Греки хотели свободы, русская военная партия стремилась к изгнанию турок, т. е. к захвату Константинополя, квакер Аллен советовал думать только о спасении души, и спорить не стоит, так как нельзя, за отсутствием общего мерила, сказать, что лучше: спасение души, или свобода, или увеличение России? Вместе с тем идет личная, следовательно настоящая, жизнь – женщины, ослабление слуха, дела, речи, переговоры. При мысли о конгрессе, о торжествах, о приемах, он сразу почувствовал скуку, неодолимую, наследственную скуку, какая может быть только у царей. «Хоть бы приехала Зина Волконская? Но и это теперь не так уж важно. Зато та идиотка будет наверное», – с внезапной улыбкой подумал он, разумея влюбившуюся в него жену нового маркиза Лондондерри. «Очередная победа. Бывали и более блестящие»… Фр. фон-Генц рассказывает в письме к Пилату из Вероны, от 26 ноября 1822 г.: «Леди Стюарт, совершенная дура („eine vollkommene Naerrin“), уверила себя в Вене, что произвела на царя сильное впечатление. „Hier hat sie sich jedes erdenkliche Ridicule gegeben, um dies der Welt glauben zu machen“.


Чай он пил в постели. После молитвы и туалета принял князя Волконского, который в последнее время входил к нему в дорожном тулупе. Царь знал, что эта вольность вызывает толки, досаду и недоумение у других генерал-адьютантов. «Как их может занимать подобная ерунда? Но и меня когда-то, да еще не очень давно, занимала такая же. Теперь желать для себя нечего, это и сила, и слабость моя по сравнению с ними со всеми. „И был тот человек знатнее всех сынов Востока“… Ему постоянно говорили, что нет в мире человека могущественнее, чем он, со времени падения Наполеона. Это в самом деле было близко к правде, но теперь могущество казалось ему мнимым и почти ничего в нем не вызывало, кроме скуки, утомления и тяжелого чувства: после бурной жизни он и к этому слишком привык. – „Кто, говоришь, приехал? Кто?“ – переспросил он с досадой. Волконский, чуть повысив голос из-за плохого слуха царя, сообщил, что на станцию прибыл ночью австрийский генерал-адьютант и просит разрешения представиться. – „Новый какой-то. Кажется, всех их знаю, этого не знаю. И фамилии не разобрал, такие у них фамилии“, – сердито сказал князь. – „Очень нужно было. Разговаривай с ним всю дорогу“, – подумал Александр I. Ничего не ответив, он вышел к генерал-адьютанту с готовой приветливой улыбкой, выслушал то, что полагалось, спросил то, что полагалось, – как приехал император Франц и не слишком ли устал от дороги? Спрашивать подробнее не требовалось, так как Александр Павлович только что видел всю императорскую семью в Вене: австрийский император выехал в Верону днем раньше его. – „Да, прекрасная, изумительная дорога. Мы проехали через весь Тироль“… Поговорив еще немного с генерал-адьютантом, царь подкинул его Волконскому и вернулся в свою комнату. Там он сел на неубранную постель и безжизненно опустил на грудь голову.
Кучера закладывали экипажи. Австрийские гусары выстроились на дороге. Русские генерал-адьютанты, зевая после дурно проведенной ночи, обменивались впечатлениями. – «Ничего, гусары как гусары. Наши лучше», – сказал Меншиков. – «Люди да, а лошадки, пожалуй, у них почище», – возразил Чернышев больше для того, чтобы поспорить. – «Ну, нет! И лошади наши – где же ихним!…» Разговор не клеился. Из за мрачного настроения царя вся поездка стала довольно мрачной. Волконский, отделавшийся от австрийца, сердито сообщил, что государь до поздней ночи читал Иова. – «Что до поздней ночи не спал, это вы можете знать по свечке. А Иова он читал или не Иова, этого вы никак, Петр Михайлович, знать не можете», – возразил Чернышев. – «Какой вы спорщик, почтальон. Я видел раскрытую книгу». «С'est plutot maussade, Job», – заметил, зевая, Меншиков. – «С тех пор, как он в Вене стал на колени перед бродягой-квакером и поцеловал этому проходимцу ручку, я больше ничему не удивляюсь!» – гневно сказал Волконский. – «Вильям Аллен не бродяга и не проходимец, а очень почтенный человек», – поспорил Чернышев. – «Ну, так целуйте ему ручку и вы! По мне хоть бы и не ручку!… И молится этот бродяга точно Березань пляшет или гросфатера: плечики вывертывает, и этакая на лице веселость!» – Меншиков засмеялся. – «Бросьте, господа, квакера. Ежели б еще квакерша… Скажите лучше, где будем закусывать? Вашего венгерского я выпил бы, но сейчас совестно, да и не хочется есть, а обедать не ранее придется, как во втором часу». – «Успеете выпить, будет еще остановка до Вероны: ведь он должен переодеться. Не забудьте, господа приготовить австрийские ордена». – «Приготовим, приготовим, Петр Михайлович… Идем под сень вершителей судеб», сказал Меншиков, показывая взглядом на Нессельроде, вышедшего на крыльцо с озабоченным видом; его сопровождали послы: Ливен и Поццо ди-Борго.
Через несколько минут коляски выехали на дорогу и выстроились длинным рядом. Волконский кряхтя, вошел в дом. На крыльце появился император Александр. Прозвучала незнакомая австрийская команда. Гусары обнажили сабли. Царь занял место в первой коляске с графом Нессельроде и с австрийским генерал-адьютантом. Поезд, не спеша, тронулся. Было всего девять часов, а встреча у Веронской заставы назначена была на двенадцать.
Стараясь скрыть скуку и дурное настроение, Александр Павлович расспрашивал о Вероне. Австриец сообщил, что почти все уже съехались, что в городе не осталось ни одной свободной комнаты: предусмотрительные лайбахские спекулянты заблаговременно сняли много квартир и теперь сдают их туристам по бешеной цене.
– Для вашего величества приготовлен Палаццо Каносса, едва ли не самый лучший из исторических дворцов Вероны. Он выстроен знаменитым архитектором Санмикеле. Заседания конгресса происходят в Палаццо Капеллари. Или, вернее, будут происходить, так как без вашего величества ничего важного быть не могло. Французская делегация, с Монморанси и Шатобрианом, остановилась в Палаццо Родольфи…
– Ах, да, в ней Шатобриан, – сказал царь, подавляя зевок. – Что он за человек? Я почти его не знаю.
– Могу только сказать вашему величеству, что по внешности он человек весьма невзрачный, – с улыбкой ответил австрийский генерал-адьютант и покраснел, подумав, что этого не следовало говорить при карлике Нессельроде.
– Да, да… Ну, а английская делегация? Значит, нашего бедного лорда Кэстльри заменил Веллингтон? Какое ужасное событие! – со вздохом сказал император, разумея главную злобу дня: самоубийство маркиза Лондондерри. Австрийский генерал и граф Нессельроде одновременно вздохнули.
– Да, его величество император Франц был тоже очень поражен, – сказал австриец и, со слов Веллингтона, сообщил, что лорд Кэстльри (в Европе все еще его звали лордом Кэстльри) в последнее время стал проявлять признаки сильного переутомления. По совету врача, он уехал в свое имение Крэй-Фарм и там вдруг, к общему ужасу и изумлению, перерезал себе сонную артерию.
Граф Нессельроде поделился воспоминаниями о лорде Кэстльри и рассказал о своей последней с ним встрече.
– Я никак не мог бы подумать, что этот гигант – тяжело больной человек, – решился сказать Нессельроде, отступая от официальной версии. – До меня доходили слухи, что несчастный маркиз в последние дни бредил : ему все казалось, что против него составлен заговор.
– Да, то же слышал и я, – сказал со вздохом генерал и нерешительно сообщил подробности, которые, очевидно, исходили не от герцога Веллингтона. В них ничего веселого не было. Тем не менее, как всегда бывает при рассказах о сумасшедших, слушателям стало смешно. Говоря о лошадином заговоре австрийский генерал не мог сдержать улыбки.
– История все-таки изумительная, – сказал, смеясь, царь. – Большой страной правил сумасшедший, и хоть бы кто-нибудь это заметил! Скажу даже что дела Англии никогда не шли так хорошо, как при сумасшедшем лорде Кэстльри. Какой печальный факт для нас всех, правителей!
Генерал тоже засмеялся.
– Ваше величество, когда он правил, лорд Кэстльри, быть может, еще не был сумасшедшим.
– Почем вы знаете? Впрочем, будем надеяться, что вы правы. Так его заменил Веллингтон? Это тоже странно! Я не уверен, что Веллингтон знает, где находится Греция.
– Ваше величество изволите шутить. Герцог – опытный политический деятель, – поспешно заметил Нессельроде, опасавшийся, что слова царя могут дойти до Веллингтона, – Но скажите, генерал, возвращаясь к покойному Кэстльри, скажите, как могли больного человека оставить без надзора? Как могли ему дать возможность покончить с собой?
– Мне рассказывали поразительную подробность, – сказал генерал, осмелевший после замечаний царя и отказа от официальной версии. – Покойный лорд Кэстльри задолго до своего безумия потерял какой-то нож, которым он очень дорожил, хотя нож был, кажется, самый обыкновенный. Эта потеря почему-то страшно его взволновала: он все искал его и не мог найти. Когда он сошел с ума, у него, разумеется, отобрали пистолеты, бритву, все. И представьте, вдруг он где-то нашел этот самый затерявшийся нож! Именно им он и перерезал себе артерию.
Улыбки стерлись. Все трое замолчали.
– Да, это перст судьбы, – сказал, наконец царь.
В одиннадцатом часу была последняя остановка перед Вероной. Австрийский генерал-адьютант велел остановиться у небольшого загородного дома, Об этой остановке царского поезда в доме госпожи Буттарини есть маленькая заметка в хронике «Moniteur Universel», от 11 ноября 1822 г.

и на ломаном итальянском языке приказал, оторопевшему садовнику отворить ворота. Узнав, что хозяев нет и что дом пуст, царь, в сопровождении свиты, прошел в маленькие, небогато обставленные комнаты. Садовник, забегая вперед, отворял ставни и двери.
Пока камердинер бегал за водой, Александр Павлович устало сидел на грубо сколоченном некрашенном табурете, рассеянно глядя на чужие, дешевенькие, непривычные вещи: пожелтевший рукомойник, кувшин, щетку, сломанный гребешок. Окно туалетной комнаты выходило в садик, там были какие-то неизвестные, залитые ярким светом, деревья. Все было и приветливо, и странно, и чуждо до жуткости. «Здесь своя жизнь, чужая непонятная жизнь чужих непонятных людей. И если я ничего не знаю у себя дома, если я не знаю, что мне делать в России, как я могу вмешиваться в дела этих людей, или греков, или турок? Может быть, они так гораздо счастливее меня, и лучше ничего нигде не трогать?…» – «Сейчас согреют, ваше величество», – сказал камердинер, торопливо входя в уборную с бритвенным ящиком. Царь вдруг вспомнил о ноже лорда Кэстльри, вздрогнул и принял твердое решение больше ни во что не вмешиваться. Все равно все будет неожиданно, не предусмотрено, не предвидимо, как этот потерянный и так странно найденный нож.
В ожившем доме шла суматоха. Слуги разбирали дорожные шкатулки, чемоданы, погребцы, ставили, к изумлению садовника, самовар, заваривали воду в кофейниках. Времени было достаточно. Государь приказал его не ждать: он ничего не ел до обеда. Волконский угощал всех «чем Бог послал». Бог послал много хороших вещей, в их числе купленное в Вене старое венгерское вино.
Когда Александр I, в австрийском мундире, с орденом Марии-Терезии, вошел в комнату, уже названную «синей гостиной», от прежней вялости и скуки не оставалось ничего. Австрийский генерал откровенно говорил, что Верона, несмотря на исторические дворцы, городишко дрянной и что на развлечения больших надежд нет. – «Что ж, нам со скуки пропадать?» – спрашивал с негодованием Меншиков, – «отчего нельзя было устроить этот проклятый конгресс в Вене, как тогда? Они нарочно стали выдумывать один город хуже другого: Аахен, Лайбах, теперь Верона». – «Если б моя воля, я назначил бы конгресс в Париже, в Палэ-Ройале», ответил австриец с улыбкой и встал, увидев в дверях царя. – «Угодно ли будет вашему величеству выпить рюмку венгерского?» – нехотя спросил Волконский, зная заранее ответ. – «Не угодно… Что, кажется, я ничего не напутал?» – обратился Александр I к австрийскому генералу. Тот поспешил ответить, что все совершенно исправно и что ни один австриец не мог бы носить этот мундир лучше. – «Необыкновенно к лицу вашему величеству», вставил Чернышев. – «О, льстец», – по-русски воскликнул Меншиков, – «прошу вас, не верьте, государь: не может этот скверный мундиришка быть вам к лицу так, как наши. Почтальон все врет, точно сочиняет батальную реляцию». – «Кажется, венгерское с утра действует особенно приятно», – сказал, тоже по-русски, государь. – «Петр Михайлович, запиши имя хозяйки дома». – «Уже, уже записано», – скучающим тоном отозвался Волконский. «Верно, приласкает эту лавочницу дорогим презентом, кого он только не приласкивает?» – «Ее зовут Буттарини. Госпожа Буттарини tout court». – «Это Палаццо Буттарини, государь. Пятнадцатого века до Рождества Христова!» – сказал Меншиков.
Ровно в двенадцать поезд подошел к Веронской заставе. Заиграла музыка, послышался дикий крик командира, войска отдали честь. Царя ждали австрийский император, прусский король, еще короли и принцы. Александр I вздохнул и заключил в объятия сначала императора Франца, потом прусского короля, потом других королей, впрочем не всех: некоторым только протягивал обе руки, или даже одну руку. Сказав все, что требовалось, пройдя вдоль почетного караула, он пересел в коляску австрийского императора. Под звуки военного марша, коляска медленно поехала между двумя шеренгами выстроившихся на улице войск. Толпа за войсками изображала восторг. Царь отдавал честь и старательно поддерживал на лице приветливую улыбку. – «Императрица просила тебя пожаловать вечером к фамильному столу, запросто, во фраке», – говорил император Франц. – «Как я рад! Благодарю сердечно»… – «Но мы у тебя еще будем сегодня днем, если вы не слишком устали с дороги? Так, для первой беседы обо всем». – «Очень рад, искренно благодарю. Какой прекрасный город! И как прекрасна была вся эта дорога через Тироль!…» Коляска остановилась у дворца на Корсо. – «Палаццо Каносса!» – восторженно сказал Александр I, – «ведь это, кажется, постройки Санмикеле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20