Роже огляделся. Четверка дружно доставала, беглеца. Оставалось идти вперед, полагаясь только на случай. Останавливаться на горе означало проигрывать с треском.
За поворотом дороги подъем наконец стал положе, и машина, обдав Роже сизым дымом горящей от трения резины, рванулась вперед. Крокодилу показалось, что он буквально рукой может ухватиться за задний бампер.
Роже без приключений первым выбрался на вершину, но четверка вновь приклеилась к нему, и у Крокодила больше не было сил повторить отрыв в ближайшие полчаса.
Роже не знал, что творилось сзади после того, как «поезд» миновал злополучное стадо. Ленивый ход гонки нарушился. Запоздавшие «маршалы» как угорелые проносились вперед, очевидно не успевая перекрывать боковые дороги. Роже не знал и того, что сразу же после встречи со стадом дурной ветер неудачи дохнул в лицо французам. У Гастона полетела трещотка. Пока зазевавшиеся в неразберихе Оскар и Жаки заменяли ему машину, двоим, добровольно вывалившимся из «поезда», пришлось дожидаться товарища. Втроем ценой неимоверного труда они стали догонять «поезд», думая лишь о том, чтобы уложиться в лимит времени.
Партнеры же Крокодила по отрыву, наоборот, успокоились, и это можно было понимать как предложение идти вместе.
«Боитесь! Понимаете, что даже вчетвером вам не удастся меня сбросить. А невдомек, как мне тяжело и как предательски болит колено. Самое время сделать новокаиновую блокаду! Но как сделаешь ее на сердце, если и оно начнет сдавать? Тогда, после гонки Флеш — Валлоне я едва не лег на операцию. В постели, правда, все-таки провалялся почти две недели. Пришлось забыть о предстоящем чемпионате мира, хотя я был к нему готов, как никогда!»
Роже залез в нагрудный карман майки и, достав болеснимающую таблетку, проглотил ее. Это было апробированное средство. Обжегшись один раз на медицинской авантюре, Роже пользовался только лекарствами, одобренными тремя врачами. Каждый из докторов думал, что только он является единственным врачом Крокодила. Как-то Роже подсчитал — за последние три года он проглотил в общей сложности свыше десяти тысяч различных таблеток. И далеко не все они были безобидными.
Журналисты тоже пронюхали о лекарствах. Они обрушились на Крокодила с обвинениями.
«Наша жизнь лишь со стороны кажется заманчивой. Тренировки и состязания выжимают тебя так, что сок капает. А писаки еще судачат о чистоте спорта!
Дело тогда дошло до суда. Боссы датских гонщиков заявили, что отныне все профессиональные контракты будут содержать графу, по которой предусматриваются жестокие меры наказания, если гонщика уличат в принятии допинга.
Тогда в мою защиту выступил Том. Он сказал всем этим боссам, что нечего драть глотку. Классный гонщик не обойдется без стимуляторов. И если он, Том, даже не согласен с теми, кто требует свободы от допингового контроля, он солидарен с товарищами по профессии, ибо считает самым эффективным способом борьбы с допингами как можно меньше говорить о них. И это была точка зрения человека, погибшего через два года от допингового опьянения».
Четверка, в которой шел Крокодил, продолжала работать дружно. Роже уже почти смирился с тем, что придется до финиша идти с этим эскортом. Будущее омрачалось тем, что впереди где-то маячили два лидера, которым предстояло снять самые жирные пенки. В четверке каждый старался выложиться, потому как понимал — секунды, потерянные сейчас, вырастут в минуты на финише.
«Склока с допингами заварилась после гонки Льеж — Бостон — Льеж. Я отказался от обследования. Деньги, большие деньги, стояли за плечами тех, кто пытался тогда отнять у меня победу. Правда, судить пришлось всех шестерых победителей — мы были дружны в своем протесте. И тогда деньги пошли в атаку на деньги. Голоса противников допинга быстро потонули в мощных, дружных окриках владельцев лучшей шестерки мира. Смешно, кто позволит из-за какого-то анализа мочи рвать контракты и сотням заинтересованных влиятельных лиц нарушать интимный баланс своих финансовых счетов!
Тогда мне пришлось еще раз столкнуться с этим Гидо. Он не мог простить того случая в ресторане, как и я никогда не прощу ему подлого обмана!» Роже вдруг в мельчайших подробностях вспомнил происшедшее тем, теперь далеким летним днем.
У него выпало свободное воскресенье, и, взяв маленького Жана, Крокодил отправился с ним обедать в любимый ресторан. Весь долгий обед маленький Жан порол веселую чепуху, не сидел и минуты на месте, дважды уронил вилку на пол, но ни разу не извинился ни перед отцом, ни перед официантом. Более того, когда кельнер подошел второй раз, Жан дернул его за цепочку, висевшую на кармашке брюк, и бесцеремонно спросил, куда она ведет и что держится на ее другом конце. Вся эта кутерьма в другой раз вывела бы Роже из себя, но тогда она почему-то забавляла отца, забавляла больше, чем сына. Он улыбался, следил за Жаном, как тот между проказами уплетал уже третью порцию восточных сладостей.
Это был один из немногих редких обедов, когда ему удавалось побыть с сыном наедине. Без мелочной опеки Мадлен, без ее постоянных раздраженных окриков, если Жан что-нибудь делал не так, как следовало. Роже почти блаженствовал. Можно было есть не торопясь, ни о чем не думая. Тогда он впервые особенно остро почувствовал, что за житейской суетой не заметил, как у него в семье вырос большой самостоятельный человек.
Обед был испорчен, когда они уже покидали ресторан. У самых дверей в узком проходе они столкнулись с двумя мужчинами. И прежде чем Роже успел разглядеть их, он интуитивно понял, что это знакомые.
Толстый господин — Роже узнал его сразу — был старым велосипедным бизнесменом, который на заре дюваллоновской юности отвалил ему за рекламный пробег слишком жирный для начинающего гонщика денежный куш. Роже не помнил, что рекламировал тогда, — кажется, кухонные комбайны. Толстяк дружески обнял Роже и, попыхивая в лицо винным перегаром и смердящим запахом крепких табаков, принялся громко восхищаться его последними победами. Каждый раз приговаривая: «Ведь это я, мой дорогой мальчик, оценил тебя первым!»
Когда прошла минута суетливых приветствий, Роже разглядел его спутника. Это был такой же полный, с очень благородными чертами лица красивый мужчина. Он стоял не двигаясь и спокойно, чуть посмеиваясь, смотрел на Роже и шумную процедуру приветствия. Только в глубине его больших серых глаз как бы притаилась тревога. Узнав красавца, Роже сразу понял, что тревожило этого человека.
«Надо же!…— зло подумал Роже. — Мой благодетель рука об руку с моим заклятым врагом! Впрочем, какой он мне враг? Просто негодяй, какими полон мир!»
Роже вперил пристальный взгляд в красавчика, и тот, не выдержав, опустил глаза. О, у него были для этого основания! Он, видно, тоже не забыл юнца, которого самым подлым способом обобрал почти на две трети гонорара. Это был форменный грабеж. Но мальчишка Роже Дюваллон тогда плохо разбирался в бухгалтерии. Потом Роже пришел просить отдать его честно заработанные деньги. И тот, похлопав его по плечу, холодно сказал: «Ты еще молод, мальчик, чтобы получать такие деньги. Они могут вскружить голову — из тебя не выйдет даже циркового эквилибриста, не то что спортивной „звезды“.
Еще раз встретившись с красавчиком долгим взглядом, Роже понял, что и тот ничего не забыл. Если не считать, может быть, незначительных деталей привычного для него мелкого дела.
Все это узнавание доилось мгновение. Отстранившись от толстяка и сделав шаг назад, Роже взял маленького Жана за плечи, а потом сказал:
— Жан, поздоровайся, пожалуйста, с этим дядей. Мы с ним очень давние и добрые друзья.
Маленький Жан протянул толстому сложенную лодочкой ладошку и гордо произнес: — Дюваллон-младший…
— Ух ты боже мой! — засюсюкал толстяк.
Он сел на корточки, хотя ему это было нелегко, и долго тряс руку Дюваллона-младшего. А старший тем временем смотрел на второго спутника. Потом медленно, стараясь выговаривать слова почти по слогам, Роже произнес:
— А этому дяде, Жан, руки не подавай. Ни сегодня, никогда вообще. И тем более когда вырастешь. Этот дядя, Жан, удивительный мерзавец. Что такое «мерзавец», я тебе как-нибудь объясню. — И, повернувшись, оба, Дюваллон-старший и Дюваллон-младший, зашагали из ресторана.
…— Эй, Крокодил, давай работай! А то совсем заснешь!
— А кто у нас впереди? — вместо ответа спросил Роже.
— Два швейцарца, чтоб им все гвозди под колеса! — выругался бельгиец. — Везет же этим неженкам!
— А ты бы меньше с коровами целовался, — бросил Роже, — глядишь, и был бы впереди.
— Ты ведь ушел не дальше нашего. Видно, тоже понравились коровьи губы!
Все трое расхохотались. Роже улыбнулся. Но не шутке, а своей мысли.
«Ну, остряк, дай только добраться до финишной прямой, там я тебе покажу коровьи губы! Если не подведет нога, будешь держать за хвост жареного воробья!»
Он вспомнил, как однажды, вот так же поклявшись выиграть финишный спринт, едва пришел вторым — за несколько десятков метров до финишной линии у него судорогой свело ногу.
«В этой гонке мне все-таки легче. В прошлом „Тур Испании“ собралось с десяток равных имен. Мы со своей славой и мастерством тогда просто не смогли все уместиться на финишной черте. Мне повезло — я оказался на полколеса впереди остальных…»
Роже с любопытством стал рассматривать шедшего рядом с ним итальянца. Это был тот самый 62-й, везунчик. Правда, он в два этапа растерял свое преимущество — в шпаргалке Роже для 62-го даже не нашлось места. Итальянец оказался бесцветным мотыльком, боявшимся всего, даже собственных причуд.
Последняя четверть этапа не изменила положения в гонке. Они дружно работали, но двойка швейцарцев казалась недосягаемой. Несколько раз «маршалы» провозили демонстрационную доску, и каждый раз между лидерами и четверкой разрыв не сокращался меньше двух минут.
«На чем же работают эти парни? Они что, двужильные? Мы почти в четыре лошадиных силы тянем к финишу а им хоть бы что! Поймали ветер, что ли? Или день их сегодня!»
Роже на всякий случай проверил по своему кондуиту, не подвела ли память. Все точно: швейцарцев не было даже в десятке. Роже мог отпускать их на пять минут без всякого риска. Эта мысль настолько успокоила Роже, что перед финишем он дал «петуха»: начал слишком затяжной спурт. У него не хватило дыхания, он скис перед самой линией и в результате оказался лишь шестым. Роже со злостью бросил свой номерок помощнику судьи, но тот схватил его за руку.
— Вы должны идти на анализ. В том доме, за углом на первом этаже. — Он ткнул в сторону ближайшего особняка своим костлявым пальцем.
Когда Роже вошел в большую комнату с огромными столами, заставленными знакомыми бутылями толстого желтого стекла, скандал только разгорался.
— Я не буду мочиться в комнате, где ходит полсотни посторонних людей! — на плохом французском языке кричал швейцарец. Судя по темпераменту и произношению, уроженец итальянских кантонов.
— Подумаешь, какой пуританин! — сказал главный врач. — Мочиться на обочине «хайвея», по которому текут десятки машин, вы можете?
— Что, что он сказал? — не понимал швейцарец. — Он сказал,-вставил Роже, — что есть шестьсот сорок миллионов планет типа Земля только в нашей Галактике, и потому исключительность человека аннулируется.
Товарищ швейцарца по команде лишь упрямо и молча тряс головой, не слушая никаких доводов.
«Совсем ошалели ребята! Какая знакомая картина! Давно ли я сам петушился под стать им?»
Роже решил не вмешиваться, а посмотреть, что из скандала получится. Первый швейцарец подскочил к Крокодилу.
— Роже! Вы всегда были против допингового контроля! Объясните им, что я никогда не мочился, как собачка у всех на виду.
— Это потому, что вы слишком редко выигрывали этапы, — спокойно ответил Роже и сам ужаснулся своей жестокости.
— Я устал, — горячился швейцарец. — Потом, мне совсем не хочется это делать. Во мне не осталось жидкости. Понимаете, не осталось?
— Выпейте пива…
— Но это унизительно…
— Деньги, которые вам платят за победу, стоят того унижения. За них можно помочиться и на Елисейских полях…
— Мы профессионалы и имеем право делать что хотим! — прокричал швейцарец.
— Что касается моих ребят, я могу дать голову на отсечение — они не сделали ничего дурного. У них хватило бы сил пройти еще половину такого этапа. Гонщики — солидные люди, — начал горячиться и менеджер швейцарской команды. (Это показалось Роже подозрительным.) — Гонщики делают такую же работу, как представители самых опасных производственных профессий…
— Вы меня не уговаривайте, — пытался остановить швейцарского менеджера главный врач. — Правила есть правила. Семь этапов они действовали — будут действовать и впредь.
— Мы не против правил. Мы против узаконивания правила, которое позволяет людям постоянно думать, что мы подонки!
— Глупо! Честному человеку нечего бояться, что его будут подозревать. Анализ лишь подтвердит его честность. А ваше поведение будет обсуждаться на судейской коллегии. Гонщик должен знать, что существуют писаные и неписаные законы спорта. И победители должны давать молодежи хорошие примеры, а не дурные…
Прекрасно понимая всю бессмысленность спора, особенно для швейцарцев, и чтобы как-то разрядить накалившуюся обстановку, Роже сказал:
— Даю хороший пример. — И пошел к бутылкам. Швейцарский тренер продолжал горячиться:
— Если никому не верить, добро умрет, а зло превратится в варварскую, разрушительную силу…
Роже не стал слушать, чем кончится спор. Он пошел одеваться и вместе с командой поехал домой.
— Оскар, возьмите, пожалуйста, мой чемодан с грузовика — мне нужен выходной костюм. Хочу погулять с Мадлен.
— Ладно, — сказал Оскар. — Ты ложись-ка быстрее на стол к Дюку. Были судороги?
— Нет. Опять забулькало колено.
Когда Крокодил укладывался на массажный стол, в комнату ворвался Оскар.
— Слышишь? Анализы показали, что оба швейцарца принимали допинги. То-то они шли как на электрической тяге!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42