И шла как-то странно – два шага сделает, остановится и качнется, будто её кто-то назад дергает. И что-то она про себя бормотала. Что она бормочет, нам не было слышно, но то, что ей очень страшно, было видно сразу. Прямо её трясло от волнения. Когда она подошла ближе, мы даже могли разобрать её бормотание.
– Ой, мамочка, мама! – повторяла она. – Ой, да что ж это такое, мамочка, милая!
Нам с Фомой стало смешно, мы фыркнули, и тут только Глафира заметила нас. Она громко и весело засмеялась.
– Вот смеху-то! – сказала она. – Иду, и будто меня сила какая держит. Ой, думаю, боюсь!
Рассмеявшись, она, видимо, приободрилась, взошла на бот совсем нормальной походкой и огляделась с очень веселым лицом, но, увидев бесконечную морскую даль, вдруг охнула, опустилась на люк и закрыла лицо руками.
– Вот ерунда какая! – сказала она. – Как увижу проклятое, так колени и подгибаются.
И она торопливо спустилась в трюм, наверное, для того, чтобы не видеть бесконечной морской дали и не думать о рыбах, крабах и всякой нечисти, которая водится под этой сверкающей водной поверхностью.
– Смешно! – сказал я. – И чего бояться, не понимаю.
Я сразу же покраснел. Это было просто удивительно глупо: только что я сам каялся, что боюсь, а теперь смеюсь над Глафирой. Фома посмотрел на меня исподлобья, но, увидев, что я красный от стыда, промолчал. И так все было обоим понятно.
Пришел Скорняков, отпер дверь конторы и раскрыл настежь окно. Показались Фома Тимофеевич и Степан. Фома Тимофеевич шел налегке, посасывая трубочку, неторопливый, важный, а Степан шагал с ним рядом, неся в руках два чемодана. Он решил оказать уважение старику, зайти за ним домой, помочь поднести вещи. Они прошли не торопясь по пристани, поздоровались со Скорняковым, сидевшим у открытого окна, за письменным столом, и поднялись на борт.
– Молодежь уже, значит, здесь, – сказал капитан. – Та-ак, это хорошо, что пришли вовремя, только ты что ж, Фома, не поел? Бабка-то ведь ругается.
– А я, дед, молока попил, – сказал Фома, – и хлеба съел во какой кусище!
– Так, – кивнул головой Фома Тимофеевич, – Жгутов здесь?
– Здесь.
– Кликни-ка его, Степан.
Но Жгутов уже сам вылез из люка.
– Все в порядке, Фома Тимофеевич, – сказал он, не дожидаясь вопроса. – Всю ночь возился с мотором. Теперь можно спокойным быть.
– Так ли? – хмуро спросил Фома Тимофеевич.
– Зря не верите, – заскулил Жгутов. – Целую ночь глаз не смыкал. Утром ещё на ремонтную базу бегал, кое-что из запчастей взял, знаете, чтоб уж наверное было. А вы меня же ругаете! Обидно, Фома Тимофеевич!
– Да, – сказал Степан, – вид у тебя, Жгутов, невеселый.
– А ты ночь не поспи, – обиженно возразил Жгутов, – какой у тебя вид будет? В Черный камень придем, там и отосплюсь, зато на мотор теперь положиться можно.
– Ладно, – сказал Фома Тимофеевич, – если в порядке, значит, в порядке.
Тут на палубу поднялась Глафира. Она стала лицом к берегу, чтобы не видеть пугавшего её моря, и поклонилась капитану.
– Здравствуйте, Фома Тимофеевич, – сказала она, – и вы, Степа, здравствуйте.
Капитан и матрос поклонились ей.
– У тебя, Глаша, все в порядке? – спросил Коновалов. – Товару хватит?
– Как покупать будут, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира. – Первый раз ведь идем. Книг-то много, да ведь кто знает. Может, все сразу раскупят, а может, и останется.
«Ну чего же мы не уходим?» – думал я про себя. Мне казалось, что все, как нарочно, двигаются необыкновенно медленно, медленно говорят, а мне бы уж так хотелось, чтобы бот отошел от пристани! Пускай тогда Валька просыпается сколько угодно. Жалко, конечно, маму, но уж тут ничего не поделаешь.
Между тем Фома Тимофеевич зашел со Степаном в рубку, Глафира опять спустилась к себе в лавку, а Жгутов полез к мотору. Мы остались вдвоем на палубе.
– Неужели ещё рано? – спросил я Фому. – Ведь, кажется, все в порядке, пора отправляться.
– Вали боишься? – спросил Фома. – Зря. – Потом помолчал и добавил: – То есть не зря, собственно, а просто поздно уже бояться. Вон она бежит.
Я посмотрел и охнул. Точно вихрь двигался по улице. Это с невероятною быстротой к пристани бежала Валька. Фома как-то дернулся, будто собирался бежать, но совладал с собой и только засопел очень громко. А я стоял неподвижно: я понимал, что мне никуда не уйти и никуда не спрятаться. Валька влетела на пристань и остановилась перед ботом,
– Стыдно, стыдно, стыдно! – сказала она.
– Ух, теперь реву будет! – пробормотал Фома.
– А ещё пионеры, а ещё пионеры! – кричала Валька и даже пританцовывала от ярости. – И так врут, так врут – и кому? – маленькой, младшей! И не стыдно маленькую обижать!
Я понимал, что спорить с ней бессмысленно, но все-таки следовало же ей объяснить.
– Ну разве я тебя обижаю? – сказал я. – Ведь мама тебе не позволила, а не я. Я-то тут при чем?
Валя взбежала на бот и стала передо мной, уперев кулаки в бока.
– Не обижаешь? – яростно переспросила она. – Хорошо, что я умнее вас, мальчишек, так вам и не удастся меня обидеть, я сама всякого мальчишку обижу, вот что! Вруны, вруны!
Я жалобно посмотрел на Фому.
– Ну что ты с ней будешь делать! – сказал я.
Фона решительно шагнул вперед, и стал перед Валей.
– А вот я тебя сейчас за косы выдеру, – сказал он нажим и страшным голосом.
Валя испугалась, отступила назад, и глаза у неё от страху сделались круглые-круглые, но Фома вдруг махнул рукой и отвернулся.
– Не могу я драться с девчонками, – сказал он. – Противно мне.
Валька поняла, что её дело выиграно, и сразу же осмелела.
– Давай, давай, – закричала она, – попробуй! Испугался, испугался?
– Поди ты поговори с ней! – опять махнул рукой Фома. – Не знаю, Даня, как ты её терпишь! Если бы у меня была такая сестра, я бы сбежал из дому.
– Теперь я же плохая! – чуть не плакала Валя. – А вы, честные, да? Ну, сказали бы прямо: идем в рейс без тебя. Нет, обязательно надо солгать. «Отходим в десять часов, до десяти спи спокойно, Валечка». Но я вас, мальчишек, насквозь вижу. Я сразу поняла – тут обман. Я полночи не спала, все следила, а под утро заснула. Проснулась, а Даньки нет, сбежал! Думали, я просплю, да? Это хорошо, да?
Я ещё раз попытался поговорить с ней, как с разумным человеком.
– Ну не можем же мы тебя взять, – начал я ей втолковывать, – если мама не позволяет. Пожалуйста, договорись с мамой. Разве я буду возражать?
– «Договорись»! – захныкала Валя. – Договоришься с ней, если она ничего понимать не хочет! Ей объясняешь, а она все свое – нельзя и нельзя… – Она вдруг замолчала, даже как-то скрючилась, сказала: – Ой, вот она! – и спряталась за рубкой.
Действительно, по пристани шла мама. У меня отлегло от сердца. Я так и знал, что в крайнем случае мама выручит. Не оставит же она в беде родного сына. Мама шла быстрыми и решительными шагами. Видно было, что она находится в боевом настроении.
– Вали здесь нет? – спросила она металлическим голосом.
– А, – пробормотал Фома, – будешь знать, как кусаться! – Потом любезно обратился к маме: – Здесь она, Наталья Евгеньевна, здесь. Вот только за рубку зашла. – И ласково позвал Валю: – Иди сюда, Валечка, иди, твоя мама пришла.
Валя вышла из-за рубки, показала незаметно для мамы кулак Фоме и сказала голосом послушной, хорошо воспитанной девочки;
– Да, мамочка, я здесь.
– А кто тебе позволил быть здесь? – сказала мама, поднимаясь на борт бота. – Ведь я же сказала, что в рейс ты не пойдешь.
– А почему Даньке можно, – прохныкала Валя, – а мне нельзя? Это справедливо, да?
– Если сказано – нельзя, – решительно заявила мама, – стало быть, и говорить не о чем!
Валя понимала, что дело её проиграно. Она, в сущности говоря, уже смирилась.
– Я же ничего, – сказала она, – я же просто проводить Даню. Разве и этого уж нельзя?
В голосе её были слезы. Это хуже всего, когда она такая кроткая. Пока она кричит и бунтует, я на неё злюсь и мне от этого легче, а когда она такая беззащитная, обиженная, несчастная, у меня на сердце все так и скребет. Мама тоже, видно, смягчилась.
– Ну, проводить можно, – сказала она. – Проводи, если хочешь.
Но Валя решила нас замучить своей кротостью.
– Нет, – сказала она печально и спокойно, – теперь мне уж расхотелось. Пойду домой.
– Как хочешь, – пожала мама плечами.
Валя подошла ко мне и протянула руку.
– До свиданья, Данечка, – сказала она, – счастливого тебе путешествия. – Потом она пожала руку Фоме и тоже сказала скромно и ласково: – До свиданья, Фома.
Мы оба чувствовали себя злодеями. Мы попрощались с ней, и она пошла с бота, маленькая, обиженная судьбой девочка с узенькими плечами и тоненькими косичками. Мама посмотрела ей вслед и вздохнула.
– Все-таки она хорошая, – сказала – мама, – когда не капризничает.
Валя, не оборачиваясь, прошла по пристани, и мы долго видели несчастную её фигурку. И у всех нас троих надрывалось сердце, Наконец Валя скрылась за поворотом.
Ведь вот как она удивительно умеет доставлять неприятности! То она устраивает такие сцены, что хочется её исколотить, мешает, раздражает, лезет не в свое дело. То она вдруг начинает вести себя хорошо. Казалось бы, только радоваться, а на самом деле это ещё неприятнее. Чувствуешь, что ты какой-то злодей, а она несчастная, страдающая, терпеливая. Нет, удивительно умеет она доставлять неприятности!

Глава восьмая. УХОДИМ В ПЛАВАНИЕ

Как бы там ни было, а все это уже кончилось. Ну, может быть, потом, когда мы вернемся из рейса, Валя и вспомнит как-нибудь эту историю, но это будет ещё не скоро. Сейчас предстояло плавание, морская жизнь, новые места, новые люди, и пока неприятности с Валей были покончены. Правда, трудные минуты ещё предстояли. Мама, конечно, притащила какой-то шарф и стала требовать, чтоб я обмотал себе шею, так что мне просто было стыдно людям в глаза смотреть. Потом набила мне карманы порошками и велела, чтобы мы с Фомой принимали их каждый день. Это оказалась аскорбиновая кислота. Мама сказала, что если глотать эти порошки, так будешь чувствовать себя лучше. Может, это и действительно так. Только мне-то ни к чему, я и без них чувствую себя превосходно. В конце концов и с этим уладилось. Насчет порошков мы с Фомой переглянулись и оба поняли, что рыбам и крабам порошки тоже будут, наверное, полезны. И пусть себе едят на здоровье. А шею шарфом я обмотал, решив, что терпеть недолго и что минут через десять, как только мы отойдем, я его сниму и о нем навсегда забуду. Потом мама подошла к капитану, поздоровалась с ним, и мы все вместе спустились в кубрик. Мама хотела посмотреть, где мы будем спать. Там было мест даже больше, чем нужно. Шесть коек в два этажа располагались по трем сторонам кубрика. С четвертой стороны была дверь и трап, который вел на палубу. Фома Тимофеевич, Степан и Жгутов должны были спать внизу, а мы с Фомой – на верхних койках. Одна верхняя койка оставалась даже свободной, потому что Глафире полагалось спать в магазине. Там у неё была койка под прилавком.
Магазин мы тоже все осмотрели. Глафира показывала, как удобно разложены книги, так что каждую книгу легко достать, а если вдруг будет качка, то тоже не страшно, потому что на полках книги за креплены специальными рейками, и пусть сколько хочешь качает, а ни одна книга не вывалится. Зашли и к Жгутову. Жгутов возился с мотором, он был хмур и жаловался, что ему хочется спать, потому что всю ночь он работал, но Фома Тимофеевич сказал, что часа через три придем в Черный камень и там пусть он хоть сутки спит. Потом Степан остался помочь Глафире, а мы поднялись на палубу, и мама стала прощаться с Фомой Тимофеевичем.
– Я очень рада за вас, – сказала она, – что вы идете в рейс. Я ж видела, как вы огорчились, что вам плавать нельзя. А на «Книжнике» ваше здоровье идти вполне позволяет, и вы все-таки в море будете.
– Спасибо, Наталья Евгеньевна, – сказал капитан. – Конечно, судно как раз по мне. На нем только и место малым ребятам да старым развалинам.
– Вас, Фома Тимофеевич, – с упреком сказала мама, – всё побережье знает, а вы говорите – развалина!
– Ладно, товарищ доктор, – хмуро сказал капитан, – конечно, тут хоть морским ветерком подышишь, а все-таки я вам скажу – обидно старику на этой калоше плавать.
В это время на палубу поднялся Скорняков.
– Ну, как у тебя, Фома Тимофеевич? – спросил он.
– Все в порядке, – сказал капитан, – к отходу готовы.
– Мотор наладили?
– Наладили, – сказал Фома Тимофеевич. – Жгутов целую ночь возился, ремонтировал. Опробовал под утро, говорит – хорошо работает.
– Если Жгутов будет себе позволять чего-нибудь, – сказал хмуро Скорняков, – ты мне сразу звони. Я ему такого пропишу, что он у меня запляшет!
– Может, исправится парень, – сдержанно сказал Коновалов.
– Хорошо бы, – кивнул головой Скорняков. – Механик он неплохой, не был бы болтуном и гулякой… Ну ладно. Восемь часов, вора вам отправляться. Между прочим, до Черного камня идите, не задерживаясь. Рассчитай так, чтобы к одиннадцати быть обязательно, а то во второй воловине дня прогноз на шторм. После трек часов обещают.
– Ну, – сказал Фома Тимофеевич, – если не к одиннадцати, так к двенадцати мы уж наверное будем в Черном камне. Сколько баллов обещают?
– До восьми, – сказал Скорняков.
– Ну что ж. Пока штормит, мы и расторгуемся. Рыбаки-то будут на берегу, В свободное время как раз хорошо книжку купить, почитать.
Мама, конечно, разволновалась. Мне за неё даже стыдно было. Она начала говорить, что, может быть, отложить рейс, что не опасно ли, то, сё. Ну, капитан бота и капитан порта ей объяснили, что все это, конечно, чепуха. В общем, наконец все уладилось, мама и Скорняков сошли на пристань, Фома Тимофеевич вызвал Степана, дал команду, застучал мотор, и, можете себе представить, мы наконец отошли от пристани. Глафира на минуту высунулась из люка, увидела море, охнула и скрылась опять. Степан стоял на руле. Пристань отошла назад, мама махала нам платком, громко пожелал нам счастья Скорняков, мотор ровно застучал, пристань становилась все меньше и меньше. Я думал, на пристани покажется Валя, думал – захочет все-таки проводить. Но Вали не было. Видно, она очень обиделась и хотела показать, что ей даже неинтересно смотреть на наше судно и на то, как мы уходим в плавание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20