Женщины вынимают серьги из ушей, мужчины снимают нательные кресты. По всем графствам днем и ночью чеканят звонкую монету. Сам я сражался вместе с Ричардом в Святой Земле, но даже те, кто никогда не видел его в лицо, отдают последнее! А теперь скажи мне, Роберт из Локсли, – рыцарь решительно поднялся с травы, на которой сидел у костра вместе с разбойниками. – Посмеешь ли ты отнять у меня то, что предназначено Ричарду Львиное Сердце?
– Мы не любим норманнов, сэр Рэймонд Варенн, – медленно ответил Робин Гуд, поднимаясь в свою очередь. – Но среди моих людей нет ни одного, кто не считал бы себя верным королю Ричарду, славе христианского мира. Я далек от мысли покушаться на твое добро. Но не спеши покидать нас. Друзья, если государственная казна так пуста, не найдется ли чего в разбойничьей? Доброе ли это дело?
– Доброе, Робин!
– Мы согласны, Робин!
– Хорошо, тогда посмотрим, чем мы можем помочь своему королю. Брат Тук, ты у нас силен в счете! Помоги и ты, Алан, ты ведь тоже учился в монастыре!
Не час и не два провели Робин с братом Туком и Аланом э'Дэйлом в подземной сырой тайной пещере, считая золотые и серебряные монеты при пляшущем свете факела. Пол-мешка золота и мешок серебра набрали разбойники.
– Ну вот, сэр Реймонд Варенн, – сказал Робин Гуд изумленному рыцарю. – Думаю, тебе будет с чем явиться в аббатство. Только боюсь, что твой конь этого не довезет. Пусть-ка двое из моих молодцов пойдут с тобой как твои люди. Заодно и приглядят за отправкой – как бы чего не прилипло к пальцам толстяка приора – сдается мне, он не слишком любит короля Ричарда.
– Но постой, Робин Гуд… – ошеломленно произнес сэр Рэймонд. – Не пожалеешь ли ты потом?
– Не обижай нас, сэр Рэймонд Варенн, – ответил негромко Робин. – Мы такие же подданные своего короля, как и ты. Разбойниками нас сделал Лесной Закон, ваш злой норманнский закон. Но Ричард не норманн для нас, а король.
– Прости меня, благородный Роберт из Локсли, – ответил рыцарь, потупив глаза. – Клянусь Пречистой Девой, если мы увидим нашего короля живым и невредимым на его троне, я как старый друг буду говорить с ним о Лесном Законе. Я люблю Англию и знаю, что это страна свободных людей.
– Грядущее темно, сэр Реймонд, – ответил Робин. – Но я благодарю тебя за твои слова. Но поспеши – мы отняли у тебя много времени. Поспеши в аббатство!
Не только лесные молодцы занимались в тот день подсчетами. Толстяк приор, тот самый, что молился однажды с Робин Гудом, готов был лопнуть от злости. Деньги, деньги, деньги… Настоящий денежный дождь, что течет сам в руки приора – но пройдет сквозь пальцы – на осводождение ненавистного Ричарда. Многие не усидят на теплых местах, когда вернется он – король по прозвищу Львиное Сердце. Лучше не думать об этом… Да как не думать!
– Ну скажите сами, брат эконом, – с досадой проговорил он, силясь сохранять хотя бы спокойный вид. – С ума они посходили все, эти люди, что ли?
– Было бы куда как хорошо для нас, если бы они любили Бога так же щедро, как короля, – проворчал эконом.
– Ладно бы еще норманны, но саксы-то, брат эконом, саксы! Что они в нем нашли, скажите на милость?
– Вам этого не понять, отец приор! – холодно произнес сэр Рэймонд Варенн, появляясь в дверях. – Они нашли в нем великую душу. А теперь пошлите-ка писцов пересчитать то, что я принес с моими людьми.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Малютка Джон и повар

Пусто в доме шерифа Ноттингемского. С пышной свитой отправился шериф в Лондон, по зову короля Ричарда, вернувшегося домой. Ох и не хотелось ехать лорду шерифу! Как говорят в народе, чуяла собака, чье мясо съела. Как бы не выплыли наружу сговоры с принцем Джоном да и еще кой-какие темные дела. На ком только мог сорвал шериф злобу перед отъездом. Досталось и повару Майклу – высоченому детине с мускулами уличного акробата. Мясо переварено, утка жестка, в вино переложено пряностей, а они, небось, денег стоят, не растут в огороде под окошком!
– Чтоб тебе паштетом подавиться да сыром отравиться! Чтоб тебе зубы сломать о баранью кость! – бормотал Майкл, начищая медный котел. – Без тебя не знаю, скряга, где пряности растут! Провалиться мне на этом месте, если король Ричард не попотчует тебя таким перцем, что вспотеешь кувыркаться!
– Эй, повар, дай-ка мне поесть!
Майкл сердито поднял глаза: в дверях поварни стоял стрелок Рейнольд Гринлиф – только его не хватало!
– Вашей милости ягненка в вине или голубей в меду? Проваливай подобру-поздорову! Коли не поехал со всеми, так и кормись в трактире.
– Да разве сгодится грубая стряпня трактирщика для желудка шерифова стрелка? Приготовь-ка мне, пожалуй, седло барашка с винными персиками и сливами из Дамаска! А на закуску сойдет копченая лососина.
– На закуску сковородкой по лбу, а на первое блюдо – кулаком поддых! Устраивает? Или трактирщик тебя все-таки лучше накормит? Чтоб я стал стряпать ради одного бездельника…
– Ладно, старина, погорячились и будет. Дай краюху хлеба да кусок ветчины, так и быть, перекушу всухомятку.
– Еще чего, ветчины! Я уж и кладовую запер, и ключи ключнику отдал.
– Эка невидаль, ключи! Кому вспала охота полакомиться ветчинкой, тот и без них обойдется! – с этими словами Рейнольд Гринлиф навалился плечом на дубовую дверь. Дверь заскрипела, застонала, да и выскочила из петель, рухнув вместе с Рейнольдом Гринлифом прямехонько посреди кладовой. Дух захватило от запахов снеди, которой набита была кладовая. И круглобокие бочонки с элем, и меха с вином, и копченья под притолокой. Рейнольд Гринлиф, не теряясь, тут же нацедил себе кружку эля и вгрызся зубами в окорок.
Однако не успел стрелок разделаться с ветчиной, как в проеме выбитой двери появился повар. В руках он держал крепкий меч, а голова его и шея были красными от ярости.
– А ну выходи, покуда я не сделал из тебя фарш! – крикнул он.
– Э, приятель, ты скорее сам превратишься в отбивную! – ответил Гринлиф, вытаскивая свой меч. – Если тебе охота помериться силой, то пошли во двор, здесь негде и развернуться!
– Пошли, наглец ты эдакий, – сказал повар. – Давненько не махал я мечом!
И они вышли на двор и закрутили над головами мечи. Славным рубакой оказался повар Майкл! Но как он ни старался, не удалось ему ни разу задеть Рейнольда Гринлифа. Но и Рейнольд Гринлиф даже не поцарапал повара. Без толку звенела на весь двор стальная музыка сшибающихся мечей – противники были равны.
– Эх, люблю хороший удар! – проговорил Рейнольд Гринлиф, вертясь как детский волчок.
– Да и ты неплох в драке, – тяжело дыша, ответил повар, приседая и отскакивая.
– Так чего ж мы не поделили? – спросил Гринлиф, отражая удар.
– А чего ты залез в кладовую лорда-шерифа? – ответил повар, занося меч.
– А ты с лордом шерифом детей крестил? – спросил Гринлиф.
– И то верно, что мне до его добра, – ответил повар.
– Стыдно такому молодцу, как ты, стучать горшками у очага! – сказал Рейнольд Гринлиф. – Пойдем со мной в Шервуд к Робин Гуду!
– Отчего бы нет, – ответил повар. – Мне, признаться, тут изрядно надоело. А ты, стало быть, из лесных молодчиков, Рейнольд Гринлиф?
– Зови уж меня попросту Малюткой Джоном, – ответил стрелок.
– По рукам, Малютка Джон, – сказал повар. – Удачно, что в доме нету никого, кроме старого сморчка ключника, служанок да мальчишек поварят. Надо подыскать мешок побольше да набить серебряной и золотой посудой!
– Дело говоришь, приятель, – ответил Малютка Джон. – Одно ты забыл – я ведь так и не успел закусить, когда тебе вспала охота поупражняться на мечах. Пойдем-ка сперва в кладовую да пообедаем на дорожку.
– Э, больно уж ты прыток, Малютка Джон, – забеспокоился повар. – В Ноттингеме еще осталось солдат выслать погоню.
– Подумаешь, погоня! – хмыкнул Малютка Джон. – Поверь мне, друг, в Шервудском лесу есть кому ее встретить. Пусть скажут спасибо, те, кто не останется там навек, если их отправят домой задом-наперед на собственных лошадях!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Артур и Джон

По-честному поделили под Дубом-Королем лесные молодцы добычу, принесенную Малюткой Джоном да поваром Майклом из шерифова дома, а ноттингемскую погоню проучили так, чтобы не повадно было в другой раз соваться в лес. Посмеялись вдоволь и над рассказами о том, как был Малютка Джон Рейнольдом Гринлифом. День посмеялись, другой пошутили, а на третий – забыли до поры. Новые заботы пришли к лесным стрелкам – осень настала. Лихое время для разбойников – осень. Для запасов на зиму раскрыты амбары в замках и монастырях. Что ни день – один за другим тащатся по дорогам тяжелые обозы с мукой и медом, с зерном и птицей. Знай поспевай собирать лесную пошлину!
Но и эта веселая пора миновала. Укоротился день, первый ледок засверкал по утрам под ногами. Багрецом и медью окрасились леса. Опустели поля – словно и не кипела на них еще недавно работа. Затихла жизнь, как медведь, готовый завалиться в спячку.
Ко дню Всех Святых упали на землю первые белые хлопья. Приятно сидеть холодным длинным вечером на мягких шкурах вокруг большого костра посреди пещеры. Трещит огонь, пожирая смолистые ветви, пляшут по стенам красные тени, ходит по рукам рог с разогретым вином. Самое время послушать Алана э'Дэйла, все знает певец о давних делах, о седой старине. А уж чего Алан не знает, то и не стоит того, чтоб слушать. Бабка его слыла в округе колдуньей, да и то сказать, куда певцу без колдовства?
– Да, славные были времена, гордые времена. Круглый стол велел поставить король Артур в пиршественной зале – чтоб знали все, что одинаково славны его рыцари, нет среди них лучшего, и худшего нет. Всем равная честь. И король сидел со всеми как равный.
– Алан, спой про Мерлина, волшебника, нечеловечьего сына!
– Нет, лучше про злобную фею Моргану! И как сэр Борс сражался с пустыми латами, оживленными нечистой силой!
– Про Персиваля, которого прятала мать в лесу!
– Нет, лучше про Ланселота Озерного!
– Не все сразу, ребята, – певец неспешно отхлебнул вина и потянулся за лютней. – Про Ланселота, так про Ланселота. Все вы знаете, что звался сэр Ланселот Озерным потому, что рос не как положено человеку. Был он приемышем Водной Феи, и жил в ее перламутровом замке на самом дне. Вышел же он из воды и впервые увидел белый свет уже взрослым. Судьба его вела к замку Камелот, к королю Артуру. Но несчастливая это была судьба, хотя и совершил Ланселот множество рыцарских подвигов во славу Льва на Артуровом знамени. С первого взгляда полюбил Ланселот королеву Гвиневру, жену Артура. А Гвиневра полюбила Ланселота. Но был Ланселот рыцарем, а Гвиневра королевой. И легче им было умереть, чем нанести оскорбленье королю Артуру, славнейшему из королей. И вот они таили свою любовь и страдали. Вот, об этом я и спою.
Негромкие звуки лютни отдались под сводами пещеры, опережая голос певца.

БАЛЛАДА О ЛАНСЕЛОТЕ

Во веки славтесь, Долг и Честь,
Тюремщики Любви!
Ее плененье твердо снесть
Господь, благослови.
Гвиневре в сердце бъется кровь,
С ней рядом – Ланселот.
Он говорит ей вновь и вновь
О царстве Феи Вод.
– Гвиневра, сердца госпожа,
Я истомлен тоской,
Но Вы велите продолжать
Рассказ нехитрый мой.
– Ведите речь, сэр Ланселот,
Мне хорощо до слез.
– На дне я, в царстве Феи Вод,
До отрочества рос.
Жил под хрустальною водой,
И не имел друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Я игры рыб любил смотреть
На синем лежа мху,
А солнце, золотая сеть,
Плескалось наверху
Когда стоял погожий день,
И радовало глаз.
И алая струилась сень
В закатный грустный час.
Не ведал я, что солнце – круг,
Оно плыло, дробясь.
Лиловых водорослей луг,
Мне был как луг для Вас.
Как я любил бродить средь них,
Слагать стихи и петь.
Дно – в перламутрах голубых,
И рыбки – словно медь.
Не ветер кудри колебал
Вкруг детской головы:
Я водных струй теченье знал,
Как знали ветер Вы.
– Ведите речь, сэр Ланселот,
Мне хорошо до слез.
– На дне я, в царстве Феи Вод
До отрочества рос.
Жил под хрустальною водой,
И не имел друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Так детство шло, за годом год…
Мне фея меч дала:
– Король Артур тебя лишь ждет
У Круглого Стола.
О, мальчик, нежное дитя,
Не все стихи слагать,
В закатный час бродить грустя,
И жемчугом играть.
Вначале страшен новый свет,
Возврата нет сюда,
Но, полны радостей и бед,
Затем пройдут года.
Ты станешь вспоминать как сон,
Подводный дивный край.
Дитя, ты рыцарем рожден!
Прощай, навек прощай!
– Ведите речь, сэр Ланселот,
Мне хорошо до слез.
– На дне я, в царстве Феи Вод,
До отрочества рос.
Жил под хрустальною водой,
И не имел друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
И очутившись на земле
Порой цветенья роз,
Я ощутил вдруг на лице
Потоки горьких слез.
Гвиневра! Вышел я со дна,
Там слез не льют у нас!
На вкус горька и солона
Текла вода из глаз.
И, плача, вспомнил я о том,
Что их когда-то лил,
Ловил я капли жадным ртом,
Мне вкус их сладок был.
Я слез с коня и лесом шел.
Как в сладостном из снов
Я узнавал цветущий дол
И гряды облаков.
Я обнимал стволы дубов,
Я пьян был, взят был в плен
Волшебным пеньем соловьев
И замком на скале.
– Ведите речь, сэр Ланселот!
Мне хорошо… до слез!
– На дне я, в Царстве Феи Вод
До отрочества рос.
Жил под хрустальною водой,
И не имел друзей,
А мир мой был совсем иной,
Чем у других людей.
Во веки славьтесь, Долг и Честь,
Тюремщики Любви!
Ее плененье твердо снесть
Господь, благослови!

Певец замолк, замер последний трепет струн. Кто-то поспешил подбросить в костер охапку сушняка – в пещере похолодало. Долго сидели все молча, раздумывая о славе давних лет.
– Опоздал король Ричард на свет появиться, – негромко произнес Робин Гуд. – Ему бы самое место за Круглым Столом. Пировать с друзьми, да подвиги искать по свету. Теперь не те люди, да и дела не те.
– О чем ты, Робин?
– Да не стоило ему опять нашу Англию веселую оставлять. Не успел из плена вернуться – снова в поход. Только узнал с Леопольдом, как опасно великодушничать с низкими людьми – и тут же простил принца Джона.
1 2 3 4 5 6 7 8