— Я в этом не уверен. Бывало, я на охоте приказывал при себе вскрывать оленей; они устроены совершенно так же, как мы… Почему не верить в бессмертие души оленей?.. Впрочем, и жизнь и смерть только сон. La mort est un sommeil sans rкves, et la vie un songe lйger qui se dissipe… Смерть — это сон без сновидений, а жизнь — легкое видение, которое исчезает… (франц.)

Если б я хотел иметь веру, я обоготворил бы солнце…Госпожа Бертран не согласилась со взглядом его величества и твердо сказала, что католическая религия — лучшая вера на земле.Наполеон одобрительно кивнул головой:— Вы правы, сударыня. В католической вере особенно хорошо то, что молитвы на латинском языке: народ ничего не понимает, — и слава Богу. Католицизм в течение пятнадцати веков мирил людей с государством, с общественным порядком, — чего же еще требовать? К тому же он дает людям и так называемый внутренний душевный мир… Человек — существо беспокойное, все он ведь чего-то ищет. Так пусть лучше ищет у священника, чем у Кальостро, у Канта или у госпожи Ленорман. Поверьте, они все стоят друг друга: и Кант, и Кальостро, и госпожа Ленорман… Я пробовал когда-то дать другой выход религиозным потребностям человека, — я хотел опереться на масонство. Нет, не удалось: слишком они беспокойные люди и уж очень уважают разум. Мне с ними было не по пути… Католическая вера надежнее. К тому же нельзя выбирать религию, это дело неподходящее. Каждый человек должен жить в религии своих предков. А женщина вдобавок должна твердо верить. Терпеть не могу свободомыслящих и ученых женщин. Ученые мужчины — другое дело. Признаться, я не понимаю, как до сих пор существуют верующие образованные христиане. Например, папа Пий VII. Он верил в Христа, — с удивлением сказал Наполеон, обращаясь к мужчинам. — Il croiait, mais lа, rйellement, en Jйsus Christ! Подумать только! он в самом деле верил в Иисуса Христа! (франц.)

Бертран и Монтолон не совсем поняли, почему, собственно, так удивительно, что папа Пий VII верил в Христа.— Да ведь евангельский Христос, конечно, никогда не существовал, — раздраженно пояснил император: он любил, чтобы его понимали с полуслова. — Верно, был какой-нибудь еврейский фанатик, вообразивший себя Мессией. Подобных фанатиков повсюду расстреливают каждый год. Мне и самому случалось таких расстреливать.— Боже! — воскликнула в ужасе госпожа Бертран.— Жестоко? — переспросил Наполеон. — Я по природе своей не жесток. Но сердце государственного человека — в его голове. Он должен быть холоден как лед.— Ваше величество очень дурного мнения о людях.— Да, можно сказать. II faudrait que les hommes fussent bien scйlйrats pour l’кtre autant que je le suppose. Люди должны были оказаться большими негодяями, чтобы быть такими, какими я их себе представляю (франц.)

— Но ведь есть и честные люди.— Есть, конечно. Il у a aussi des fripons assez fripons pour se conduire en honnкtes gens… Но есть такая порода мошенников: они мошенники в достаточной степени для того, чтобы вести себя как люди порядочные… (франц.)

Тот, кто хочет править людьми, должен обращаться не к их добродетелям, а к их порокам.Наступило молчание. Даже светский Монтолон не находил темы для продолжения разговора.— Что, однако, трудно было бы объяснить и верующим людям, и атеистам, — вдруг сказал Наполеон изменившимся голосом, — это моя жизнь. Я на днях ночью припомнил: в одной из моих школьных тетрадей, кажется 1788 года, есть такая заметка «Sainte Hйlиne, petite оle». Я тогда готовился к экзамену из географии по курсу аббата Лакруа… Как сейчас, вижу перед собой и тетрадь, и эту страницу… И дальше, после названия проклятого острова, больше ничего нет в тетради… Что остановило мою руку?.. Да, что остановило мою руку? — почти шепотом повторил он с внезапным ужасом в голосе.Страшные глаза его расширились… Он долго молча сидел, тяжело опустив голову на грудь.— Но если Господь Бог специально занимался моей жизнью, — вдруг произнес император, негромко и странно засмеявшись, — то что же Ему угодно было ею сказать? Непонятно… Двадцать лет бороться с целым миром — и кончить борьбой с сэром Гудсоном Лоу!.. Я знал в начале своей карьеры одного странного старика… У него было несколько имен, и никто точно не знал, кто он, собственно, такой. Даже моя полиция не знала. Шутники называли его вечным жидом. Позже я потерял его из виду, так и не знаю, куда он делся. Он мне предсказывал мою карьеру. Я теперь вспоминаю его мысли… Умный был человек и проницательный, а делать ничего не мог. Может быть, не хотел. А может быть, и не умел… Мне он все предсказывал, что меня погубит вера в славу… А вот слава меня одна и не обманула. Все обмануло, а слава нет. Уж историк-то меня кругом обелит и оправдает…Он опять замолчал.— Oui, quel rкve, quel rкve que ma vie Да, какой сон, какой сон — моя жизнь (франц.)

, — повторил он.— Пути Божий неисповедимы, — заметил граф Бертран после продолжительного молчания.Наполеон поднял голову и долго неподвижным взором смотрел на гофмаршала.— Я больше не задерживаю вас, господа, — произнес он наконец. XIII У крыльца — не из удали, а по долголетней привычке — бил ногой землю знавший порядок Визирь, небольшой старый арабский конь, подарок турецкого султана. Его держали под уздцы кучер Аршамбо и форейтор Новерраз.Император, в мундире гвардейского егеря, тяжело ступая и звеня шпорами, медленно сошел с крыльца. Поверх мундира на нем была какая-то серая накидка, похожая на дождевой плащ.— La redingote grise! Серый сюртук! (франц.)

— сказал тихо Аршамбо.За Наполеоном, приноравливаясь к его шагам, следовал преданный генерал.Визирь для порядка заржал и чуть привстал на дыбы, ударив коротким хвостом по тавру, изображавшему корону и букву N.— Ваше величество поедете далеко? — почтительно спросил генерал.— В Dead-Wood, потом еще куда-нибудь, — небрежно ответил Наполеон.Ему внезапно стало смешно: преданный генерал всегда так почтительно провожал императора — даже тогда, когда император отправлялся к его жене.Ласково, с легкой усмешкой, пожелав доброго вечера преданному генералу, Наполеон привычным движением взял левой рукой поводья и вдел ногу в широкое, во всю ступню, стремя бархатного, расшитого золотом седла.И вдруг ужасная боль в правом боку едва не заставила его вскрикнуть. Лицо императора сделалось еще бледнее обыкновенного. Он зашатался и выпустил поводья.Бритва вонзилась снова. Смерть была здесь.Он трижды, напрягая волю, повторил свою попытку, и трижды тело отказывалось служить.Старые слуги, Аршамбо и Новерраз, отвели глаза в сторону.Император Наполеон не мог сесть на лошадь.Генерал, удерживая охватившее его волнение, почтительно попросил его величество отказаться от прогулки: его величеству явно нездоровится.— Вы правы… Я лучше пройдусь пешком, — глухим голосом сказал Наполеон.Аршамбо тихо тронул коня. Визирь повернул свою точеную голову, тряхнул седой гривой, повел глазом и удивленно заржал. Его увели в конюшню.Наполеон медленно взошел на площадку, откуда видно было море. Заходящее солнце кровавым потоком золота заливало волны, и на смену ему, как бывает в этих широтах, сразу зажигались луна и звезды. Император смотрел на небо и искал свою звезду… На земле больше искать было нечего.Вдали, по морю медленно проходил какой-то корабль. XIV На корабле этом уезжали с острова молодые супруги де Бальмен. В пустой кают-компании сидел немного осунувшийся лицом граф Александр Антонович и угрюмо разбирал при свече русские книги, присланные ему Ржевским. Это были в большинстве старые новиковские издания.«О заблуждениях и истине, или Воззвание человеческого рода ко всеобщему началу знания. Сочинение, в котором открывается Примечателям сомнительность изысканий их и непрестанные их погрешности, и вместе указывается путь, по которому должно бы им шествовать к приобретению физической очевидности о происхождении Добра и Зла, о Человеке, о Натуре вещественной, о Натуре невещественной и о Натуре священной, об основании политических правлений, о власти государей, о правосудии гражданском и уголовном, о науках, языках и художествах»…«Не слишком ли много?» — подумал де Бальмен.…«Философа неизвестного. Переведено с французского. Иждивением типографической компании. В Москве. В вольной типографии И. Лопухина, с указного дозволения, 1785 года».«Это перевод. Лучше прочту в подлиннике».Он отложил толстый том Сен-Мартена и стал просматривать другие книги.«Химическая псалтирь, или Философские правила о камне мудрых»…«Хризомандер, аллегорическая и сатирическая повесть различного и весьма важного содержания»…— «С этого сочинения начну читать. Оно, кажется, легче других».«Братские увещания»…«Крата Репоа, или Описание посвящения в тайное общество египетских жрецов»…Де Бальмен вздохнул и раскрыл одну из книг наудачу:«Древние мудрецы, писавшие о философском камне, говорят о соли, сере и меркурии. Химисты, не разумея их загадочных и иносказательных речений и не ведая философской соли, серы и меркурия, работают без размышления наудачу, и, вместо куч золота и всеобщего рвачества, вырабатывают себе дрожание членов и нищенскую суму»…«Неужели Ржевский в самом деле читает это?» — спросил себя граф, подавляя зевок, и перевернул несколько страниц.«Читай, брат мой, читай священное творение, читай его постепенные следствия, читай его ясным внутренним оком мудрых, имущих око свое во главе, как говорит премудрый Соломон. Читай неспешно, как читает большая часть чтецов, спешащих только до другого листа скорее дочесться. Читая неправильно на сем листе, не можешь ты надеяться пользы на другом листе, разве обратишься назад; итак, читай правильно и сначала. Если желаешь читать историю сотворения, то придержись первого стиха: „Bereschith bara Elohim eth haschmajim weeth haaretz“ «В начале сотворил Бог небо и землю» (др.-евр.: Бытие, I, 1).

— и читай его несколько лет, а потом уже читай далее».«Mais il se moque de moi, le bonhomme» «Этот человечек смеется надо мной» (франц.)

, — подумал раздраженно Александр Антонович и, отшвырнув книгу, зашагал по маленькой кают-компании.«Начитаешься таких сочинений, вправду спятишь с ума и будешь смотреть себе в пуп, как Сперанский, ожидая Фиванского света. Ржевский всегда был дураком и не поумнел со времени корпуса… Я тоже очень хорош… Как только приеду в Париж, сейчас же разыщу Кривцова. Верно, из Пале-Рояля не выходит… Пусть он скажет: я ли на острове помешался или они в Петербурге посходили с ума?.. И Люси тоже разыщу. И черт с ними со всеми!..»Граф де Бальмен сложил в ящик книги, с некоторой опаской к ним прикасаясь, и вышел на палубу подышать свежим воздухом моря.В каюте, отведенной русскому комиссару, лежала на койке Сузи и, уткнувшись головой в подушку, горько плакала. XV Доктор Антоммарки, врач, состоявший при особе Наполеона, молодой, малообразованный и очень глупый человек, был уверен в том, что болезнь императора имеет политический характер. Тонкая и развязная улыбка, с которой Антоммарки говорил об этой болезни, выводила из себя Наполеона. Император, никогда не веривший в медицину, упорно отказывался от помощи итальянского врача.— Я выбрасывал за окно лекарства, которые назначали мне мои доктора Корвизар и Ларрей, лучшие врачи в мире, — отвечал он на упрашивания приближенных. — Как же вы хотите, чтобы я принимал снадобья этого мальчишки ветеринара?Но весной 1821 года даже Антоммарки стало ясно по виду императора, что болезнь его приняла очень опасный оборот. Доктор испугался ответственности, пожелал устроить совещание с английскими врачами и стал убеждать Наполеона лечиться серьезно.— Кажется, я не обязан вам отчетом, милостивый государь, — резко отвечал Наполеон. — Думаете ли вы о том, что жизнь может быть мне и в тягость? Я не стану приближать к себе смерть, но и ничего не сделаю для ее отдаления.Он отдал только одно медицинское распоряжение: непременно после смерти вскрыть его желудок для того, чтобы исследование их наследственной болезни могло пригодиться его сыну.Император почти совсем перестал выходить из своей комнаты. Он проводил большую часть дня в ванне или на диване в полутьме, тщетно стараясь согреть горячими компрессами холодеющие ноги. Черты его лица становились все искаженнее и тоньше, а прекрасные маленькие руки совершенно исхудали. Все понимали, что Наполеон умирает.
Однажды вечером Бертран, желая развлечь императора, предложил ему выйти в сад: англичане говорят, будто на небе появилась комета. Теперь при ясной погоде ее можно хорошо рассмотреть.— Как комета? — вскрикнул Наполеон. Он быстро вышел в сад.— Перед смертью Юлия Цезаря тоже была комета, — тихо сказал он по возвращении гофмаршалу, снова опускаясь на диван.Бертран невольно развел руками.«Неужели его величество и небесные явления относит к своей особе?» — спросил он себя в недоумении.
Наполеон стал спешно составлять свое духовное завещание. Занятие это его увлекло и даже привело в хорошее настроение духа. Он работал целые дни. Изредка для отдыха приказывал читать себе вслух Гомера.Скоро завещание было готово.— Теперь жалко было бы не умереть, когда я так славно привел в порядок свои дела, — сказал он по окончании работы своему любимцу, молодому камердинеру Маршану, — и тут же подумал, что и эта внезапно пришедшая ему в голову фраза перейдет в историю, так как Маршан, конечно, тотчас ее запишет.— Вот что, голубчик, — прибавил он. — Я завещал тебе пятьсот тысяч франков, но мои деньги далеко, во Франции. Бог знает, когда ты их получишь. Возьми пока…Он вынул из ящика бриллиантовое ожерелье.— Оно стоит тысяч двести. Я тебе его дарю. Спрячь. Ступай.И, прекратив брезгливым жестом выражения благодарности камердинера, пожелавшего поцеловать ему руку, Наполеон велел позвать того генерала, с женой которого он был близок.— Вам я оставил по завещанию… — с усмешкой назвал он огромную цифру. — Но, быть может, вы хотите больше?Генерал, почтительно склонив голову, ответил, что ему дороги не деньги, а знак милости императора, который, как он надеется, будет жить долго.— Таким образом, ваши бескорыстные и преданные услуги навсегда отмечены мною перед потомством, — медленно, с той же усмешкой сказал Наполеон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12