https://wodolei.ru/catalog/leyki_shlangi_dushi/gigienichtskie-leiki/Hansgrohe/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Синие глаза его ярко горели.
Улыбаясь про себя, он отвернулся от комода и перевел задумчивый взгляд на широкую кровать. Таунсенд была права: он действительно устал. Слишком устал для тех сомнений, которые, он знал, возникнут у него к утру. И поэтому поспешно разделся, умылся в эмалированном умывальнике, стоявшем в маленьком алькове за занавеской. И, стащив сапоги, задул свечу, вытянулся во весь рост на кровати и почти мгновенно уснул крепким сном, какой по справедливости должен бы дароваться лишь праведникам.
18
« Ба » , – подумала Таунсенд, наклонясь, чтобы сорвать пучок листьев пижмы и положить в корзинку, которую она несла в руке. Повар и его помощники ухаживали за огородом, где на ровных грядках росли лук, сельдерей, капуста, морковь, клубника, но травы Таунсенд выращивала сама. Она была удивлена, узнав, что никто в Сезаке или в соседней деревне ничего не смыслит в медицине, а так как ближайший доктор жил в восьми милях от замка, в городе Вилландри, она решила обучить свою домоправительницу смешивать эликсиры, мази и жаропонижающие средства. Она рассчитывала заготовить достаточное количество лекарств, чтобы хватило всем обитателям замка на предстоящую зиму, когда она уже будет в надежном месте – дома, в Бродфорде.
«Ба», – снова подумала Таунсенд, поглубже надвигая шляпу, чтобы ее не унесло ветром. Солнце немилосердно припекало, спина у нее болела. По правде говоря, у нее не было уверенности в том, что она вернется в Норфолк до наступления зимы. Ян Монкриф находился в Сезаке уже целых четыре дня и до сих пор ничего, ни единого слова не сказал о том, с какой целью приехал, как долго собирается пробыть здесь и что намерен предпринять в отношении их брака; ничто даже намеком не подсказывало ей, чего она может в будущем от него ожидать.
«Ни одного часа из этих четырех дней не провел он в моем обществе», – с огорчением подумала Таунсенд. Вместо этого Ян то и дело выезжал на виноградники с виноделом господином Серо и двумя его сыновьями, а по вечерам обсуждал с ними состояние почвы, сорта лоз и виды на предстоящий урожай. Таунсенд ценила помощь Яна и видела, как все Серо уважали за его знания. Однако ее обижало, что он легко сходится с работниками Сезака, но, судя по всему, совершенно не собирается посвящать ее в свои планы. Была ли это с его стороны игра, рассчитанная на то, чтобы заставить ее врасплох? Или он просто хотел подразнить ее?
– Да, это, конечно, действует, – процедила Таунсенд вслух.
– Что именно?
Она удивленно ахнула, круто повернулась на каблуках и ткнулась прямо в широкую грудь Яна. Пунцовая от смущения, она наклонилась, чтобы подобрать высыпавшиеся из корзинки растения, думая о том, как несправедливо, что он выглядит таким свежим и спокойным после целого утра на жаре и в пыли. Ей был неприятен уже сам его вид – с непокрытой головой, в рабочей одежде и тяжелых сапогах, потому что без напудренного парика, башмаков с пряжками и вышитого шелкового белья, – столь непременных для Версаля, – он представал перед ней в своей истинной сути.
Он больше не выглядел изможденным, измученным, каким был по приезде сюда, и ей страшно не хотелось признаваться себе в том, что скрытое женское начало в ней не может оставаться равнодушным к его мужской силе. При этой мысли она вновь залилась краской и с нескрываемой враждебностью взглянула на него.
– С вашей стороны некрасиво подсматривать за мной.
– Подсматривать? Я уже десять минут стою у ворот. Разве вы не заметили?
Таунсенд перевела дух. Она не даст ему вывести себя из терпения.
– Нет, прошу прощения, не заметила.
У Яна дернулись от волнения губы при виде белокурого локона, выбившегося из-под широкополой соломенной шляпы, и скромного шейного платка на груди ее муслинового платья. Он не хотел признаваться, но он намеренно следил за ней, очарованный неожиданно представшей перед ним картиной: его юная белокурая жена собирает в саду цветы, руки и плечи ее обнажены, а лебединая шейка выступает из выреза платья. На память невольно пришла их первая встреча – ведь тогда она тоже была непричесана, тоже краснела, смущалась. И растревоженный воспоминанием об этой «дочери болот», он вдруг помрачнел. Слишком большое расстояние отделяло ту девчушку от этой настороженной взрослой красавицы, смотревшей на него с откровенной враждебностью. Прошло менее полугода, если измерять временем, и бесконечно давно, если учесть нанесенные ей обиды и глубину разделявшей их пропасти.
– Может быть, вы сочтете нужным послать за Китти, – коротко сказал он и, вынув свой носовой платок, наклонился, чтобы стереть грязь со щеки Таунсенд. – Таланты вашей теперешней горничной кажутся мне несколько э... э... деревенскими.
– Разве Китти все еще в Версале? – быстро спросила Таунсенд. Она могла бы пропустить мимо ушей это неприятное замечание о ее внешности, соблаговоли он сообщить ей о Китти, не дожидаясь расспросов. Из всех огорчений – видит Бог, у нее их теперь множество! – самым большим было то, что Китти осталась в Версале. Но что она могла поделать? Она собиралась послать за Китти, как только вернулась из Рамбуйе в Париж, но в городе возобладало насилие, и пришлось под страхом смерти бежать на юг.
А здесь, в Сезаке, Таунсенд, конечно же, не решалась послать Китти весточку из боязни, что даст знать о своем пребывании и Яну. Впрочем, это оказалось тщетной предосторожностью, потому что он явился и поколебал уважение к ней слуг, критикует ее одежду и при этом выглядит, на беду ей, дьявольски красивым. И Таунсенд внезапно решила, что с нее всего этого довольно, и открыла рот, чтобы заявить ему об этом.
– Китти и Эмиль в Париже, – неожиданно произнес Ян.
– Что? – она так изумилась, что позабыла все, о чем хотелось сказать.
– Я оставил их в Париже, а сам приехал сюда, в Сезак. У меня было предчувствие, что вы все еще здесь.
– Да? – холодно обронила Таунсенд.
– Я полагал, что вряд ли вы успели уехать в Англию. Ведь все лето по деревням бродили вооруженные дубинками крестьяне.
Тон его был резок, и Таунсенд горделиво вскинула голову. Вряд ли его привело сюда беспокойство о ней. После того, как он использовал ее как приманку для Сен-Альбана!
– Сегодня же пошлю за Китти, – сказала она решительно. – И за Эмилем тоже. Если, конечно, вы намерены пробыть здесь достаточно долго, чтобы нуждаться в его услугах.
– Мне казалось, вы сказали мадам Оретт, что я здесь желанный гость? – отплатил он ей той же монетой.
Она подавила в себе желание ударить его.
– Конечно. Оставайтесь здесь, сколько хотите. В конце концов, это также и ваш дом.
Тряхнув головой, она повернулась и ушла, а он еще имел наглость улыбнуться ей вслед. Будь он проклят! Видно, не забыл, как легко обезоруживала ее его улыбка. Но теперь верх взяла она. И будет терпеть его присутствие только до осени, а затем уедет домой, в Англию.
Теперь они сидели в столовой вдвоем, друг против друга, за длинным и узким столом, а слуга подавал им свежевыловленного в Лауре палтуса и тушеные овощи. Высокие окна были открыты, и легкий ветерок колебал красные занавески из дамасского шелка. Решив сохранять вежливость, Таунсенд рассказывала Яну услышанную от господина Бретона историю Сезака. Она объяснила, что замок оказался во владении Хейлов благодаря ирландцу по имени Ричард Блейкли, который прибыл во Францию на том же корабле, на котором был отправлен в изгнание шотландский король Яков II.
– Ричард Блейкли женился на девушке из семьи Боревэ, которая построила замок Сезак на земле, пожалованной им Франциском I за службу короне. Когда Ричард умер, не оставив потомства, замок перешел к сестре его жены, а затем, после нее, к другим потомкам по женской линии. Последней владелицей Сезака была Генриетта Боревэ, которая в 1780 году незадолго до своей смерти заново его обставила. Она была незамужней, не имела здравствующей родни, и наследство поэтому вернулось в Ирландию, снова к Блейкли. Моя прабабушка по материнской линии была урожденной Блейкли. Это она вышла замуж за одного из Хейлов, родственников Изабеллы.
– И была еще тетка вашей матери, которая вышла замуж за другого Хейла, – напомнил Ян, – племянника Изабеллы, Арчибальда. Таунсенд кивком подтвердила его слова и продолжала:
– Так замок перешел ко мне. Хотя думаю, что, будь я мужчиной, он достался бы родственникам Изабеллы. Странная семейная причуда, не правда ли, передавать такие обширные земли и такой замок дочерям, а не сыновьям?
Ян подумал о том, что Таунсенд выпала нелегкая задача – вернуть к жизни разрушавшийся замок. Жак Серо кое-что рассказал ему о состоянии здешних дел и отозвался о своей молодой госпоже чуть ли не с благоговением. Но Яна, знавшего леди Кэтрин Грей, не особенно удивляли недюжинные успехи ее падчерицы и он честно признал:
– Нет, – это было, наверное, самое мудрое из всех решений Ричарда Блейкли.
И при этом так взглянул на нее, что Таунсенд затрепетала и мысленно порадовалась, что их разделяет такой длинный стол.
– Мне, пожалуй, пора за работу. Предстоит просмотреть множество разных бумаг, – сказала она и, резко отодвинув стул, встала.
Она чуть не запуталась в своих юбках, спеша покинуть комнату. Ян закусил губу, чтобы скрыть от лакея улыбку. Его жена была упряма и недоверчива, как дикая кобылка, и чем неувереннее она становилась в его присутствии, тем более самоуверенным становился он, хотя после той сцены с Сен-Альбаном на дороге в Рамбуйе считал, что он навеки потерял ее.
При этом воспоминании улыбка сбежала с лица Яна. Сильнее резкой боли, которую он ощутил, когда, наконец, очнулся в мрачном зимнем салоне замка Рамбуйе, было отчаяние, охватившее его от мрачных слов, произнесенных Эмилем. Он не хотел им верить и, вместе с тем, не сомневался в их правдивости. Добравшись при первой же возможности до Версаля, он сам убедился, что Таунсенд там нет.
Он был тогда слишком слаб, чтобы совершить еще одно путешествие, поэтому послал Эмиля в Париж разузнать, где она, но узнал лишь о том, что город объят пламенем. Его зять винил во всем короля и министров. Пытаясь вернуть себе контроль над страной после того, как клятва в Зале для игры в мяч фактически лишила его власти, Людовик пошел на неслыханные уступки Национальному собранию: предложил новую систему законов, объявил конец крепостничеству и ненавистному приказу о заточении без суда. Однако упрямо и, по мнению некоторых, глупо отказался отменить привилегии духовенства и дворянства, отделявшие их от прочих слоев общества. Известие об этом было встречено гробовым молчанием третьего сословия, хотя остальные депутаты с неописуемым энтузиазмом возглашали: «Да здравствует король!» Затем Людовик зачитал им решение, по которому создание Национального собрания объявлялось незаконным с самого начала, и посему приказывалось немедленно его распустить. После чего, не добавив ни слова, он покинул зал.
Депутаты третьего сословия, тем не менее, остались на своих местах. Графу де Мирабо не потребовалось много времени, чтобы убедить их подтвердить клятвы, данные ими в Зале для игры в мяч три дня назад. Как ни странно, к ним присоединились некоторые представители духовенства и дворянства, очевидно, разделявшие их взгляды. Именно это неожиданное отступничество и знаменовало собой конец правления Людовика XVI.
В Париже эти новости были отпразднованы фейерверком и шествиями. Последовали хлебные бунты, а так как эмоции достигли немыслимого накала, – ни в чем не повинных людей избивали и убивали за отказ перейти на сторону третьего сословия. Поскольку в Париже не хватало полиции, чтобы защитить город и обеспечить распределение хлеба, Людовик был вынужден отозвать шесть полков со швейцарской границы. Многие восприняли это как жест отчаяния, каким он и являлся, и когда известие о штурме Дома инвалидов и Бастилии достигло наконец Версаля, Яна больно кольнула мысль о том, что Таунсенд находится в городе одна. Он бросился в Париж, не обращая внимания на слезные мольбы Флер и ее предостережения, что он истечет кровью. Сестра была права, почти так и случилось, силы вернулись к нему только через месяц с лишним, и тогда он отправился в Сезак, где был принят как чужой, как человек, вторгшийся в богатую и полнокровную жизнь, которую Таунсенд удалось создать без него.
Охваченный внезапной тревогой, Ян вышел из столовой и принялся бродить по саду. Солнце сильно припекало, и относительную прохладу можно было найти только возле стен. Засунув руки в карманы бриджей, Ян запрокинул голову, чтобы рассмотреть изумительную резьбу, украшавшую окна и открытые галереи. Он думал о том, как смягчился голос Таунсенд, когда она рассказывала ему за обедом историю Сезака. Да, она все больше привязывалась к этому месту, хотя, возможно, сама того не замечала. Тоскливое чувство, пугающее и раздражающее одновременно, наполнило его душу. А следом вернулась былая, на время забытая, мечта – мирная жизнь с Таунсенд здесь, в Сезаке, вдали от интриг и наскучившего этикета Версаля или сурового нищенского существования в Шотландии. И он мучительно размышлял над тем, осуществима ли эта мечта?
Он усмехнулся. Мог ли он предвидеть, что его ненависть к Анри Бенуа и жажда мести, которые жгли его и придавали ему силы на протяжении девяти долгих лет, уничтожат то, что, возможно, возникло бы между ним и Таунсенд? И что ему, оказывается, так дорого!
Он опустил голову. Выражение его лица показывало, что в эту минуту он впервые в жизни ощутил угрызения совести. Но он знал, что ему будет непросто признаться в этом жене. Эти слова никогда не заставят ее забыть нанесенную ей обиду, да она им и не поверит. Слишком часто предавал он ее незамутненную веру в него и ее любовь и обращался с ней так, словно она ничего для него не значила. По жестокой иронии судьбы, именно он имел глупость сам в это поверить.
Ян побрел назад по мосту, перекинутому через замковый ров. Лебеди плескались среди водяных лилий, и он на миг склонился над низким каменным парапетом, наблюдая за ними.
Поверь он в то, что Таунсенд разлюбила его, не колеблясь, вернул бы ей свободу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44


А-П

П-Я