– Ну, это мы еще посмотрим и, может быть, завтра ему чипчик вывесим, – сказала Ульяна.
– За что, Яновна? – ужаснулся Федя.
– Какое имел право передоверять машину? – уже строго спросила она.
– Да я же только Агафону Андрияновичу!
– А при чем тут Агафон Андриянович, он что, твой сменщик?
– Он лучше Сеньки водит. Я с ним два гона проехал. Дай бог каждому, чтобы так знать машину, как он знает…
– Скажите пожалуйста! А ты знаешь, сколько он огрехов наделал? Я еще в темноте не все рассмотрела. Завтра проверю, и будет вам чипчик, Феденька! – подзадорила она.
– Не может быть, Агафон Андриянович? – светя на обоих своим фонариком, обеспокоенно спрашивал Федя.
– Ни одного огрешка. Честно пахал, – вступился Агафон. – Спасибо, Федя, за доверие. Ты домой заходил?
– Да, забегал на минутку… – неохотно ответил Федор. Выключив фонарь, добавил: – Содом и Гоморра… Не обращайте внимания, Агафон Андриянович. Я тоже от них сбегу, наверное…
Агафон помолчал. Передав Феде очки, отошел в сторонку. Ульяна уже знала все подробности, но тем не менее ей было приятно, что племянник Агафьи Нестеровны на стороне Агафона. Не желая продолжать разговор об этом событии, попросила у Феди еды. Она была очень голодна, да и Агафона надо было чем-то покормить. Федя быстро сбегал в будку и принес краюху черствого, заветренного хлеба. Ничего другого от ужина не осталось.
Всю дорогу шли медленно и с аппетитом ели крошившийся в руках хлеб. Говорили мало. Прогулка успокоительно подействовала на обоих. Когда уже подходили к ферме, Ульяна сказала:
– Ты пройдешь к себе, а я быстренько сделаю яичницу. У меня есть сало и домашние коржики.
Агафон поблагодарил и от угощения не отказался. Спросил, как она здесь питается.
– Когда у механизаторов кормлюсь, когда дома. Молоко, яйца беру. Керосинку завела. У скотниц, тех, что в общежитии находятся, тоже керосинки. Все прокоптили… Сколько раз говорили Захару Петровичу: надо организовать кухню, а при ней столовую, ну, коллективную вроде. Пока можно по очереди готовить. На всех-то проще. А он, «по всей вероятности», только ухмыляется. Зато себе кабинет отделал, а сам там и не сидит, – жаловалась Ульяна.
Агафон не видел кабинета управляющего и решил завтра же заглянуть туда и одновременно посмотреть смету расходов. Интересно было узнать, за счет каких средств отделан кабинет. Об организации кухни-столовой тоже следовало подумать. Разговор с Ульяной дал повод поразмыслить над тем, как он будет здесь питаться.
Доярок и птичниц дома не застали. На фермах работали молодые девушки, уходившие, как сообщила Ульяна, каждый вечер на деревенский «пятачок» или же в клуб, где раза три в неделю показывали старые, истрепанные фильмы. Остальные дни в клубе устраивались танцы, изредка приезжали скучные лекторы; правда, не все были нудными, попадались и настоящие знатоки своего дела и «толкали» интересные доклады. Но посещение лекции зависело от афиши, всегда приглашавшей публику на танцы. В общем, сама Дрожжевка и отделение «Вишня» с прилегающей к ней деревней Ольшанкой в вопросах культурного времяпрепровождения молодежи пока мало чем отличались от деревень Калязинского района, о котором Агафон знал все доподлинно. Устало передвигая занемевшие ноги, подошли к общежитию и на минутку остановились, прислушиваясь к звонкоголосому девичьему пению, доносившемуся из темноты. Молчали. Каждый думал о своем. Агафон о том, как проведет ночь и чем его встретит утро. Ульяна прикидывала в уме, когда она теперь увидит Марту, чтобы чистосердечно рассказать о трудно прожитом сегодняшнем дне, который сделал ее неожиданно взрослой и духовно закаленной.
Ночь сгущалась и свежила лицо горным воздухом. За фермой ритмично стучал движок, дававший свет помигивающим на столбах лампочкам.
– Пойду, – чуть слышно сказала Ульяна, – что-нибудь придумаю с ужином.
Агафон хотел было возразить, но слова только лениво шевельнулись в усталой голове и куда-то мгновенно исчезли. Ульяна ушла. Он пошел было следом за ней, но, поднявшись на последнюю ступеньку крыльца, помедлил. В каком-то туманном самозабвении пробрался к себе в комнату, где уже стояла на столе сковородка с шипящим салом и расплывшимися в ней яичными желтками. Тут же белела кружка, накрытая листком бумаги, вырванным из ученической тетради. Покончив с ужином, допивая из кружки молоко, вспомнил, что надо поблагодарить девушку. Он встал, прошелся по коридору, заглянул в открытую дверь, но Ульяны нигде не было. Вернулся, лег в постель, закрыл глаза и словно провалился куда-то.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Отослав сводку, он вышел из конторы, разыскал уборщицу и попросил ее, чтобы она сходила за Архипом. Сам же, забрав у нее ключ от нового кабинета управляющего, решил осмотреть, что это за хоромина. Огромная, больше двадцати метров, комната была оклеена новыми светло-коричневыми обоями, придававшими ей теплый и уютный вид. В углу стояла свежепобеленная шведская печь, гладкий пол был только что выкрашен и никем не топтан, но краска уже хорошо подсохла. Из кабинета один выход был на застекленную веранду, другой в новый, невыкрашенный тамбур. Как раз здесь, на веранде, и застал Агафона сторож, хмурый и недовольный.
– Извините, Архип Матвеевич, что я вас потревожил, – пожимая ему руку, проговорил Агафон. – Ну и за вчерашнее тоже не серчайте. Не очень любезно я с вами разговаривал… Нездоров был.
– Ничего. Я этого не особо как и приметил. Зачем звали?
Архип взглянул на бухгалтера, пытаясь понять, почему вдруг тому вздумалось вызвать его, да еще начать извиняться.
– Я слышал, что вы печник? – спросил Агафон.
– Занимаюсь по случаю, – ответил Архип. – Дымит, что ли?
– Нет, – возразил Агафон. – Нужно вон к той шведке, – кивая через окно на печку, продолжал он, – плиту кухонную пристроить. Сможете?
– А на кой шут она здесь сдалась? – воскликнул Архип. – Тут строитель с женой жили, была плита. А ден двадцать тому назад мне велено было ее сломать. Не хотел я трогать, а управляющий говорит – долой! Ну, я и срубил, а теперь опять? Да это что за карусель такая?! – возмущенно спрашивал Архип.
– Столовую и кухню, Архип Матвеевич, организовать решили для рабочих и служащих, – сказал Агафон.
– Будто бы? – не поверил Архип. – И Захар Петров согласился?
– Сам подал такую мысль…
– Ну-у! Едрена корень! – стуча об пол палкой, крикнул Архип. – Теперече наши козы начнут верблюжат родить с двумя кочками. Карусель! Он ить, поди, два года эту канцелярию во сне видел, и вдруг!..
Архип даже присвистнул от удивления.
– Сами видите, что в коридор общежития нельзя войти! – сказал Агафон.
– Не ослеп! Вижу, как девчонки с кастрюльками и половниками мыкаются. Моя жена Настасья сколько разов им намекала, чтобы тут кухню устроить, куда там!
– Беретесь, Архип Матвеевич? – спросил Агафон.
– А когда нужно, чтобы была готова?
– Чем скорее, тем лучше. Магарыч от меня, – сказал Агафон.
– Само собой! Сегодня к вечеру можете блины печь. Кирпич есть, а плиту из свинарника притащим на четыре конфорки. И жарь и парь. Песни пой и коров дой! Разлюли малина какое помещеньице! – восторгался Архип. – Да я для своих девчат такую штукенцию сварганю, с горнушечками, с духовочками…
– У вас большая семья? – спросил Агафон, безмерно радуясь горячему участию этого человека.
– Две дочери и сын. Уже разлетелись. Одна замужем, другие учатся в городе. Мы вдвоем с женкой. Не жалуемся.
– Не могла бы ваша жена для начала в нашей коммунальной столовой быть заведующей, и готовить для всех одиночек общий котел? Конечно, за отдельную плату, – осторожно предложил Агафон.
– Не знаю… – Архип покачал головой и задумался.
– Вы тоже могли бы здесь питаться, если, конечно, желаете.
– Потолкую с ней. Ежели она согласна будет, я перечить не стану. Отчего же не пособить! Вроде коммуны будет, так, что ли?
– В этом роде, – неопределенно ответил Агафон, сам еще не зная, к чему приведет его затея… «Только бы Пальцев не вернулся с поля до вечера, а уж там дальше видно будет».
– Значит, приступать? – спросил Архип.
– В темпе, дядя Архип! Я помогать буду.
– Гоже. Кирпич тут за углом, и глина рядом.
Архип круто, по-военному повернулся и быстро зашагал домой за инструментами. По дороге зашел на ферму и «взбулгачил» всех девчат. В обед они заявились к Агафону всем скопом. Провели на скорую руку комсомольское собрание.
Рослая бойкая птичница, комсорг Тамара Дмитриева в своем выступлении сказала:
– Вы вот, товарищ Чертыковцев, прошлый раз на собрании упрекали нас, что мы занимаемся танцульками и не хотим учиться. А когда нам учиться? Нам иногда даже еду приготовить некогда, на сухомятке больше садим. Выпадает свободное время, постирать надо, погладить, книжку хорошую почитать, в кино сходить, а тут еще похлебку какую надо на два дня сварить, кто на двоих, кто на троих. Где время-то взять? Мы ведь все на скорую руку, больше всего на яичницу нажимаем… Скоро, наверное, сами начнем цыплят выводить от этих яичков.
В конторе, где шло это неожиданное, импровизированное собрание, от девичьего хохота дрожали чернильницы.
– А что вы смеетесь? Разве я неправду говорю?
– Правду! – хором подтвердили девчата. – Жми, Тома! – подзадоривали они свою подружку.
– Мы ведь сколько раз поднимали, как говорят, этот вопрос и трясли за усы нашего Пальцева. Он только обещает новые дома и веселую в них жизнь. А пришло два дома, он один себе собрал, а другой ветеринару. Я не говорю, что они, наши руководители, должны жить в плохих условиях, но ведь и о нас надо позаботиться. Мне даже трудно было представить, что управляющий так расщедрился и пожертвовал своим кабинетом. Уму непостижимо! Он возился с ним, даже сам полы красил… Давайте, девчата, вынесем ему благодарность!
Не успел Агафон и глазом моргнуть, как они заставили его записать все в протокол и тут же единодушно проголосовали.
Он вынужден был подчиниться их требованию. Писал и с ужасом думал: а вдруг случайно вернется Пальцев с поля, и тогда, считай, все пропало. Вся его затея со столовой окончится позором.
Чтобы закрепить решение, он предложил сейчас же перенести из коридора общежития все кухонные и обеденные столы, кастрюли и остальную посуду и расставить в новом помещении.
Предложение было принято, и вся утварь сразу же после собрания была дружно водворена на новое место.
«Ну вот теперь уж их отсюда не выбросишь, – облегченно подумал Агафон. – Тут уже придется иметь дело с целым коллективом…»
– А знаете что, девочки! – застилая столы белыми скатерками, добытыми со дна девичьих чемоданов, говорила Тамара. – Как только станет совсем тепло, мы устроим на веранде чудесную столовую и по вечерам будем чай пить с вареньем и песенки распевать под гитару!
– Женишков сюда завлекем, парнишечков, – вставил возившийся около печки дядя Архип.
– Уж не без этого, Архип Матвеич! – с лукавым прищуром поглядывая на Агафона, подхватила Тамара. – Вечерние зореньки будем встречать. Люблю уральские закаты!.. Шевелись, девчата!
Агафон растроганно двигал бровями, помогал переставлять и устанавливать столы, удивляясь неутомимой веселости девушек и непрерывному задорному смеху.
Они вторглись и в контору. Им приглянулся для посуды как раз тот шкаф, в котором Пальцев прятал портрет. Фанерный, некрасивый, он до этого стоял в красном углу кабинета, но был выставлен в канцелярию. Пальцев, видимо, хотел приспособить его для своих деловых бумаг. Девчата тщательно обследовали все ящики и в самом нижнем обнаружили доску, обернутую плотной бумагой и аккуратно, крест-накрест, перевязанную шпагатом.
– Фанера какая-то! – крикнула одна из девушек.
– Скажешь тоже. Кто станет фанеру в бумагу завертывать? Тут рама вроде. – Тамара попыталась развязать бечевку, но только еще крепче затянула петельку. Не утерпела и проковыряла дырку. Неожиданно отдернув руку, крикнула: – Глаз, девочки! Прямо как живой! Жутко даже!
Девушки плотно обступили Тамару. Над отверстием дрожал обрывок бумаги, оттого и чудилось, что выразительный, в темных ресницах глаз недобро подмигивает.
– Не надо бы, девчата, трогать, – вдруг тихо заговорила подошедшая Настя. Лицо ее посуровело, морщинки сдвинулись к переносице.
– Почему не надо? Ясно, чей-то портрет. Мы пригвоздим его на самом видном месте. Может, тут космонавт или артист какой нарисован.
– Нет, девочки. Лучше уж не трогать. Захар Петров прибрал. Это его вещь.
– Уж раз в апартамент въехали… – Щелкнули ножницы, оказавшиеся у кого-то под рукой. Концы отсеченной шпагатины разъехались, жесткая бумага поползла, зашуршала грубо оборванными краями, медленно обнажая внушительно яркий мундир. Весело щебетавшие девушки притихли. На столе в хаотическом нагромождении бумаг лежал красочный, со всеми регалиями, слегка запыленный портрет генералиссимуса Сталина.
За окном сверкало солнце, все жарче нагревая чисто вымытые стекла.
– А орден Победы, девочки, как всамделишный, – прошептал кто-то. Ветер качнул на окне занавеску, и набежавшая тень спугнула теплый весенний луч, тлевший на четко выписанном ордене. Разглядывали долго, пристально, с затаенным любопытством, еще не сознавая толком, что мудрой и лукавой судьбе, видно, было угодно напомнить им о грозной и неповторимой эпохе, о которой у них, неоперенышей, было пока смутное и трепетное представление.
Громко хлопнула дверь. Увидев вошедшего Агафона, Тамара попробовала снова завернуть портрет, но твердая, усохшая бумага топорщилась, открывая то лицо с чуть прищуренным, отдаленно знакомым взглядом, то краску мундира, то золоченые на петлицах звезды.
– Где откопали? – спросил Агафон.
– Тут был, в шкафу, в нижнем ящике.
– Захар Петров наказывал мне не трогать… – Настя смущенно умолкла.
– Хорошо. Раз уж он наказывал, к нему в стол и спрячем…
Агафон связал концы обрезанной веревочки и стал помогать Тамаре завертывать портрет, придерживая рваные края бумаги. Обертка упорно продолжала коробиться, и сама рама, казалось, не хотела укладываться, а веревочка оказалась коротка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42