Маккуин отступил на шаг и спрятал револьвер под сюртуком.
– Согласен. Что ж, мне кажется, в остальном я своего добился.
– Да, добился, дьявол тебя возьми! Выкладывай, что тебе от меня нужно. Я слушаю.
Фортунато скрестил руки на груди и принял невозмутимый вид.
– Гасиендадо в Соноре и Чиуауа верны императору, – начал Маккуин.
– Я бы не назвал это верностью, – перебил его Ник. – Они будут поддерживать любого, кто признает их феодальные привилегии.
– Да, это так, но существует небольшая группа фанатиков, которые знают, что французы собираются уйти из Мексики и бросить их на растерзание республиканцам. И им не удастся подкупить такого человека, как Хуарес.
– Следовательно, они хотят, чтобы он был мертв, – мрачно заключил Фортунато.
В этом был смысл. С уходом Хуареса они могли бы найти подходящую личность, чтобы заполнить политический вакуум, а может быть, даже отделить северные штаты от остальной территории республики.
– Как вижу, ты уже сам догадался. Как один из крупнейших землевладельцев в штате, ты можешь проникнуть в их замкнутый кружок и добыть для нас важную информацию об их планах, особенно о подготовке покушения на президента.
– А как я это сделаю? Я был солдатом, а не шпионом.
– Ты был наемным солдатом, – поправил его Маккуин.
– Я выбирал, кому служить.
– Да, в редких случаях ты проявлял удивительную разборчивость. Например, в Гаване. – Маккуин заметил, что его намек понят, и продолжил: – Ты получишь, несомненно, приглашение на бал, который дон Варгас дает в честь прусского принца из окружения Максимилиана.
– Варгас участвует в заговоре против Хуареса? – Ник был изумлен. Он слышал, что старый приятель его отца склонен отсиживаться в глуши, предаваясь разврату и чревоугодию, а никак не заниматься политическими интригами.
– Варгас – формальный глава заговорщиков, – пояснил Маккуин. – За ним кто-то стоит… кто-то достаточно проницательный, чтобы понять, какую большую роль играет Хуарес в мексиканской драме.
– И ты хочешь, чтобы я выяснил, кто этот тайный вождь?
Маккуин вел разговор о шпионских делах так же бесстрастно, как будто речь шла о закупке скота.
– Заговорщики наверняка будут разрабатывать план нападения на Хуареса, решать, где выгоднее всего нанести удар. В горах возле Эль-Пасо президенту возможно обеспечить надежную охрану, но далее к югу, на пути в столицу, это сделать будет труднее.
– Ты надеешься, что Варгас доложит мне о своих планах? – с иронией спросил Ник.
– Разумеется, не надеюсь, но благородный дон Лусеро вхож в такие места, куда моим информаторам дорога заказана. Мне надо знать, где и когда они нападут. Ты получишь инструкции, как передать полученные сведения. Порфирио Эскандидо – мой агент в Соноре. Если что-то случится с ним, Хиларио и Грегорио знают, как выйти на связь с местными хуаристами.
– Я понял, что Хиларио вычислил уже давно, что я не Лусеро, но я не думал, что он еще к тому же разведчик Хуареса.
– Внешность может быть обманчива. Я уверен, что из вас получится превосходный агент, дон Лусеро.
– Я не люблю, когда меня шантажируют. Как только попытка покушения провалится, я прекращу всякую связь с вами. Я не желаю работать ни на вас, ни на ваше правительство.
– Вы работаете на Хуареса. Не думаю, что этот ваш труд останется без вознаграждения. Он победит в этой войне.
– А это значит, что вы и ваше правительство оседлаете Мексику!
Фортунато, не прощаясь, повернулся и зашагал прочь.
«Ты вжился в роль гасиендадо. Не ожидал я подобного от гринго», – про себя отметил Маккуин. Убедившись, что его пребывание в корале осталось незамеченным, он возвратился в дом.
Но все же их встреча не ускользнула от посторонних глаз. Инносенсия отряхнула солому, набившуюся ей в волосы, и расправила смятые юбки. После приятного времяпрепровождения в компании одного из новых вакеро она, расставшись с ним, уснула. Разбудили ее голоса. Двое мужчин разговаривали по-английски. Один из них был дон Лусеро. Она осторожно подкралась к чердачному окошку, откуда могла подслушивать.
Знание Инносенсией иностранного языка было, разумеется, очень скудным, но она прожила пару лет у тетки в Гуаймасе, где североамериканские и английские золотоискатели делали привал перед броском в Калифорнию. Запаса слов, приобретенного там, ей хватило, чтобы понять смысл разговора.
Неудивительно, что прежний любовник не пустил ее в свою кровать. Этот человек не кто иной, как нищий ублюдок, гринго, занявший место Лусеро и одурачивший всех. К тому же он еще служит хуаристам.
Дождавшись, когда Хиларио и Гомес разошлись, Инносенсия поспешила из конюшни обратно на кухню, размышляя на ходу, как лучше использовать добытые ею опасные сведения.
13
Войдя на кухню, Мерседес застала там, вопреки ожиданиям, только одну Ангелину, подающую на стол свежеиспеченный хлеб.
– Где Розалия?
– Думаю, еще занимается с падре Сальвадором.
– Это непорядок, – твердо заявила Мерседес. – Я позову ее к столу и объясню падре, что ритуал в доме должен соблюдаться.
Но священник, встреченный ею на лестнице, сказал, что отпустил девочку с урока в положенное время.
Мерседес, помня, что Розалия любит играть в цветнике, разбитом во внутреннем дворике, устремилась туда. Она действительно нашла девочку, почти скрытую растениями, которые были гораздо выше ее роста. Малышка сотрясалась от рыданий, когда она заключила ее в свои объятия.
– Кто обидел тебя?
– Она правда мать моего папы? – захлебываясь слезами, спросила девочка.
– Ты спрашиваешь о донье Софии? Да, конечно, это его мать. Ты встретилась с ней?
– Я случайно заглянула в ее комнату… Я хотела только спросить…
– Что? – встрепенулась Мерседес.
– Что она и вправду моя бабушка. Моя мама умерла, но у меня есть теперь папа и… ты мне кажешься моей мамой… Скажи, ведь это так?
Как объяснить девочке, чтобы раньше времени не ранить ее сердце, положение незаконнорожденного ребенка в доме хозяина? И каковы ее отношения с Розалией?
Все, что было связано со старой сеньорой, пугало и саму Мерседес. Она решила один раз и окончательно повесить засов на эту комнату мрака.
– Никогда не входи к ней. Ее уста источают ложь.
Девочка заплакала:
– Как может сеньора лгать? Она показалась мне святой… Но ей было так одиноко в темной комнате… Я пожалела ее…
Мерседес крепко прижала к себе малышку, как будто на них обоих внезапно надвинулась грозовая туча. И ведь действительно ядовитый язык злобной старухи может разить, подобно молнии.
От нее исходили невидимые, но пугающие флюиды. Лусеро после последнего разговора с матерью вернулся вне себя и заперся в кабинете, чтобы накачаться допьяна бренди. Это было так не похоже на нового Лусеро, которого Мерседес старалась или, вернее, уже успела полюбить.
Усадив Розалию за стол, где Ангелина выставила свои кушанья, Мерседес, словно разъяренная хищная птица, взлетела по крутой лестнице к покоям доньи Софии.
Там все было по-прежнему. Старуха сидела у окна, обложенная подушками. На то, что невестка ворвалась к ней, даже не постучавшись, старая донья не обратила внимания.
– Я хочу побеседовать с вами, донья София! – сказала Мерседес и без приглашения уселась рядом со старухой на жесткий стул с прямой спинкой.
Такое поведение невестки несколько рассердило старуху. Ее мертвенно-бледные щеки окрасились румянцем.
– Ко мне не входят без стука и не затевают разговоры без моего согласия.
Для нее появление Мерседес было явной помехой мрачным ее размышлениям.
– Я, конечно, виновата, сеньора, простите за мою несдержанность. И я пришла извиниться за пятилетнюю несмышленую Розалию, которая осмелилась нарушить ваш покой. Ей, глупенькой, так хотелось увидеть вас.
– Зачем ты возишься с ней? Она не твой ребенок, – процедила сквозь зубы донья София.
– Но она дочь моего супруга… и ваша внучка.
– Мало ли куда раскидывали свое семя мужчины из рода Альварадо. Позаботься о своем лоне, чтобы оно дало нам наследника. Иначе придется обращаться к Святой церкви с прошением о признании вашего брака недействительным.
Мерседес вскочила, выпрямилась во весь рост.
Она – здоровая и молодая – возвышалась над больной старухой и обрушивала на нее грозные признания:
– Ни одно слово, произнесенное вами, донья София, ни один злобный донос не прервет наши отношения с Лусеро. С тех пор, как он вернулся с войны, мы муж и жена. Он не покинет меня, даже если я бесплодна.
Донья София прошамкала в ответ:
– Бесплодные супруги не раз появлялись в семье Альварадо. И всегда церковь утверждала развод, потому что Господь не одобряет подобные браки.
– Но мой муж сейчас следует по пути Господнему. Он признал свое дитя, рожденное вне брака, он любит меня, свою законную жену.
– О какой любви ты говоришь! – попыталась возвысить голос донья София, но задохнулась и продолжала хриплым шепотом: – Все мужчины рода Альварадо – развратники, насмехающиеся над священными узами брака, которыми нас, женщин, связала церковь. Если ты желаешь остаться хозяйкой Гран-Сангре, которой стала благодаря трудам своим в его отсутствие, так роди ему сына. Моли об этом Господа, несчастная жена…
Донья София прикрыла веки, давая знать, что разговор с невесткой закончен.
Мерседес ушла из покоев старухи с тяжелым ощущением. Правда была высказана ей в лицо, и отрицать это было невозможно.
Жуткое чувство одиночества в наступающих тревожных сумерках охватило ее. Она отправилась на конюшню, жестом отпустила слугу, предлагавшего ей помощь, оседлала лошадь и выехала за пределы поместья к ближайшим холмам.
Местность и ей, и лошади была знакома, дорога наезжена. Буффон выразил желание сопровождать ее и с лаем носился по кустам, вспугивая притаившихся там на ночь птиц.
Но вдруг заливистый лай пса стал истеричным, лошадь встала на дыбы, и Мерседес сначала услышала тихое, но злобное рычание, а потом ощутила на себе взгляд мертвенных глаз притаившейся в засаде пумы.
Мерседес схватилась за ружье, притороченное к седлу, но бешеный рывок перепуганной лошади скинул ее на землю. Удар о камни причинил ей страшную боль, в глазах помутилось. Она осталась безоружной, лошадь ускакала, а красивый закат сменился перед глазами темной завесой.
Мерседес перевернулась, встала на колени. К ней постепенно вернулось зрение, но сразу же она похолодела от ужаса. Только Буффон, захлебывающийся лаем, отделял ее от готового к прыжку могучего зверя.
Мерседес услышала металлический лязг. Ружье упало с седла лошади, в испуге метнувшейся в сторону. Это давало ей хоть какую-то надежду, но до оружия надо было еще дотянуться.
Пользуясь отчаянной защитой верной собаки, Мерседес медленно поднялась и шагнула к упавшему на камни ружью. Хищная пустынная кошка позволила ей поднять оружие, потому что в это время сражалась с защитником Мерседес.
Она впилась в горло Буффона, и оба животных слились в один клубок, борясь за свою жизнь.
Выстрел Мерседес мог поразить и Буффона, и его врага. Она тщетно пыталась прицелиться в гибкую хищницу, впившуюся когтями и распластавшуюся на теле собаки.
Животные катались по земле, грозно рыча и нанося друг другу раны. Жуткой этой схватке, казалось, не было конца. Несколько раз Мерседес вскидывала ружье и тотчас же отказывалась с отчаянием от попытки выстрелить. Шкура собаки все больше покрывалась ранами, верный Буффон истекал кровью, а Мерседес не могла спасти его.
Вдруг сильная мужская рука перехватила ствол неуверенно вздрагивающего в ее руках французского ружья.
– И не пытайся стрелять! – процедил сквозь зубы ее муж.
Он выхватил из ножен кинжал, уже не раз обагренный кровью.
– Не надо, Лусеро!
– Так ты убьешь собаку. Этим все и кончится, – хладнокровно объяснил мужчина. – Отвернись и не смотри. Ради Бога, слушайся меня.
В закатном луче сверкнуло широкое лезвие ножа.
Пума уже успела царапнуть по брюху собаки, и этот мощный удар вызвал новое обильное кровотечение. В мозгу Буффона еще гнездилась ярость и желание загрызть противника, но сил для этого оставалось все меньше.
Пес продолжал сражаться, но дикая кошка взгромоздилась на него, и когти ее готовы были разорвать на части трепещущее под ней живое тело.
Николас вонзил нож в хребет хищника, чуть пониже бешено извивающейся, узкой, подобно змеиной, головы. Он знал, куда нанести смертельный удар. Сквозь визг и рычание животных до слуха Мерседес донесся зловещий хруст костей.
Пума сразу обмякла, еще слабо трепыхаясь и бессильно скаля зубы, а потом свалилась, бездыханная, на обагренные кровью камни.
В горле у Мерседес застрял крик. Она не чувствовала под собой ног от перенесенного ужаса.
Николас застыл на месте с окровавленным ножом в руке над поверженным противником.
– Лусеро! Слава Господу, ты жив!
– Впервые я слышу от тебя приятные слова. До этого ты меня проклинала и желала, чтоб я сгинул на войне.
Она не стала отвечать ему.
Мерседес огляделась, увидела, что его конь и ее лошадь мирно выискивают траву поодаль среди камней, что кровь, покрывающая его тело, не от полученных им ран, а от убитой хищницы, и тогда она обняла его голову, притянула к себе, желая поцеловать его со всей искренностью.
Какой жаркий был этот поцелуй! Их губы пересохли от зноя, но, когда его язык ласково коснулся ее языка, появилось ощущение сладостной прохлады.
Отдышавшись после поцелуев, они заговорили.
– Ты безумец… – сказала она.
– Почему? – спросил он.
– Ты бросился на пуму лишь с одним ножом. Такого не позволил бы себе ни один вакеро.
– Ты льстишь мне.
– Ты так храбр… Разве мог какой-нибудь другой мужчина решиться на такое?
– Ты была в опасности. И твой пес…
– Спасибо тебе за Буффона.
Этот простой обмен короткими фразами на поле кровавой битвы значил для Мерседес больше, чем ночь любви в супружеской постели, оскверненной прежними потаскухами.
Наступил момент, когда она ощутила истинную любовь к мужчине, назначенному ей супругом при венчании в храме. Но неужели какая-то ошибка произошла там, под святыми сводами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57