо хуже, если бы он решил заговорить о своих сомнениях вслух. А через какую-то пару дней он вообще будет не в состоянии что-либо сказать или предпринять.
Тем временем в библиотеке Чарльз Каррингтон извлек из портфеля несколько листков, исписанных его каллиграфическим почерком. Жизнь, посвященная юридической практике, выработала у него привычку все мало-мальски важное заносить на бумагу. Он все еще хранил записи, которые вел, когда умирала первая жена. Теперь же, по совсем другим причинам, старый юрист записывал все, что касалось его отношений с Дженнифер. Слог его дневников был безличен, лишен каких бы то ни было эмоций и не отражал ни любви, ни страданий, ни опасений. Правовой подход к любому вопросу требовал наличия бесспорных доказательств вины подозреваемого. Поскольку же доказательств нет (Каррингтон знал, что будет их искать), Дженнифер невиновна. Так гласит закон.
Дагги Лидден яростно нажимал на кнопки калькулятора в нелепой надежде на то, что цифры на дисплее, каким-то чудесным образом разместившись в другом порядке, образуют не столь ужасающий результат. Когда же с роковой неизбежностью возникла все та же пятизначная цифра, он разразился проклятьем и бросил полный ярости взгляд на разбросанные на столе перед ним бухгалтерские книги. Дагги знал, что бесстрастные черные значки на экране, воспроизведенные позже на бланке банковского отчета приобретут ярко-красный цвет, что обозначает отрицательный баланс.
Среди документов на столе находилось и самое свежее требование о выплате за покупки, сделанные по кредитной карточке. Тут же присутствовал и счет за гостиницу в Йорке. Если присовокупить еще стоимость ожерелья, то получится, что каждый уик-энд со студенточкой, подцепленной в баре, обходился ему больше чем в сотню. Ее ненасытность и невероятная изобретательность в постели оказались слишком дорогим удовольствием. А теперь визг о беременности. Только этого не хватало! Дискуссии о том, оставить ребенка или сделать аборт, имели для Дагги чисто теоретический характер — у него не было средств ни на первое, ни на второе. Оставалось лишь уповать на то, что папашей окажется кто-то другой; во всяком случае, у этой девки любовников не счесть.
Лидден взял со стола и изучил последнюю информацию, полученную из банка лишь для того, чтобы еще раз убедиться в том, что и так знал. Нет никакой возможности рассчитаться с Каррингтоном до конца месяца. Во время последней натянуто-вежливой беседы с управляющим банком неизбежное возмездие на некоторое время удалось отложить. Лидден заявил, что получил заказ на отделку коттеджа, приобретенного каким-то горожанином в Грассмере в качестве второго дома. Теперь же, когда этот контракт лопнул — конкуренты предложили более низкую цену, — вообще не осталось никаких надежд. Итак, с одной стороны, он уже изрядно задолжал банку, а с другой — ему грозил ультиматум Каррингтона.
Лидден раздраженно отодвинул в сторону бумаги и принялся размышлять хотя и о невысказанной, но совершенно ясной причине вчерашнего разговора, затеянного Каррингтоном. Идея отправить по миру любовника жены должна выглядеть весьма привлекательно для обманутого супруга. Но у Дагги уже готов ответный ход. Похоже, что Дженнифер уже не столь рьяно отметает задуманное дело. По крайней мере, утром по телефону пообещала подумать… Лидден был уверен в том, что женщина, начавшая вилять задом через пару месяцев после свадьбы, не будет шибко волноваться по поводу того, что может произойти с ее стареющим, мягкотелым муженьком. Если получится так, как они задумали, все его проблемы решатся сами собой. Останется сущая чепуха — избавиться от Дженнифер. Дагги всегда поражался огромному числу женщин, готовых поверить пустым обещаниям. Его размышления прервал телефонный звонок.
— Дагги? Когда же ты, наконец, соизволишь появиться? Я жду, жду. Ты же знаешь, что Айвар завтра возвращается из своей Швеции.
— Извини, но меня задержали дела. Еду.
Лидден положил трубку, убрал документы, выключил свет и вышел через заднюю дверь в маленький огороженный дворик, где обычно держал машину. По пути из Кендала в Уиндермер он задержался для того, чтобы купить бутылку вина. Подъехав к отдельно стоящему на холме дому, Лидден самодовольно подумал, что три любовницы одновременно — неплохое личное достижение.
Шарлотта Куинн, расположившись в кресле-качалке времен короля Эдуарда, машинально поглаживала персидского кота, свернувшегося у нее на коленях. В квартире над магазином звучала негромкая музыка, известный певец пел о пожилом человеке, обманывающем самого себя ради того, чтобы спасти свой брак с молодой женщиной. С пластинки доносились слова: «Ее юность — это дар, за который можно пожертвовать многим…» Воспоминания унесли ее в то время, когда она ежедневно приезжала в Карвелтон-холл и могла видеть страдания Чарльза. Болезнь пожирала тело Маргарэт, превращая его в жалкий обтянутый пергаментом кожи скелет. За несколько дней до смерти больная знаком попросила Шарлотту нагнуться и прошептала еле слышным голосом:
— Ради меня, Шарлотта, сделай его счастливым. Я же знаю, ты его любишь… Обещай.
Она припомнила то, что случилось с детьми Чарльза и как после ряда несчастий он отгородился от всех стеной, сквозь которую даже она не могла пробиться. И уже значительно позже, когда Шарлотта перестала опасаться этого, у Чарльза появилась новая жена — не зрелая мудрая женщина, а экзальтированная девчонка, которая лезла вон из кожи для того, чтобы убедить друзей Чарльза в своей любви к нему и создать впечатление, что он может быть счастлив, лишь находясь рядом с ней. И вот сейчас вместе с Дагги Лидденом она потешается над своим мужем. Теперь в комнате звучала другая песня. Женский голос выводил слова о влюбленных, которые представали перед слушателем клоунами, шутами в ярком оперении. В словах и музыке не было никакой дешевки, они звучали жестко и трагично. Слушать их было мучительно. Шарлотта сбросила с колен кота, встала и подошла к проигрывателю. Когда она тронула звукосниматель, игла заскользила по пластинке, породив в динамике душераздирающий звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28