Эндрю пробурчал, что состояние хвоста Батиана крайне тяжелое. Но глаза страшатся, а руки делают – в течение двух с половиной часов Эндрю оперировал Батиана в кузове нашего пикапа. Многое из того, что еще оставалось от Батианова хвоста, пришлось ампутировать: он был гангренозным. Очевидно, Эндрю не хотел тешить меня ложной надеждой. Я знал, что состояние Батиана критическое, и Эндрю откровенно заявил мне об этом, добавив, впрочем, что он делает все возможное. Три литра раствора глюкозы было влито в моего вконец обезвоженного льва, и я желал, чтобы каждая капля придала ему сил. Удалив два позвонка Батианова хвоста, Эндрю тщательно зашил рану и занялся остальными.
Эндрю трудился напряженно и кропотливо. Чем дальше, тем он больше хмурил брови, что меня крайне беспокоило – я чувствовал, что это могло означать. Когда работа была полностью окончена, мы отнесли Батиана в тот же самый загон, где он вместе с сестричками, подрастая, резвился полтора года назад, и оставили отходить от действия наркотика. После операции я почувствовал больше оптимизма. У меня была колоссальная вера в Батианово мужество и желание выжить.
На следующее утро глазам Эндрю предстало зрелище, которого, я чувствую, он не забудет никогда. Я спозаранку вошел в загон и позвал Батиана. К нашему изумлению, этот отважный, закаленный в боях бесхвостый лев поднялся и, хотя лапы у него дрожали, все же вдохновенно шагнул навстречу и поприветствовал. Я увидел за оградой загона реакцию Эндрю и Джулии, наблюдавших за сценой. У Джулии, не говоря уже об Эндрю, лицо сияло от счастья, как и у меня.
Я обнял своего истерзанного друга; он же, со сгорбившейся спиной, несмотря на ноющее тело, направился туда, где у него всегда стояла миска с водой, и принялся с жадностью пить. Затем он впервые с начала кризиса по-настоящему поел мяса. Так повторилось и на следующий день, и даже ночью он отыскал приготовленный для него кусок мяса – я специально повесил его для Батиана, так что в эту ночь он впервые отыскал мясо самостоятельно.
Однако на третий день после операции его состояние ухудшилось. Сиявшая в нем яркая искра жизни померкла. Он почти не пил и совсем отказался от еды. Даже появление Рафики в тот вечер у дверей загона не слишком-то подняло его дух. В отчаянии, чтобы как-то поддержать Батиана, я смешал в миске шесть яиц и влил ему в рот, памятуя, что он, будучи детенышем, почему-то обожал яйца. К моему изумлению и облегчению, он принялся жадно лакать и быстро покончил с содержимым миски. Я отдал ему все яйца, что у нас были, а на следующий день Джулия снова пустилась в шестичасовую поездку – за яйцами.
В эту ночь Рафики снова появилась в лагере. Попив воды, она кратенько поприветствовала меня и тут же умчалась, дав понять, что следовать за ней не нужно. В эту прохладную ночь она родила четырех детенышей. Я не видел ее еще четыре дня: она с малышами укрылась в тщательно подобранном месте менее чем в двух километрах от «Таваны».
За эти дни здоровье Батиана значительно улучшилось. Ночью он слопал почти все мясо, что я положил на одеяло, которое я постелил для него после операции. Рождение детенышей у Рафики и улучшающееся самочувствие Батиана – все это несло нам надежду.
Рафики не появлялась в нашем лагере в общей сложности пять дней. Но вот утром я услышал, как лев пьет из миски. Поначалу я подумал, что это Батиан – у него уже не было необходимости оставаться в загоне, и он мог отходить на короткие расстояния от лагеря. Выйдя на звон миски и плеск воды, я увидел Рафики – похудевшую, с сосцами, отягощенными молоком!
Я тут же вышел к ней и поначалу удивился, что она очень кратко поприветствовала меня, а затем быстро помчалась на север. Чуть позже она остановилась, обернулась, посмотрела на меня и вновь поприветствовала – на этот раз от всего сердца, как всегда. После приветственной церемонии она не возражала, чтобы я последовал за ней посмотреть малышей. Пока мы шли в северном направлении, она время от времени останавливалась и оглядывалась, позволяя себя догнать. Но когда мы дошли до пересохшего русла, она затерялась где-то в зеленых и желто-коричневых прибрежных зарослях.
Осмотревшись, я тихонько позвал ее по имени и услышал с правой стороны, как она мне тихонько отвечает. Рафики была там, на дне ямы, под защитой колючего кустарника. Я спустился к ней, сел рядом и застыл в восхищении: она показала мне изящно сложенного, очаровательного львенка.
Я не задержался у нее долго и, исполненный волнения и гордости, вернулся к Джулии и все рассказал. Мы оба не смогли сдержать слез – как долго мы ждали этого момента, момента одной радости на двоих! Позже я вернулся к Рафики и, тихо усевшись наблюдать, увидел еще двоих детенышей, глаза которых были плотно, закрыты. Рафики, сидевшая с ними рядом, была само совершенство.
Вот отрывок из моего дневника – строки, записанные в этот особый для меня день, когда я был на верху блаженства: «Кому еще достанется привилегия сидеть на берегу реки и без страха, но с гордостью наблюдать за львицей и ее детенышами. И какое невероятное чувство охватывает меня, когда Рафики, оставив своих детенышей, бежит приветствовать меня. В этом – какое-то волшебное переплетение наших жизней».
Когда на следующий день я пошел навестить Рафики, то увидел, что на самом деле детенышей было четверо, но один был неживой. Я наблюдал за тем, как Рафики постоянно лизала его крапчатую спинку и маленькое белое брюшко. Должно быть, этим она думала воскресить его.
Я помню, как пятью месяцами ранее, родив неживого детеныша, она съела его. Впрочем, сначала она повела меня и Батиана к тому месту, где он родился. Вспомнив об этом, я ожидал, что Рафики сегодня же съест и этого, но ошибся. Вечером, когда я покинул ее, она по-прежнему лизала ему тельце. Я принялся думать, что запах привлечет к месту, где у нее лежали детеныши, других хищников, и в первую очередь леопарда. Если леопард учует оставленных без внимания детенышей, то он их всех слопает. Назавтра, едва забрезжило утро, я поспешил к Рафики и ее детенышам. Когда я приблизился к руслу и уже хотел спускаться, я услышал справа над собой странный звук. С соседнего дерева спрыгнул небольшой леопард. Едва коснувшись земли, он прыгнул через высохшее русло и исчез, словно вспышка молнии.
Я испугался, не случилось ли самого худшего: близость леопарда к месту рождения львят предвещала беду. Я пошел быстрым шагом к устроенному Рафики материнскому гнездышку, опасаясь больше не увидеть там детенышей. Но какова была моя радость, когда я увидел там Рафики и неуклюже цеплявшееся за нее потомство. Я уселся рядом и увидел, что мертвого детеныша она по-прежнему держит в лапах. Потом она встала, потянулась всем своим затекшим телом и вышла мне навстречу. Вернувшись, она опять стала лизать мертвого детеныша.
Час спустя она все-таки принялась его пожирать. Зрелище было хоть и печальным, но вполне естественным. Детеныш был частью Рафики – он возрос внутри нее, и, съев его, она возвратила затраченные на него соки. Кроме того, она предотвратила появление хищников, которых мог бы привлечь запах тлена.
Хотя от мертвого львенка не осталось и следа, я по-прежнему боялся возвращения увиденного мной леопарда. Было ли случайным его появление, или же он нашел материнское гнездышко Рафики по запаху мертвого львенка? Что, если он вернется и будет терпеливо ждать, пока Рафики отлучится на охоту, чтобы полакомиться беззащитными существами?! К счастью, опасный зверь больше не возвращался, а львята подрастали не по дням, а по часам.
В это время Батиан после операции поправлялся и становился сильнее. Впрочем, раны на задней части шеи по-прежнему гноились, и каждый день я их дезинфицировал. Но никто так не способствовал их заживлению, как сам Батиан. Он часами лежал на спине белым пузом кверху, комично раскинув задние лапы по обе стороны. Я чувствовал, что он знает, что эта поза благотворно подействует на исцеление его шеи, так как гнойная жидкость сама будет вытекать. Хотя аппетит у Батиана существенно улучшился, я по-прежнему давал ему ежедневно болтушку из девяти яиц, и он вылизывал ее из миски, которую я держал под его белым подбородком.
Однажды вечером, после того, как я выдал Батиану порцию этого целительного лакомства, в лагере появилась Фьюрейя – она еще не разродилась и была по-прежнему на сносях. Она с энтузиазмом приветствовала меня, но на Батиана взглянула по-иному. К счастью, ему удалось разогнуться из неподвижного, скрюченного положения и приковылять к любимой сестре. Но как только он шагнул вперед, она припала к земле, шипя и обнажив свои могучие клыки. Ясное дело, причиной такой реакции Фьюрейи была изменившаяся внешность Батиана и невозможность прежнего поведения. Но Батиан двигался ей навстречу. Фьюрейя зашипела сильнее. Я отошел назад, и она тоже ретировалась и прижалась ко мне. Это был напряженный момент. Я попытался было успокоить Фьюрейю, чтобы она, чего доброго, не бросилась на своего и так покалеченного братца, но как раз в этот момент я услышал шум подъезжавшей к лагерю машины. «Кого там черт принес?»– пробурчал я про себя.
Из-за особого характера нашей работы со львами к нам в лагерь редко кто приезжал, не уведомив об этом предварительно, да так оно и было нужно. Тем более, когда ситуация в лагере и вокруг него была особенно напряженная: Рафики только что родила, Фьюрейя была на сносях,. а Батиан только-только выкарабкивался из тяжелейшего состояния. Короче, время для визитов было самое неподходящее, разве какое срочное дело привело к нам гостей.
Фьюрейя по-прежнему шипела у моих ног, а я попросил Джулию, наблюдавшую из-за ограды лагеря, – кто бы ни приехал, разъяснить ситуацию и потребовать удалиться. Что касается меня, то я буду рад назначить гостям встречу на берегу реки Питсани, как только ситуация со львами это позволит.
Джулия направилась к воротам, встретила машину и передала мое сообщение. Я ждал, что машина отъедет, но вместо этого голоса ее пассажиров зазвучали еще громче. К тому же я опасался, как бы между Батианом и Фьюрейей не разразился скандал, и это едва не вывело меня из себя. Тут вернулась Джулия – я чувствовал, что увижу ее взволнованной, да так оно и оказалось.
– Это мистер Ю (член Комитета землевладельцев Тули) и его друзья. – сказала она. – Я разъяснила ему ситуацию, а он настаивает: «Сообщи Гарету, что приехал мистер Ю и хочет поглядеть на Батиана».
Я был вне себя от ярости. Уже сколько времени, как было оговорено, что процесс работы со львами предусматривает сведение к минимуму контактов между ними и людьми, кроме нас с Джулией. Между тем Батиан продолжал продвигаться вперед, шипение позади меня усиливалось, и я попросил Джулию объяснить господину Ю, что ввиду сложившейся ситуации допустить его с друзьями в лагерь нет никакой возможности, и повторить, что, как только позволят обстоятельства, я буду рад встретиться с ним на берегу реки Питсани. Наконец машина уехала прочь, Джулия вернулась ко мне. Вид у нее был хмурый.
Видимо, из-за сорвавшегося визита в «Тавану» этот важный господин из Иоганнесбурга уронил свой авторитет в глазах друзей, оттого и уехал злой как черт. Этот инцидент подлил масла в огонь обиды, которую землевладельцы Тули затаили на нас с Джулией. Время было вдвойне напряженное, так как Комитет землевладельцев Тули навязал мне условия, по которым, прежде чем опубликовать любую работу о заповеднике (включая публичные интервью и обращения к правительству Ботсваны), я должен был сперва согласовать это с Комитетом – такова была реакция Комитета землевладельцев на мои прочувствованные апелляции к общественности, призывающие обратить внимание на положение дел в Тули!
* * *
Примечательно, что уже на четвертую неделю после кровавой драки и операции Батиан снова стал на целые дни уходить далеко от «Таваны». Его опасные раны хорошо заживали, он снова набрал вес, и мускулы его сделались, как прежде, отчетливыми и упругими.
Кое-кто подумывал, что Батиан уже никогда не сможет адаптироваться к жизни дикого льва; были и такие, кто внушал мне, что потеря хвоста сильно уронит его авторитет среди других львов.
Тем не менее Батиан адаптировался к нормальной жизни. Пришло время, и он уже мог бегать быстро и без затруднения. Впрочем, один из негативных эффектов потери хвоста вскоре стал очевиден: ему больше нечем стало сгонять со своей спины назойливых мух. Мухи наседали, а он мог только беспомощно вертеть обрубком, от которого толку было чуть. Не в силах видеть, как мухи мучают несчастного льва укусами, я, стиснув зубы, сгонял их сам.
Тело Батиана заживало быстро, и я не уставал удивляться его мужеству. Ни неравный бой, ни травма не расшатали ему нервную систему, не подорвали дух, не разрушили в нем чувство хозяина своей территории – ведь после таких передряг иные львы со страхом глядят на забредающих на их территорию соперников. Напротив – как только его раны затянулись, он снова стал громко рычать, оповещая всех на многие километры о своем присутствии, и снова стал метить любимые кусты, восстанавливая владение долинами «Таваны»и Питсани.
Я с гордостью и облегчением наблюдал за его поведением. Своей отвагой в бою, выздоровлением после травмы и смелой борьбой за восстановление территориальных прав он учил меня мужеству – подлинному мужеству, которое через каких-нибудь несколько месяцев поможет мне совладать с накатившимся на нас горем и скорбью…
Но вернемся к сестрам моего славного друга. Однажды вечером, когда Батиан ушел в северном направлении – не иначе как на поиски своей львицы, – я повел Фьюрейю туда, где находилась Рафики с детенышами; я решил, что, поскольку Рафики меня так хорошо приняла, то она так же примет и остальных членов прайда. Но когда мы подошли к материнскому гнездышку Рафики, я заметил, что Фьюрейя стала недвусмысленно отставать от меня, с опаской осматриваясь вокруг. Первое, что я подумал – что она, возможно, почуяла леопарда, и я сделал к ней несколько шагов назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24