унитаз витра s50 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– Да, несомненно!..

* * *

В трубке раздавались настойчивые резкие гудки. Телефон в квартире Обри не отвечал. Хайд, согнувшись, поглядел на освещенные слабым светом часы. Восемь часов долой... в Лондоне время ленча. Эта мысль выводила его из себя. Он отпел глаза. В крошечном лучике света, словно отшелушившаяся кожа, порхнул мотылек. Почти два часа Хайд наблюдал за темнеющим на фоне звездного неба среди дюжины других плавучим домиком, чтобы убедиться в отсутствии слежки. В машинах никого, в окнах темнота, занавески без движения. Ни объективов, ни микрофонов, ни людей. Время от времени просажали грузовые и легковые машины, звук моторов постепенно затихал, ни одна не остановилась. Женщина находилась в четверти мили отсюда, в машине, оставленной в одном из спускающихся к воде переулков.
Он дергался от нетерпения: проклятый Лондон не отвечал! Ну, ответь же... Где-то, черт возьми, на ленче!.. Ну, ответь...
Ни экономки, ни самого Обри нет дома. На работу звонить нечего и думать, нельзя звонить Шелли или кому-нибудь еще. Нельзя. Для него один надежный телефон – на квартире Обри. Маленький бесцветный мотылек бился о стекло кабины, словно отсчитывая бегущие секунды. Несмотря на теплое, все еще темное утро, Хайда трясло, скорее от злости из-за того, что вот он пересилил свое неуважение и болезненную подозрительность к Обри, а в ответ слышит лишь длинные гудки телефона из пустой квартиры. Ох, как надо, чтобы Обри был дома! Теперь, когда надобность в племяннице подходила к концу. Обри должен освободить его от заботы о ней, пока из-за своего состояния она не стала для него опасной. В трубке продолжали раздаваться гудки. Если бы сбыть с рук женщину, тогда появилась бы возможность маневра, чтобы скрыться, залечь в нору. Она совсем обессилела, став похожей на него, каким он был недавно.
Хайд стряхнул с себя свое состояние на автостоянке, когда не смог отделаться от этой женщины, удрать от нее. Каким-то образом его обреченность, изнеможение перешли к ней. Это произошло незаметно по пути из Сан-Франциско, когда он много раз возвращался назад и метался по дорогам с целью обнаружить слежку. Она беспричинно принималась плакать, ее трясло – словом, сдавала на глазах.
В трубке по-прежнему гудки. В нем закипала необузданная злоба, свидетельствуя, что его прежняя сноровка и выдержка – лишь видимость, притворство. Он мог играть роль самого себя, причем со знанием дела, но только короткое время и ценой огромных усилий – отдельные монологи, короткие сцены, но никогда всю пьесу. С усилием удерживаясь, он повесил трубку и крадучись выскользнул из будки в темноту между двумя фонарями. Протянувшиеся вдоль причала черные силуэты плавучих домиков были похожи на небольшие горки шлака. Надо было, не медля, двигаться, проникнуть в домик и выбраться оттуда, пока напряжены нервы и последние капли адреналина поступают в организм.
Оглянувшись на причал, прислушиваясь к затихающему отдаленному шуму мотора, он поднялся по переулку к машине. Даже в слабом свете ее неподвижная фигура на заднем сиденье воплощала полное изнеможение. Он поколебался, прежде чем открыть дверцу. Она в страхе повернула белое, как бумага, лицо, потом безвольно обмякла, узнав его.
– Пора, – бросил он.
– Что?
– Пора двигаться.
– Что он сказал?
– Телефон не отвечает. Его нет на месте.
– Неужели до него не дозвониться? – прошептала она.
Говорить с ней было бесполезно и трудно, словно пробовать объясниться на незнакомом языке. Одной рукой он сжал ручку двери, другую сжал в кулак в кармане: в спину под ремнем упирался пистолет, плечи тряслись от ощущения незащищенности.
– Сегодня, обещаю... – еле сдерживаясь, ответил он, – как только с ним поговорю, он что-нибудь сделает. Он согласился со мной. – За бесстрастным, спокойным тоном скрывались ярость и презрительное разочарование.
– Я не хочу туда, – надулась она.
– Мне нужна твоя помощь. – Он сам почувствовал угрозу в своем голосе. – Ты знаешь дом.
– Поэтому и не могу туда пойти! – Она всплеснула в темноте руками, блеснув широко раскрытыми глазами. – Ты что, не видишь, в каком я состоянии? Черт возьми, я ничего не могу с собой поделать! – воскликнула она, обхватив грудь руками. Она была парализована ужасом, и это выбивало его из колеи. Он почувствовал, как на голову и плечи, словно тяжелое одеяло, ложится усталость.
– Слушай, я, как и ты, держусь из последних сил. Пришлось долго проверять место, потому что мне больше не по силам действовать нахрапом. Поэтому мне нужна твоя помощь. На час, не больше. А теперь, черт возьми, вылезай из машины!
Мгновение казалось, что она откажется повиноваться, потом открыла дверцу и тяжело выбралась наружу, непрерывно громко, раздражающе всхлипывая, стиснув зубы, он пробормотал:
– Всего один час. Людей Харрела здесь нет. Привидений тоже.
– Говоришь, нет? Откуда ты знаешь?
– Слушай, после этого я сделаю все, чтобы ты карабкалась отсюда. Я пастою, чтобы Обри взялся за это сам, – убеждал он ее. – О'кей? – Она снова задрожала, прижав руки к груди. Высокая худая фигура согнулась, словно вот-вот ее вырвет. Казалось, до нее не доходил смысл того, что он говорил. – Если в доме твоего отца... – быстрый вздох, будто от боли, – ...что-нибудь есть, пусть даже ничего нет, я отправлю тебя отсюда в Лондон. Куда-нибудь, где ты будешь в безопасности. – Его раздражение рвалось наружу. – Слушай, мне больше нечего добавить, черт побери!
Она поглядела на него так, словно он ударил ее по щеке. За отсутствием других, она взвалила на него вину за все своп невзгоды: ей было ненавистно это место, претила настойчивость спутника. Теперь она была похожа на него – того, который был в Таджикистане, который впал в истерику из-за сломанного «Уокмана», швырнув его и пропасть. Какого черта Обри считал, что он сможет использовать ее в качестве агента?
– Теряем время. – Схватив Кэт за руку, несмотря на сопротивление, он потащил ее за собой, не обращая внимания на умоляющий взгляд и трясущиеся губы. Их шаги глухо отдавались в тишине ночной улицы. Где-то, действуя ему на нервы, слышались приглушенные звуки радио или проигрывателя.
Они раньше уже проезжали вдоль причала на скорости, чтобы не привлекать к себе внимания, и она показала ему домик отца. Хайд остановился, думая только о ведущем к домику причале, с сомнением глядя на старый пастил, который, заскрипев, поднимет тревогу, как только они ступят на пего. Сделав три глубоких вдоха, отпустил руку женщины, нащупал пистолет, спустил предохранитель и шагнул на доски причала. Одноэтажный домик припал к воде, будто в ожидании первого звука. Скрипнула доска. Под причалом тихо плескались волны. Предутренним ветерком доносило запах пищевых отбросов и водорослей.
– Пошли. – Ее первый шаг был беззвучен, на второй скрипом отозвалась доска. Она слышно вздрогнула, его нервы словно тронуло наждаком. Он протянул руку назад, будто принимая эстафетную палочку. Кэт ухватилась за все холодными длинными пальцами, больно впившись ногтями. Вторую руку он машинально держал на пистолете.
Цепочка огней, их сияние над городом. Через залив в сером предрассветном тумане плыл мост Золотые Ворота, ряды его огней – как надстройка огромного корабля. Они остановились в глубокой тени. Хайд отпустил ее руку, ощущая ладонью и щекой шероховатую деревянную поверхность стены. Беспорядочные узоры света на высотных зданиях в центре Сан-Франциско. На набережной ни одной машины. Он снова потянул ее за руку, услышав звон ключей и ее хриплое учащенное дыхание.
Оглядел сходни, набережную, длинный ряд уличных фонарей, появившийся кое-где свет в окнах вторых этажей, белеющие фасады беспорядочно разбросанных неухоженных домов. По набережной двигалась машина, и он, схватив Кэтрин за руку, сделал знак молчать. Свет фар, зловеще пробежав по тротуару, двинулся дальше и исчез, когда автомобиль повернул за угол.
– О'кей, быстрее.
Она отперла и открыла дверь. Первый момент – явственный запах нежилого помещения. В дверях женщина заколебалась, но он, толкнув ее вперед, вошел следом, закрыв за собой жалобно скрипнувшую дверь. Сначала слышалось только ее хриплое дыхание, потом до его ушей донеслось хлюпанье воды под полом; ощущение отсутствия прочной опоры под ногами лишало уверенности. По мере того как глаза привыкали к темноте, он постепенно разглядел бесформенные очертания рояля, рядом что-то тускло поблескивало. Под подошвой предательски скользнул ковер, и он испуганно шагнул назад, словно наступил на змею. Ночь проникала в окно квадратными светлыми пятнами. Дело ускорилось, если бы можно было зажечь свет, но нельзя, слишком опасно. Осторожно ступая, задернул занавески и включил небольшой фонарик. От мебели метнулись мрачные тени, заиграла расцветка ковра. Женщина не сводила глаз с досок пола, будто видела нечто лежащее ничком.
– Есть здесь сейф? – Она лишь покачала головой, щурясь от света фонарика. Белое, печальное, как у клоуна, лицо. – Тогда где? – резко спросил он. Он пробежал фонариком по настенным часам – короткий маятник неподвижен, стрелки крупного старинного циферблата замерли, показывая другое время. То, что они остановились, действовало на нервы. – Где? – разозлился он.
Катрин смущенно пожала плечами, точно находилась в незнакомом месте.
– Не знаю, – флегматично ответила она. – Он никогда... ничего не прятал.
Хайд пересек комнату, ободрав ногу о старое промятое кресло, и вошел в... да, в спальню. Задернув занавески, включил фонарик, пробежал лучом по платяному шкафу, большой кровати, комоду, шкафам. Кругом, словно в доме были грабители, разбросаны ноты и конверты от пластинок, но он понял, что беспорядок в доме – обычное явление. В углу вверх подошвой валяется кроссовка, другой не видно; окурки в жестяной пепельнице с надписью «КИСТОУН КОРНЕР». По стенам в рамках – фотографии десятка джазовых музыкантов, самых узнаваемых за последние тридцать лет Он почувствовал, что женщина, съежившись, стоит позади него, ощутил спиной ее безумный страх, раскаяние и отчаяние. Отмахнулся от нее, как от насекомого, давая понять, чтобы она вышла.
Ящики один за другим. Фотография Кэтрин Обри – в соседней комнате на стене еще одна, покрупнее, на ней более высокомерная особа, возможно, мать этой женщины. Белье и рубашки, мерная ложечка... для кокаина? Машинка для набивки сигарет и... да, прикрепленный клейкой лентой к нижнему ящику пакетик с марихуаной. Он оставил его на месте. В платяном шкафу туфли, единственны и костюм, несколько пар брюк, разбитая гитара. Все это время женщина стояла в дверях, вряд ли замечая его, может быть, только когда слышала короткие, сердитые вопросы. Под наволочками в платяном шкафу спрятаны деньги. Ноты, счета, извещения о гонорарах с названиями песен, занимавших, правда, не первое место в джазовом репертуаре.
Под кроватью и ковром ничего, кроме пыли. Царапал ногтями, попытался отодвинуть доски пола. Время ждет... пятнадцать минут, а в спальне не закончено.
Наконец...
...Ванная. Сердечные таблетки, зубная паста, лосьон после бритья. Коробочка для зубных протезов – напоминание о возрасте владельца. Кэтрин снова в дверях, снова вздрагивает и всхлипывает. На щеках следы слез – увидел, когда внезапно осветил ее фонариком.
В комнате сквозь занавески проступал рассвет. Он вспотел. Вытирая со лба пот, выругался. Она вздрогнула, прячась в углу комнаты. Он еще больше разозлился. Отвернул копер. Показалось, что она хотела возразить, но услышал, как, стуча зубами, она растирает озябшие руки. Ничего. Неровные половицы. Крышка рояля, мебель, бар с напитками, книжные полки, комод. Главным образом конверты с фотографиями. Занавески ощутимо светлели. Пятьдесят минут...
...Кухня. Звон кастрюль, ножей, банок и жестянок. Ничего. Ему стало жарко, тряслись руки, от бесчисленных приседаний и ползании на коленях болели и подкашивались ноги. Он был словно пружина, у которой кончается завод.
Семьдесят минут. Ничего. Вернулся в комнату, дрожа от ярости.
– Где, черт возьми... где. – Она затрясла головой еще до того, как он заговорил. Он грубо схватил ее за плечи и стал трясти. От боли у нее потемнело в глазах. – Где, черт возьми, где?
Когда он ее отпустил, она отшатнулась к высокому кухонному шкафу, все еще мотая головой и не глядя на Хайда. Над головой висел саксофон. Он напугал и побил бессловесное животное, окончательно добил ее. Дерьмо...
Хайд двинулся к ней, но споткнулся о неровные половицы. Она беспомощно прижалась к шкафу. Слабо звякали тарелки, угрожая свалиться с полок. Проникающий сквозь занавески свет, ее встревоженное, помятое, словно грязный носовой платок, лицо, его собственное лицо, как он представлял, ежесекундно менявшее выражение, словно мелькание изношенной кинопленки, половицы...
Хайд встал на колени, ощупывая неровные стыки. Шероховатые края, вощеная поверхность, шурупы – шурупы, не гвозди? – шляпки под воском. Соскреб воск ногтями. Но под половицами только вода? Полы в одноэтажных домиках всего лишь настил короткого причала, так ведь? Поглаживая рукой половицы, вспомнил, что видел отвертку в одном из ящиков на кухне.
Вернулся к половицам, направив на них побледневший луч фонарика – то ли садилась батарейка, то ли стало светлее... Вывернул шурупы из нескольких досок – одной, другой, третьей – достаточно, можно проскользнуть вниз. Поднял. Под половицами деревянные перекладины. Но они отошли вместе с досками. Слышался тихий плеск волны. Осветив фонариком находившуюся всего в футе Фут – 0,3018 метра. (Прим. пер.)

от пола маслянисто-черную поверхность воды, сунул голову в прохладную тьму. Даже под причалом уже чуть брезжил свет. Водя фонариком, тщательно осмотрел нижнюю поверхность настила. На якоре маленькая лодка. Корма покрыта куском парусины. Больше ничего. От расстройства его оставили силы. Снова в памяти возник Харрел. Внутренние часы крутились, словно бешеные. Ничего, черт побери, ничего! – мысленно кричал он, разряжая измученные натянутые нервы.
Не глядя на Кэтрин, стоявшую в полутьме комнаты, он сел на край отверстия и спустился ниже, нащупывая ногой борт лодки, болтавшейся на коротком носовом лине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63


А-П

П-Я