где расположились солдаты. Никому не доверяя после побега пленников, он решил сам расставить часовых. Голландцы, отставшие еще в самом начале пути, теперь плелись где-то в арьергарде. Возможно, ливень заставил их сделать привал прямо в лесу, однако капитану не верилось, что старая лиса коадъютор согласился бы подвернуть такому риску красавицу-дочь. Следовательно, их появления нужно ожидать ночью…
Ришери уже подходил к краю деревни и мог различить голоса – это переговаривались солдаты. Вдруг со всех сторон он совершенно явственно услышал шаги. В этих шаркающих звуках чувствовалось что-то зловещее. Капитан был человеком неробкого десятка, но неизвестно почему его внезапно объял ужас – дикий, животный, нестерпимый. Дыхание перехватило, в голове помутилось, и захотелось бежать, бежать, куда глаза глядят, не разбирая ни цели, ни дороги.
Преодолев эту странную волну непонятного страха, он взял себя в руки и, сжав покрепче эфес шпаги, кинулся в сторону костров, не сразу заметив, что солдаты в панике мечутся по лагерю. Вдруг совсем рядом затрещали кусты, и из листвы прямо на него выломилась высоченная сутулая фигура, от которой остро пахло свежей землей. Кто-то пронзительно завизжал в стороне. Длинная холодная рука шаркнула по его плечу. В нос ударил смрад могильника. Ришери показалось, что перед ним – мертвец. Крик застыл у него в горле. В этот момент в паре ярдов от него грохнул пистолетный выстрел.
Вспышка пламени на краткий миг осветила непроглядную темень, и Ришери увидел перед собой существо, будто вышедшее из кошмарного сна, – мертвец, наряженный в мужское платье начала века, с истлевшим лицом, мертвыми пустыми глазницами и провалившимся ртом. На макушке – клок волос, больше похожий на приклеенный пучок пакли. Но уже в следующую секунду пуля переломила покойнику шею, и страшная голова с остановившимися глазами покатилась в темноту. Долговязая фигура зашаталась и с глухим стуком упала на землю. Из темноты вынырнул сержант:
– Это вы, господин капитан? Вы живы?
– Да, Жозеф.
– Нехорошее это место, господин капитан!.. Эти язычники…
– Они не язычники, Жозеф. Разве ты не видел?..
– Нет. А кто же?
– Они не язычники! Они не язычники, – торопливо повторил Ришери. – Они вообще не люди. Они… О, дьявол! Они уже здесь!
Капитан и сержант ринулись к бивачному костру. Со всех сторон на них наступали, дыша в спину, какие-то жуткие существа, и можно было лишь порадоваться, что ночная мгла мешает хорошенько рассмотреть их.
– Боюсь, Жозеф, что мы стали жертвой колдунов вуду, – с трудом переводя дух, пояснил Ришери. – Я в это никогда не верил. Но, кажется, мое неверие посрамлено… Это восставшие мертвецы, которые подчиняются злокозненной воле человека, заколдовавшего их… Но они приближаются!
Будто подтверждая его слова, из-за деревьев одна за другой стали появляться темные безмолвные фигуры. Неверными, но упорными шагами они топали в сторону живых, силящихся скорее попасть в лагерь. Ноги капитана Ришери и Жозефа будто пристывали к земле и плохо слушались. На краю селения с новой силой вспыхнул огонь, освещая клочок открытого пространства перед французами, и они отчетливо увидели отпечатки босых ног, на многих из которых не хватало пальцев, а то и просто голых костей. Ришери почувствовал, как по его спине побежали мурашки.
– Пресвятая Дева! – вскрикнул Жозеф, в ужасе осеняя себя крестом, и указал на шагающих мертвецов. – Они опередили нас!
Тени неудержимо стекались в лагерь, накатываясь, как волны. Зарево плясало над их призрачными головами. Их было несколько десятков, и их шествие напоминало бы гуляния горожан на каком-нибудь столичном бульваре, если бы… У всех у них были темные, неживые лица с остановившимися глазами, а провалившиеся рты расплывались в чудовищных улыбках, больше напоминающих оскал. Некоторые существа были одеты в европейское платье, но какого-то странного покроя – явно не французского и давно вышедшего из моды. Они казались спустившимися в зрительный зал со сцены, где разыгрывали пьесу столь любимого соперником Ришери Шекспира. Но самое нелепое и жуткое заключалось в том, что среди пристойно, хоть и старомодно одетых дворян и купчишек затесались какие-то полуголые краснокожие дикари с искаженными в мерзких гримасах лицами, раскрашенными желтой и белой глиной…
Не хватало слов, чтобы передать все уродство этих отвратительных рож, черты которых напоминали злобные маски. Такие кровожадные физиономии должны были видеть перед собой сподвижники Кордобы и Монтехо, Эрнандес де Кордоба и Франсиско де Монтехо – испанские конкистадоры, прибывшие в первой половине XVI в. на полуостров Юкатан и положившие начало завоеванию племени майя.

когда они, прибыв на Юкатан, кинулись истреблять туземные племена. Наиболее кошмарно выглядели те призраки, чьи тела носили знаки ритуальных церемоний: рассеченные члены, проколотые языки с продернутыми веревками, вспоротые тулова и вырванные из груди сердца были способны довести до истерики даже самого мужественного человека.
Ришери показалось, что он в неурочный час заглянул прямо в преисподнюю. За такую дерзость положено суровое наказание, и оно не заставило себя долго ждать. От толпы упырей отделилась одна фигура и шагнула прямо на него. Мурашки на коже капитана будто превратились в гадких ужей, его сердце сковал ледяной ужас, и Ришери почувствовал, что теряет рассудок. Ему почудилось, что он где-то видел это темное лицо, этот вперившийся теперь в него страшный взгляд…
Этот призрак был он сам – Ришери узнал, хотя узнать было почти невозможно: капитан смотрел, будто в зеркало, на свое собственное лицо, которое перестало быть похожим на себя. Скорее это был двойник капитана Ришери, до мелочей повторяющий детали его внешности, но абсолютно чужой. Парик, черты лица, одежда, фигура – все это было знакомо до боли. Ришери протянул руку, коснувшись собственного носа, глаз, щек… Все вроде бы оставалось на месте. Но напротив стоял точно такой же человек – если только это был человек!.. Пожалуй, только одно отличие можно было заметить: кожа, лицо призрака были практически черными, как будто в лунную ночь в густом лесу капитан смотрел на свое отражение в глубоком мрачном омуте…
Однажды, без спросу заглянув в каюту Лукреции и не найдя ее там, капитан Ришери со скуки посмотрел в зеркало из полированного черного камня, случайно забытого женщиной на столике… Как она рассвирепела, застав его с этой вещицей в руках! В тот момент Ришери показалось, что так, как выглядело его отражение, мог бы выглядеть он сам, если бы был мертв…
Закричав неожиданно громко, гортанно и не узнавая собственного голоса, капитан де Ришери повернулся и бросился бежать, сломя голову, сам не зная куда…

* * *

Бесконечный шум деревьев убаюкивал Лукрецию, но страхи не покидали ее, а тревожные шаги все приближались ко входу в хижину… Женщине казалось, что человек за стеной – если только это был человек! – ей знаком… «Ну почему все это произошло именно со мной? – обреченно подумала она. – Это несправедливо. Я рождена совсем для другого. Величественный замок, модный выезд, изысканные платья… Влияние при дворе, уважение в обществе, муж заседает в Верхней палате… Почему вдруг судьбе вздумалось посылать мне одно испытание за другим? Неужели по той причине, что именно мне суждено извлечь из небытия сокровища конкистадоров? Да, это так! Это перст судьбы, жестокий и неумолимый. Испытание, ниспосланное избранным…»
Лукреция вдруг почувствовала, как она устала, – даже голова закружилась. Она вытащила из-за корсажа клок парусины, в который была завернута заветная карта. Перед глазами плыли какие-то бурые пятна. Лукреции показалось, будто все, что было нарисовано на карте, теперь исчезло. Ее снова охватил ужас, к которому примешивалось предчувствие чего-то, что она не могла толком определить.
В этот момент дверь с шумом распахнулась, и вместе с порывом ветра в хижину ворвалась уродливая плоскомордая шавка, а за ней – Кроуфорд, грязный и страшный. В глазах его сверкала неутоленная жажда мести, а рука сжимала ту самую шпагу.
– Наконец-то я убью тебя, – хрипло сказал он, откидывая со лба спутанные волосы.
Доли секунды потребовались Лукреции, чтобы оценить обстановку и принять решение. Она вскочила и бросилась к мужчине на шею.
– Я люблю тебя, Роджер, – воскликнула она и, царапая рот о жесткую щетину, поцеловала его в губы.
Шпага выскользнула из его руки и со звоном упала на каменный пол. Он прижал ее к себе и жадно вдохнул запах ее волос, ее кожи, ее треклятой нероли. Руки его сами собой стиснули ее тело – такое знакомое, такое забытое, такое прекрасное. Они снова стали одной плотью – два осколка разбитой чаши, той самой, в которую и по сей день так щедро льется вино Каны Галилейской. Они встретились, и острые зубы времени вошли друг в друга, как входят они в механизме часов: маятник качается, звенит молоточек, и время утекает между пальцев, как мелкий океанский песок.
– У тебя есть сын, – шепнула она, заглядывая ему в глаза сверху вниз.
Мучительная судорога пробежала по его лицу, но огрубевшая за десять лет разлуки ладонь лишь крепче сжала ее плечо. Они оба пили из этой чаши…
Собака вдруг зарычала и залаяла. Кроуфорд что-то коротко приказал ей, и животное покорно уселось у двери.
– Харон преградит путь мертвецам и призракам, – сказал он, снова опрокидывая ее на постель.
– Аделаида! Дорогая! Где вы? Откликнитесь! – Дверь слетела с петель и с громким стуком ударилась о стену. На пороге, озираясь, безумно сверкая глазами от только что пережитого потрясения, с обнаженной шпагой в руке, стоял шевалье Франсуа де Ришери.
Увидев полуобнаженную женщину и обнимающего ее мужчину, Ришери издал не то крик, не то вой и одним прыжком очутился возле них. Кроуфорд кошачьим движением скользнул ему навстречу, в руке его блеснул кинжал. До шпаги ему было никак не дотянуться, она лежала как раз позади француза.
– Вот мы и встретились, – сказал Ришери, и судорога пробежала по его красивому лицу. – Я убью вас, сударь.
– Нет, Дик, не убивай его, – вдруг закричала Лукреция и бросилась между ними, заслоняя собой капитана Ришери.
Кроуфорд усмехнулся, и в глазах его полыхнуло бешенство.
– Он не виноват, Дик, они все не виноваты! Это все я, понимаешь?! Только я виновата перед тобой, так меня и убей!
Ничего не ответив, Кроуфорд левой рукой отшвырнул ее к стене, даже не обернувшись в ее сторону.
– Ну что ж. – Он переместился чуть правее, стараясь заставить капитана развернуться, чтобы самому оказаться возле беспечно брошенной шпаги. – Значит, и вправду будет лучше, если я убью вас, как дворянин, а не зарежу, как мясник.
Ришери разгадал его немудреный маневр и, отступив назад, ногой подтолкнул шпагу ее хозяину. Клинок подпрыгнул и, звеня, покатился по полу. Молниеносным движением Кроуфорд подхватил его левой рукой. Теперь они оба были вооружены одинаково – шпагами и кинжалами.
– Оказывается, вы благородный человек! – усмехнулся Кроуфорд, принимая боевую стойку.
– Не все же как вы, – ответил Ришери, наматывая на левую руку плащ и улыбаясь.
– Не надо! – закричала Лукреция.
– Ужасно, леди, – вдруг сказал Ришери, слегка поклонившись ей, но не сводя глаз с Кроуфорда, – ужасно, что это действительно вы убили нас всех. Поэтому я приговариваю вас к жизни. Впрочем, и это я делаю из малодушия. У меня тоже недостает духа расправиться с вами. Живите, живите, как позволяет вам ваша совесть, и помните все. – Ришери замолчал и посмотрел в глаза Кроуфорду. – Ну, что ж вы медлите?
Но Кроуфорд неожиданно опустил шпагу и произнес:
– Я не буду с вами драться. Уходите. Я устал. На серых от напряжения последних дней щеках шевалье вдруг вспыхнул румянец. Пару секунд промедлив, он с лязгом вложил свой клинок в ножны и дрожащей рукой ослабил на горле завязки плаща.
– Она недостойна вас, – вдруг тихо сказал он и, коротко поклонившись, вышел вон. Собака Кроуфорда, до этого момента сидевшая неподвижно, с глухим рыком ринулась следом за ним.
В открытую дверь вдруг потянуло холодом и стали отчетливо видны крупные, как светляки, звезды. Лукреция поднялась и стала собирать свою одежду, в беспорядке разбросанную вокруг.
– Где мой сапог, Роджер?
– Там же где и мой, Лу.
Они одновременно плюхнулись на разгромленную кровать и замолчали.
– Курить хочется, – сказала она.
– Могу предложить только листья коки, – ответил он. – Да и те – пожевать.
– Давай.
– Для начала надо найти мой кисет.
– Так ищи.
– Сама ищи.
Лукреция ткнула его в бок локтем. Он обнял ее за плечо, и они снова умолкли.
– Что делать будем? – спросила она.
– Разойдемся по позициям, а там видно будет.
– Но как я вернусь в лагерь к Ришери?
– Молча, а лучше плача и рыдая. Карта-то у тебя.
– Можно подумать, ты не помнишь ее наизусть.
– Кстати, а зачем нам сокровища?
– Ты сам всю жизнь твердил, что они сделают из тебя человека.
– Врал. А тебе зачем?
– Я очень много трачу. Химия, рецепты тинктур, шелковые чулки, новые платья – ты сам знаешь, мне никогда не хватает наличности.
– А мое поместье – под опекой отчима.
– Ты по-прежнему связан с ним?
– Крепче, чем раньше.
– Дьявол, где же твои листья?
– У тебя под задницей, дорогая.
Она нащупала рядом с собой вышитый кисет, и горькая улыбка мелькнула в уголках ее рта.
– Я вышила его тебе к Рождеству. Помнишь?
– А я подарил тебе зеркало.
– Оно у меня.
– Разве?! – насмешливо произнес он, протягивая ей морионовую полусферу с ручкой из потемневшей слоновой кости. – Ты сказала, у меня есть сын?
– Ему почти десять, – кивнула она, пряча в карман зеркало майя.
– Так вот почему ты не вышла тогда…
– Да.
– Мы были дураками, Лу?
– Мы и сейчас такие, Дик.
– Что делать будем? – спросил он.
– Разойдемся по позициям, – ответила она.
– Но я…
– Надо выбирать, Дик. Или мы вместе, или каждый сам по себе.
– Мир выталкивает нас.
– Мир любит тех, кто живет по его законам.
– Мы – неудачники?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36