А может быть, все это придумал наш Энди, господь да благословит его грешную душу? А все остальное — чушь и сплошные выдумки? Он молод. Они вполне могли его обмануть. Но, с другой стороны, он человек весьма неглупый, к тому же отъявленный плут. Да, все дело в нем. Он насквозь прогнил. От него исходит все это дерьмо.
— А мне казалось, он вам нравится.
— О, да, да, он мне сразу страшно понравился. И лично я ничего не имею против него. В наши дни развелось немало обманщиков, но, как правило, это скверные игроки, вроде меня. Напакостят, а потом извиняются. Да я сам практически пару раз опустился до извинений. — Он выдавил стыдливую улыбку в адрес двух больших желтых бабочек, решивших, видимо, присоединиться к их беседе. — Но Энди совсем другой. Он победитель. А обманщики-победители — это самое страшное. Как, кстати, он ладит с Пэдди?
— Пэдди его просто обожает.
— Но, надеюсь, это обожание не переходит границ? Он трахает Фрэн. Мне крайне неприятно об этом говорить, но это факт.
— Ерунда! — пылко воскликнул Стормонт. — Да они едва разговаривают!
— Это потому, что они решили скрывать свои отношения. Они трахаются вот уже несколько месяцев. Бедняжка, похоже, совсем потеряла голову.
— Да с чего это вы взяли?
— Дорогой мой, вы, должно быть, давно уже заметили, я просто не в силах оторвать от нее глаз. Слежу за каждым ее шагом. Иногда даже езжу за ней следом. Думаю, она об этом не подозревает. И видел, как недавно она вышла из своей квартиры и поехала к Оснарду. И не выходила оттуда ни вечером, ни ночью. На следующий день, в семь утра, я под предлогом, что получена срочная телеграмма, начал названивать ей в квартиру. Она не подошла. Не отвечала. Так что все, по-моему, ясно.
— И вы ни слова не сказали Оснарду?
— Но зачем? Фрэн ангел, он дерьмо, я похотливый дурак. Чего мы добьемся подобными разговорами?
Снова хлынул дождь, по деревянному настилу эстрады забарабанили крупные капли. Молтби и Стормонт ждали, когда из-за туч снова выглянет солнышко.
— И что же вы теперь собираетесь делать? — грубо спросил Стормонт, отметая все вопросы, которые собирался задать в первую очередь себе.
— Делать, Найджел? — Перед ним снова был прежний Молтби, которого всегда знал Стормонт: сухой, педантичный и надменный. — О чем это вы?
— БУЧАН. Лаксмор. Молчаливая оппозиция. Студенты. Люди по ту сторону моста, кем бы они там ни были. Оснард. Теперь это факт: БУЧАН просто фикция. И все эти доклады Оснарда, как вы сами выразились, полная чушь.
— Но, мой дорогой, нас же и не просят что-либо делать. Мы лишь слуги, исполнители высочайшей воли.
— Но если Лондон все это съел, а вы считаете материалы полной ерундой и…
Молтби подался вперед, напоминая при этом прилежного и внимательного ученика, сложил пальцы рук вместе. «Продолжайте!»
— Тогда вы должны им сообщить, — отважно заявил Стормонт.
— Зачем?
— Чтоб предотвратить последствия, к которым это может привести.
— Но, Найджел, мы ведь уже вроде бы договорились, оценка, анализ — это не наше дело.
Тут в их владения вторглась маленькая юркая оливковая птичка и принялась клевать крошки.
— Больше мне нечего вам сказать, — встревоженно и торопливо заметил Молтби. — О, черт! — воскликнул он и засунул руки в карманы поглубже. — Позже, — обещал он. — Приходите завтра. Нет, лучше послезавтра, примерно в это же время. На нашу голову должен свалиться еще один шпион.
— В подобных обстоятельствах, Найджел, наша обязанность здесь, в посольстве, обеспечить логическую поддержку, — говорил Молтби сухим деловым тоном. — Вы со мной согласны?
— Думаю, да, — в голосе Стормонта звучало сомнение.
— Помогать там, где помощь будет полезна и необходима. Аплодировать, ободрять, охлаждать чрезмерный пыл. Облегчить ношу тем, кто находится у руля на линии.
— Просто у руля, — рассеянно поправил его Стормонт. — Или на линии огня, если, конечно, вы это имели в виду.
— Спасибо. Почему всякий раз, когда я пытаюсь подобрать соответствующую метафору, в голове происходит путаница? Наверное, в этот момент я представлял себе танк. Оплаченный золотыми слитками.
— Наверное, сэр.
Голос Молтби снова набирал силу, точно у эстрады собралась большая аудитория, но там, кроме них, не было ни души.
— Так что Лондону я предложил самое чистосердечное сотрудничество. И уверен, вы согласитесь со мной в том, что Эндрю Оснарду, несмотря на все его достоинства, никак нельзя доверить столь огромные деньги, наличными или в форме золотых слитков. Просто в силу его недостаточной опытности. И будет только честно, если к нему приставят помощника, обязанного присутствовать при всех расчетах. В качестве посла я добровольно взял на себя эту миссию. Лондон мудро согласился с этими доводами. Пусть Оснард и не слишком доволен, но возражать не осмелится. Особенно когда мы — вы и я, Найджел, — в должное время установим связи с молчаливой оппозицией и студентами. За деньги, поступившие из тайных фондов, всегда очень сложно отчитываться. И совершенно невозможно вернуть, если они вдруг попадут не в те руки. Тем более важно скрупулезно следить за экономией средств, пока они находятся у нас. Я попросил, чтоб канцелярию обеспечили сейфом того же типа, что имеется у Оснарда. Золото и все остальное будет храниться там, и только у вас и у меня будут ключи. Если Оснард вдруг решит, что ему необходима крупная сумма, он должен прийти к нам и обосновать свои требования. Ну, и если их сочтут разумными, мы с вами вместе откроем этот сейф и выдадим ему наличные. И проследим, чтоб деньги попали куда следует. Скажите, вы человек богатый, а, Найджел?
— Нет.
— Я тоже. Наверное, сильно обеднели в результате развода?
— Да.
— Могу себе представить! Что ж, и в моем случае все сложится не лучше. Удовлетворить Фиби будет нелегко. — Он покосился на Стормонта, как бы ища подтверждения последнему своему предположению, но лицо Найджела, обращенное в сторону океана, было непроницаемым.
— Как все же несправедливо устроена жизнь! — продолжал жаловаться Молтби. — Взять, к примеру, нас с вами. Мужчины среднего возраста, вполне здоровые, со здоровыми аппетитами. Да, совершили несколько ошибок, но уже расплатились за них сполна, приняли к сведению эти уроки. И осталось-то нам всего ничего, всего лишь несколько драгоценных лет, а потом наступит зима. Лишь одно обстоятельство все портит, а в остальном перспективы, казалось бы, не самые худшие. Но мы разорены.
Стормонт оторвал взгляд от моря и перевел его выше, на череду круглых белых облаков, скопившихся над далекими островами. Показалось, что он видит там снег. А Пэдди, счастливо излечившаяся от кашля, весело шагает по тропинке к уютному маленькому шале, несет из деревни покупки.
— Они хотят, чтоб я прощупал американцев, — неожиданно для самого себя выпалил Стормонт.
— Кто? — быстро спросил Молтби.
— Лондон, — тем же безжизненным тоном ответил он.
— В каком смысле?
— Хотят знать, насколько те осведомлены. Знают ли о молчаливой оппозиции. О студентах. О тайных встречах и переговорах с японцами. Я должен их прощупать, но ни в коем случае не проговориться. Просто слушать внимательно, как янки болтают о разных пустяках, запуске змеев, смокингах, прочих вещах, о которых болтают люди, когда им нечего делать. Как те, в Лондоне, что просиживают задницы в креслах. Ни госчиновники, ни ЦРУ не видели материалов Оснарда, это очевидно. И я должен узнать их независимые суждения на этот счет.
— Иначе говоря, знают ли они?
— Если угодно, да, — ответил Стормонт. Молтби возмутился:
— О, я просто терпеть не могу этих американцев! Считают, что и все остальные должны стремиться попасть в лапы дьяволу, как это сделали они, и чем скорее, тем лучше. Все быстро, все с наскока. Но так дела не делаются. Посмотрите на нас.
— Допустим, американцы ничего не знают. Или сделают вид, что не знают.
— Допустим, тут и вовсе нечего знать. Последнее кажется мне более вероятным.
— Нет, доля истины в этом, наверное, все же есть, — упрямо покачал головой Стормонт.
— Исходя из того же принципа, что сломанные часы все же показывают верное время два раза в сутки. Да, в таком случае что-то может оказаться и правдой, — презрительно заметил Молтби.
— Допустим, американцы в это поверят. Причем неважно, правда это или нет, — упрямо гнул свое Стормонт. — Ну, купятся на это, если так вам больше нравится. Лондон-то купился.
— Какой именно Лондон? Не наш, это ясно. И нет, разумеется, американцы никогда в это не поверят. Их системы куда совершенней наших. И они очень быстро выяснят, что все это бред, скажут, что будут иметь в виду, и пошлют всех к чертовой матери.
Но Стормонт не унимался:
— Люди не слишком доверяют всем этим системам. Разведка — это как экзамены. Всегда почему-то кажется, что парень, сидящий за соседней партой, знает больше, чем ты.
— Найджел, — строгим начальственным тоном заметил Молтби, — позвольте еще раз напомнить, мы не даем оценок. Жизнь предоставила нам редчайшую возможность находить постоянное удовлетворение в своей работе и верой и правдой служить обществу. Перед нами прекрасное светлое будущее. И сомневаться в этом — тяжелейший грех.
Все еще смотревшего в небо Стормонта уже не утешали cвоим видом белые облака. До сих пор он ясно представлял себе свое будущее. Пэдди сжирал этот проклятый кашель. Они могут позволить себе обратиться лишь к жалкой полуразвалившейся системе британского здравоохранения. Не за горами и преждевременная отставка, предполагающая, что они должны вернуться в Сассекс. Все прежние мечты пошли прахом. Вместе с Англией, которую он некогда так любил.
Глава 20
Они лежали в мастерской для шитья, прямо на полу, на куче ковриков, которые женщины индейского племени куна держали здесь для своих гостей — бесчисленных двоюродных братьев и сестер, а также дядюшек и тетушек из Сан-Блас. Над головами у них висели ряды пиджаков, в ожидании, когда в них сделают петли для пуговиц. Источником света было только небо, а также красноватые отблески городских реклам. Единственными звуками — шум движения на Виа Эспанья и Марта, тихонько мурлыкавшая что-то ему на ухо. Оба они были одеты. Она уткнулась изуродованным лицом ему в шею. И еще она вся дрожала. И Пендель — тоже. Вместе они составляли одно испуганное тело. Они чувствовали себя детьми в пустом заброшенном доме.
— Они сказали, что ты мухлюешь с налогами, — шептала Марта. — Я в ответ говорю: налоги он платит. «Я сама веду все приходно-расходные книги, так прямо им и сказала. — Уж я-то знаю».
Тут она умолкла и ждала, что он что-нибудь скажет, но Пендель молчал.
— Тогда они сказали, что ты жульничал со страховкой. А я и говорю: «Вот и неправда, я сама занимаюсь страховкой. И там все в порядке». Тут они заорали, чтоб я не смела задавать вопросов, что на меня есть досье. Но я не испугалась, я ведь уже битая, у меня иммунитет. — Она еще теснее прижалась к нему. «Никаких вопросов я не задавала». Тогда они сказали, что запишут в досье, будто бы у меня в спальне висят на стене портреты Че Гевары и Кастро. Что я опять связалась со студентами-радикалами. Я сказала, что ничего подобного, хотя на самом деле это правда. И еще они говорили, что ты шпион. И Мики — тоже. Сказали, что он нарочно притворяется пьяницей, чтоб никто не заподозрил его в шпионаже. Да они просто с ума посходили!
Она умолкла, но Пенделю нужно было время, чтобы осмыслить услышанное. Затем он навалился на нее всем телом, взял ее лицо в ладони, крепко прижал к своему, чтоб их лица стали одним лицом.
— А они говорили, каким именно шпионом я стал?
— А разве есть какие-то другие?
— Настоящие.
Зазвонил телефон.
Он звонил прямо у них над головами, как это обычно и делали телефоны в жизни Пенделя. Он всегда считал этот аппарат предметом рабочей обстановки и инструментом для внутреннего общения, но вдруг вспомнил, что его женщины куна буквально жили этим телефоном, смеялись и плакали в него, могли на любом слове вдруг повесить трубку, слушая своих мужей, любовников, отцов, вождей, детей и бесчисленных родственников с их бесконечными и неразрешимыми личными проблемами. И после того, как телефон закончил звонить — ему показалось, что длилось это вечность, но в реальности прозвучало всего четыре звонка, — он вдруг заметил, что Марты рядом нет. Она выскользнула из его объятий, стояла рядом и застегивала блузку, поскольку никак не могла ответить на звонок в столь неподобающем виде. И еще она хотела бы знать, здесь он или нет, она всегда спрашивала это, если должен был прозвучать какой-то нежелательный звонок. Тут на него накатило упрямство — он тоже поднялся, и они снова оказались совсем рядом, вместе, как только что, когда лежали на полу.
— Я еще здесь, а тебя уже нет, — шепнул он ей на ухо.
Это не было ни шуткой, ни выражением любви — в нем сработал некий защитный механизм. И в качестве меры предосторожности он встал между Мартой и телефоном и в розоватых отблесках неба над головой — на нем сквозь туманную дымку пробилось несколько звездочек — рассматривал аппарат. А тот все продолжал звонить, и Пендель никак не мог угадать, кто бы это мог быть. Всегда сначала предполагай самое худшее, — так наставлял его Оснард. Он призадумался, худшим вариантом казался сам Оснард. Значит, Оснард, подумал он. Затем в голову пришел Медведь. Потом он подумал, что полиция. И затем, только потому, что он думал о ней все время, решил, что это Луиза.
Но Луиза не таила в себе угрозы. Она была жертвой несчастного случая, который он сам подготовил давным-давно, вместе с ее отцом и матерью, и Брейтвейтом, и дядей Бенни, с сестрами милосердия и всеми другими людьми, которые сделали из него того, кем он стал. И она не столько угрожала ему, сколько являлась постоянным напоминанием ошибочной природы их взаимоотношений. Того, как все пошло наперекосяк, вопреки его самым благим намерениям, вопреки любви и заботе, которые он изливал на нее. Об этой ошибке он размышлял часто. Задавался одним и тем же вопросом: мы не должны были строить такие отношения, но если б не делали этого, чем тогда еще заниматься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54