Офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и рядовые – все работали до одного на марсах и реях. В десять часов вечера мы были в открытом океане. Арест наш на мысе Доброй Надежды продолжался год и 25 дней».
Около двух месяцев видели беглецы только море да небо, слышали только шум волн да пенье ветра. Ни одного судна не повстречали моряки «Дианы» в течение 51 дня. Головнин торопился: провизии становилось все меньше и меньше, он вынужден был держать команду на полуголодном пайке.
В конце сентября 1809 года русские моряки усмотрели берег Камчатки. Острые скалы, сопки, поросшие лесом, далекие горы, пена прибоя – величественная и угрюмая картина.
– Будто сам сатана, – говорили матросы, – расположился здесь лагерем.
Головнин зимовал в Петропавловске-на-Камчатке, который походил тогда скорее на селение, чем на город. Несколько десятков приземистых домиков, православная церквушка, магазины Российско-Американской компании – вот, пожалуй, и все, что тут было.
Летом 1810 года капитан-лейтенант Головнин (звание капитан-лейтенанта он получил в феврале) занялся описью северозападного берега Америки.
Русской Америкой называли тогда эти суровые, малоизведанные края. Еще при Екатерине II появились в этих землях наши прадеды. Купцы Шелехов и Голиков послали туда людей добывать драгоценную пушнину. Места были богаты непуганым зверем. Барыш был велик. Люди начали селиться на островах близ американского берега, а в 1799 году правительство признало купеческое предприятие законным и полезным. Так родилась Российско-Американская компания, с деятельностью которой связаны имена выдающихся русских мореплавателей.
«Диана» побывала и на острове Кадьяк, где находилась фактория компании.
На острове моряки встретились с «главным правителем Русской Америки» Барановым. Баранову шел седьмой десяток, но он был еще очень энергичным человеком, с ясным умом и твердой волей. Он возвел на Кадьяке крепостные укрепления, создал богатую библиотеку с ценными коллекциями книг о путешествиях и открытиях, собирал картины, чертежи и рисунки кораблей.
Перезимовав еще раз в Петропавловске, Головнин решил приступить к гидрографическим работам в южной группе Курильских островов, на Шантарских островах и у Татарского берега. 4 мая волны Великого океана снова подхватили «Диану». Плавание прервалось очень скоро и очень печально.
В июле Головнин с семью спутниками ступил на берег острова Кунасири. Они пришли безоружными, питая самые дружеские чувства к населению. Им пришлось горько за то поплатиться: японцы схватили их, связали и сделали пленниками.
Записки о пребывании в японском плену, написанные впоследствии Головниным без всяких прикрас и преувеличений, достаточно красноречиво рассказывают об этих двух печальных годах его жизни.
На «Диане» место командира заступил верный помощник и старинный друг Головнина – Петр Рикорд. Он предпринял несколько попыток освободить товарищей. Они были безуспешны. «Диана» должна была оставить Кунасири. Залив, где стоял шлюп, Рикорд назвал заливом Измены.
Добрая погода сопутствовала кораблю. «Только в сердце моем, – говорит Рикорд, – свирепствовала буря!» Он ни на минуту не забывал ни о Головнине, ни о штурмане Хлебникове, ни о матросах, томящихся в японском плену.
Из Камчатки Рикорд без устали писал в Петербург. Он просил помощи морского министра, просил денег и припасов для того, чтобы продолжать поиски товарищей. Но почта в столицу шла месяцами, да и не очень-то тревожились там о судьбе пленных.
Рикорду удалось все же, правда с великим трудом, получить полномочия на то, чтобы вести переговоры с японцами. Наконец, он сумел добыть достоверные сведения о судьбе плененных моряков, а вслед за тем добиться у японских властей свидания с Головниным. С восторгом записал он в тот день в своей тетради:
«Я имел счастье видеться под японской кровлею с почтенным моим другом В. М. Головниным и свободно беседовать с ним около 6 часов! Какая награда за прошедшие мои терзания! Двухлетнее пребывание в плену положило значительную печать скорби на мужественное лицо моего друга, и хотя в глазах его блистал прежний огонь великой, светлой души его, но утомленность его не могла скрыться от моих взоров».
Вскоре после свидания Головнин и его спутники были освобождены из плена. В октябре 1813 года Головнин вновь поднялся на борт «Дианы». На корабле ликовали, шлюп был празднично украшен, команда кричала «ура». Капитан-лейтенант собрал всех на шканцах, взволнованно поблагодарил экипаж и сказал:
– Сим возвратили вы нам жизнь для отечества нашего!
В декабре Головнин покинул Камчатку. Он сел с Рикордом в сани, собаки рванули и помчали. Замелькали заснеженные деревья, сопки, скалы. Рикорд проводил его до Гижигинска. Там они обняли друг друга, поцеловались и простились на долгое время: Головнин поехал в столицу, а Рикорд – назад, на Камчатку. В пути Головнин пробыл полгода. Только 22 июля 1814 года услышал он:
– Пожалуйте-с подорожную!
В бледном рассвете стояли низенькие черные домики, полосатая караульная будка, полосатый шлагбаум. Петербург! Мореплаватель не видел его целых семь лет.
Через три дня его поздравили капитаном 2-го ранга.
В Петербурге он сел за бумаги. Он писал отчеты и донесения, писал и для публики. Уже в 1815 году один из значительных русских журналов, «Сын Отечества», рассказал читателям об освобождении наших моряков из японского плена. Приключениями Головнина интересовались не только у нас, но и за границей Любопытно, что Генрих Гейне, рассуждая о нравственности в известном своем произведении «Людвиг Берне», пишет: «На заглавном листе „Путешествия в Японию“ Головнина помещены эпиграфом прекрасные слова, которые русский путешественник слышал от одного знатного японца: „Нравы народов различны, но хорошие поступки всюду признаются таковыми“ (Г. Гейне, Избранные произведения. ГИХЛ, М., 1934, стр. 46).(Прим. ред)

. В следующем году в книжках этого же журнала появились статьи Головнина о мысе Доброй Надежды и Камчатке, о Русской Америке.
Спустя почти двадцать лет «во глубине сибирских руд» В. К. Кюхельбекер, литератор и декабрист, с наслаждением читал сочинения Головнина. Он записал в своем дневнике 4 мая 1832 года: «Целый день читал записки В. Головнина. Книга такова, что трудно от нее оторваться». А потом – снова: «Записки В. Головнина – без сомнения, одни из лучших и умнейших на русском языке и по слогу и по содержанию».
В Петербурге Василий Михайлович познакомился с семьей небогатого тверского помещика, бывшего екатерининского офицера Степана Лутковского. Сыновья его учились в Морском корпусе и сделались впоследствии видными офицерами флота. У Лутковского была дочь Евдокия. Головнин посватался и получил согласие. Начали готовиться к свадьбе, но вдруг приказано было Василию Михайловичу собираться в плавание и не в Балтийское море, а в далекое кругосветное. Свадьбу пришлось отложить.
Тридцатидвухпушечная «Камчатка» – военный шлюп, походивший на средний фрегат – снялась с якоря 26 августа 1817 года. День был знаменательный – годовщина Бородинской битвы. Говорили, что примета добрая: плавание началось счастливым днем.
Сто тридцать человек шли под командой Головнина в «кругоземное» путешествие. Он вез в Охотск и Петропавловск различные грузы, кроме того ему было поручено ревизовать деятельность Российско-Американской компании.
В числе офицеров «Камчатки» были Ф. Литке и Ф. Врангель, будущие известные наши мореплаватели, и коллежский асессор Федор Матюшкин.
Это был тот самый Матюшкин, которому Александр Сергеевич Пушкин, товарищ его по Царскосельскому лицею, посвятил прекрасные строки:

Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О, волн и бурь любимое дитя!

«Камчатка» была тем кораблем, на который «с лицейского порога» перешагнул Федор Матюшкин.
В мае 1818 года русские моряки пришли к камчатским берегам. Переход был завершен удачно и по тем временам быстро – за восемь месяцев.
Лето ушло на гидрографическое описание Командорских островов и на ревизию Российско-Американской компании. Головнин обнаружил здесь большие злоупотребления; он составил обширную записку, в которой без обиняков и смягчений рассказал о грабительских деяниях компанейских агентов. В сентябре 1819 года «Камчатка», пробыв в плавании более двух лет, салютовала Кронштадту. Это было последнее путешествие Василия Михайловича Головнина.
Головкин поселился в Петербурге, в доме на Галерной улице, и отпраздновал, наконец, свадьбу. В 1821 году у Головниных родился первенец – сын Александр.

IV

В доме у Синего моста часто сходились литераторы, моряки, армейские офицеры.

Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи…

Они засиживались далеко за полночь. Блики огней падали сквозь окна на плиты панели, на чугунную решетку набережной Мойки. Табачный дым плавал в комнатах.
Спорили подолгу и о многом: о делах на Аляске, о стихах Пушкина, о журнале «Полярная звезда», о порядках в государствах – в чужих и в своем. О государе императоре и его министрах говорили здесь вольно и непочтительно.
Дом у Синего моста принадлежал Российско-Американской компании. Жил в нем с зимы 1824 года новый служащий компании – Кондратий Рылеев. Он и был душою этих крамольных сходок – собраний Северного общества декабристов.
Наведывался сюда и Василий Михайлович Головнин. Его встречали радушно. Прославленный путешественник и ученый моряк хорошо знал многих гостей Рылеева.
С молодым Завалишиным познакомился он еще три года назад. В 1821 году Головнина назначили помощником директора морского корпуса, а Завалишин был там преподавателем. «Нас сблизило, – писал впоследствии Завалишин, – общее негодование против вопиющих злоупотреблений. Мы сделались друзьями, насколько допускало огромное различие в летах Д. И. Завалишин, Записки декабриста. СПб., 1906, стр. 49 – 50.(Прим. ред)

».
Хлопотливые и утомительные корпусные дела мешали ученым занятиям Василия Михайловича. Но он был трудолюбив, упорен и работал по многу часов. Он издал книгу о плавании «Камчатки», перевел с английского описание кораблекрушений Дункена, приложив к его труду работу об авариях русских судов, составил правила описи морских берегов и трактат о тактике военных флотов.
Свечи в кабинете Головнина гасли под утро, когда в долгой петербургской ночи начинали смутно выступать старые дома Галерной улицы.
В 1823 году Головнин был назначен генерал-интендантом флота. Большая забота легла на его плечи. Строительство новых кораблей, ремонт старых, верфи и мастерские, портовые сооружения и склады – всем этим он должен был заниматься.
В начале правления Александра I в России существовал отличный флот с боевыми кадрами, прошедшими школу таких адмиралов, как Ушаков и Сенявин. Александр I не берег это наследство. Фрунт, бессмысленные армейские порядки, порядки казарм и плацов, насаждались на кораблях людьми, подобными Аракчееву. Царь «предпочитал терпеть урон от беспрекословного подчинения, нежели выгоды от решительности».
Вопреки императору и придворным ничтожествам, слава флота была поддержана трудами и подвигами самих моряков. Верные традициям адмирала Ушакова, они совершили в первую четверть прошлого столетия немало замечательных дел.
Во время Отечественной войны 1812 года моряки до конца исполнили свой долг перед Родиной.
Усиленно действовал тогда балтийский гребной флот. При отступлении французов один из гребных отрядов преследовал их по реке Аа до Митавы и овладел этим городом. Летом 1813 года несколько десятков судов не раз подходили к Данцигу (он был еще в руках французов) и, невзирая на сильный огонь крепостной артиллерии, бомбардировали его. Тем временем русский корабельный флот успешно крейсировал у голландских берегов.
Мужественные русские моряки сражались и на суше. Морской гвардейский экипаж, плечом к плечу с солдатами, прошел победный путь от Москвы до Парижа, покрыв морские знамена новой славой.
Даже англичане, столь скупые на похвалы флотам чужих стран, вынуждены были признать высокие боевые качества русских моряков. Один английский корабельный хирург писал в своей книге «Путешествие в Санкт-Петербург в 1814 году с заметками об императорском русском флоте»: «Вообще говоря, русские моряки обладают всеми данными для того, чтобы занять первое место среди моряков мира, – мужеством, стойкостью, терпением, выносливостью, энергией».
Русские офицеры и матросы показали себя не только безупречными воинами, но и неутомимыми путешественниками. Лисянский и Крузенштерн первыми из русских обогнули земной шар. Головнин повторил их подвиг.
Началась эпоха наших кругосветных плаваний. Русский флаг той поры узнали на самых отдаленных берегах.
Новый генерал-интендант Василий Михайлович Головнин сознавал свою ответственность за судьбу русского флота.
Он принялся за дело с жаром. И сразу же началось единоборство с адмиралтейскими старцами, консерваторами и рутинерами, с чиновниками-казнокрадами, с прожорливыми китами-подрядчиками.
В кабинете на Галерной улице Головнин писал вечерами гневную «Записку о состоянии Российского флота в 1824 году». Каждая строка этой «Записки» изобличала и клеймила тупость высшего начальства, бюрократические порядки императорской России. И вместе с тем каждая из них пропитана была горечью истинного патриота, на глазах которого гибло дело, столь важное для отечества.
«Если бы хитрое и вероломное начальство, – писал Головнин, – пользуясь невниманием к благу отечества и слабостью правительства, хотело, по внушениям и домогательству внешних врагов России, для собственной своей корысти, довести разными путями и средствами флот наш до возможного ничтожества, то и тогда не могло бы оно поставить его в положение более презрительное и более бессильное, в каком он ныне находится» («Записка о состоянии Российского флота в 1824 году».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40