Так слушай, завтра завоз. Сколько тебе?… Да что ты, бери ящик… Ну то-то. Только пиво не очень охлаждай, а то опять ангину схватишь. Откуда, откуда – знаю. Я говорю – посоветуйся с женой, у них память лучше… Да нет, спасибо, мне ничего не надо. Продукцию вашу на стол не поставишь. (Смеется.) Так что… Ну вот разве что поможешь долг карточный получить… Ну конечно, не твой. Одного твоего. Я тут по субботам иногда с ним играю. Парень неплохой, только всегда без денег и на мизере много берет… Самойлов Юрий Иннокентьевич… Да. На днях опять подзалетел, опять говорит – в премию, мол, отдам. Так что будь другом, подкинь там его цеху на бедность моторов, а то ведь, не ровен час, опять без премии будет, а я при голом интересе… Ну лады, бывай… Горло не застуди. (Кладет трубку.) Ну как?
Юра. А как же он завтра?
Паша. Тебе моторы когда нужны – сегодня?
Звонит внутренний телефон.
Юра (снимает трубку). Да… Самойлов… Здравствуйте, Пал Палыч… Так… Хорошо, Пал Палыч… Обязательно… Спасибо… (Кладет трубку. Паше – с изумлением.) Ну, ты, Паша, артист…
Паша. Ты, маленький, как всегда – мимо. Артист – он чужие слова говорит, а я свои.
Входит Новиков.
Новиков. Слыхали?
Паша. Да, учитель. Комиссия. Мы собранны, как никогда.
Новиков. А сколько брака?
Юра. Семнадцать процентов.
Новиков. Кошмар. Что делать?
Паша. Я думаю – банкет, учитель.
Новиков. Поминки, ты хочешь сказать?
Паша. Нет, учитель, я имею в виду праздник коллектива.
Новиков. А что праздновать? Невыполнение плана?
Паша. Миллионное изделие.
Новиков. Что?
Паша. Миллионный кондиционер, собранный в нашем цехе.
Юра. Но…
Паша (Юре). Минуточку, коллега, вопросы в записках, я еще не кончил. (Новикову.) Учитель, заметьте: я не сказал – выпущенный кондиционер или проданный, я сказал – собранный. То, что их не принимает торговая сеть… Рабочие, собиравшие их своими мозолистыми руками, в этом не виноваты. Смежники поставляют мусор.
Новиков. Принимать не надо.
Паша. Вы ж сами заставляете, учитель.
Новиков. Я? Жизнь заставляет.
Паша. Словом, учитель… Мы собрали миллион? Собрали. Значит, юбилей. Пресса, телевидение.
Новиков. Но что скажут?…
Паша. Перед телекамерой? В доме избежавшего повешения не говорят о веревке.
Новиков. А качество гарантируешь? Хоть в миллионном?
Паша. Учитель, я вас когда-нибудь подводил?
Новиков. Ну хорошо, Добрынин. Будешь лично отвечать за миллионный. Начнут сборку, стой рядом. Вопросы есть?
Юра. Вопросов нет, есть ответ.
Новиков. С этим пока подожди, отвечать будешь, если не сделаете. (Хочет уйти.)
Паша. Учитель, минутку… Как раз в связи с комиссией. Одно соображение. У нас в обязательствах есть пункт – шефская помощь.
Новиков. Ну и что?
Паша. И есть отходы дюраля.
Новиков. Не вижу связи.
Паша. А в драмтеатре ищут дюраль. Для декораций.
Новиков. Дефицитный дюраль за контрамарку? Мельчаешь, Добрынин.
Паша. Я не о себе, учитель.
Новиков. А о чем?
Паша. О шефской помощи. Заметка в газету. Пункт в отчете комиссии.
Новиков. Да?… Но я уже обещал школе.
Паша. Им – в следующем месяце. Чего-чего, а выбраковки у нас хватает. И потом, учитель, Леночка ведь в театральный собирается, а не в педагогический. А главный режиссер набирает курс…
Новиков. Ты что же это мне предлагаешь?
Паша. Нет, это, конечно, случайное совпадение, учитель, не более. Я бы никогда не посмел предложить вам, вы же знаете… Но случаем надо уметь пользоваться.
Новиков. Нечего ей, пусть сдает как все. На то и есть конкурс.
Паша. Конечно. Но только кого конкурс? Родителей. Впрочем, вас лично, учитель, ваш благородный жест ни к чему не обязывает.
Новиков. Не порть мне ребенка, Добрынин. Хватит цеха. (Уходит.)
Юра. Господи, уйти отсюда к чертовой матери! Чтоб тебя не видеть!
Паша. Далеко? Может, проводить?
Юра. Да в любой цех, где люди как люди. Здесь же кунсткамера какая-то стала.
Паша. Это не выход. Вернее – это аварийный выход.
Юра. А в чем выход? В чем?
Паша. Положа руку на сердце? Между нами? Как мужчина мужчине?
Юра. Опять?
Паша. Если вы честный человек, сударь… Если вам дорога честь завода… Если вы хотите уважать себя и не бояться смотреть в глаза своим товарищам…
Юра. Что тогда?
Паша. Вы должны застрелиться.
Затемнение.

Паша звонит из автомата.
Театр?… Катю Корниенко можно попросить?… А когда освободится?… Спасибо… Ну, передайте… передайте, что звонили из гидрометцентра – ожидается тайфун… Да, да, и пусть никуда не выходит.

Картина третья

Театр. Три смежные комнаты. В центре – приемная, слева – кабинет Серафимова, справа – Постникова. Входят Паша с Леной, Он оставляет ее в приемной и заходит к Серафимову.
Паша. Все в ажуре, коллега. Пишите письмо.
Серафимов. Письмо готово. Захватите?
Паша. Нет, его Леночка отнесет.
Серафимов. Кто?
Паша. Леночка Новикова. Дочка нашего зама. (Выглядывает в приемную, зовет ее.) Вот, познакомьтесь. Серафимов (несколько опешил). Ага. Очень приятно. Если не сказать больше. Как папа?
Лена пожимает плечами.
Значит, мы мечтаем о театре?
Лена кивает.
Давно?
Лена снова кивает.
У вас хорошая дикция.
Лена смущенно улыбается.
И мимика.
Лена нерешительно смотрит на Пашу.
Паша. В чем дело, мы волнуемся, все нормально.
Серафимов. Ну хорошо, подождите немного. (Идет к Постникову.)
Постников. А, вы… Ну что? Где декорации?
Серафимов. Там, Геннадий Сергеевич.
Постников. Где там?
Серафимов. В приемной.
Постников. Почему в приемной?
Серафимов. Потому что она ждет, когда вы ее примете.
Постников. Кто она – декорация?
Серафимов. Нет, Геннадий Сергеевич. Девочка нежного абитуриентского возраста.
Постников. Какая еще девочка? При чем здесь девочка?
Серафимов. Не обижайте ребенка, Геннадий Сергеевич. Она не сирота. У нее есть папа.
Постников. Ну и что?
Серафимов. А у папы есть дюраль. Не говоря уже о бакелите.
Постников. Так. И значит, она?…
Серафимов (вздыхает). Боюсь, что да.
Постников. И конечно?…
Серафимов (вздыхает). Боюсь, что нет.
Постников. И вы хотите, чтобы я взял ее к себе на курс только потому, что ее отец…
Серафимов. Нет, нет, что вы, Геннадий Сергеевич, совсем не поэтому. А потому, что вы мудры и снисходительны. А то, что ее отец сделает нам за неделю декорации, – это случайное совпадение, не имеющее к высокому искусству ни малейшего отношения.
Постников. Не знаю. Ладно, поглядим.
Серафимов. Как раз об этом я и прошу – поглядеть. Можно заодно и послушать.
Постников. Так она что – действительно здесь?
Серафимов. Геннадий Сергеевич, ее зовут Леночка. Она прочитает басню.
Постников. Какую басню?
Серафимов. Хорошую. «Стрекоза и муравей». И потом, Геннадий Сергеевич, какая вам разница, что она прочитает? Важно, что ее папа напишет. В левом углу нашего дома. Даю девочку Лену. (Выходит.)
Постников. Ночной кошмар.
Серафимов вводит Лену и Пашу.
Серафимов. Это Леночка. А это правая рука ее папы.
Паша поднимает правую руку в приветствии, а Лена делает книксен.
Постников. Ну хорошо, милая Лена. Вас Лена зовут?
Лена кивает головой.
Давайте послушаем, как вы читаете. Прошу вас.
Звонит телефон. Постников снимает трубку.
Да… Я… Когда съемка?… Нет, днем никак – репетиция… А вечером спектакль… Не знаю, давайте ночную… Ну а что я могу сделать?… Ну хорошо, позвоните. (Кладет трубку, записывает в календаре.) Так… Так что у нас?
Серафимов. Басня.
Постников. Да? Ну хорошо, давайте басню. И никаких отвлечений. Все. Полная сосредоточенность. Только вы, стрекоза и муравей. Нас нет. Все. Начали.
Звонит телефон. Постников берет трубку.
Да… Так. А тракт когда?… Нет, ночью не могу, у меня сон…При чем здесь сон – у меня съемки «Сон в летнюю ночь»… Да… Вот давайте между двумя и семью… Хорошо. (Кладет трубку, записывает в календаре. Задумывается. Потом вздыхает.) Так на чем мы остановились?
Серафимов. На муравье.
Постников. На чем?! А, да… Ну так в чем дело, почему вы все время отвлекаетесь, все время в сторону? Все. Вакуум. Абсолютная изоляция. Подвал. Башня. Начинайте. (Снова звонит телефон, в трубку.) Меня нет! Я занят! Запись?… Почему завтра, когда мы… Ну и что, что студия свободна? А я вот занят… Не знаю, давайте тогда рано утром, перед репетицией… Ну, позвоните. (Бросает трубку.) Опять вбок?! Опять в сторону?! Мы когда-нибудь будем читать басню? Все! Отключились! Барокамера! Невесомость. Парим. Сгруппировались. Начинайте.
Лена встала в позу, посмотрела на Пашу, тот показал ей – ногу чуть вперед, руки за спину, подбородок поднять; она все это выполнила, закрыла глаза и… ни звука не смогла произнести.
Серафимов. Ну что ты, давай смелей, не бойся.
Лена беззвучно шевелит губами.
Постников. Леночка, ну что вы, в самом деле? Никто вас не обидит. Ну… Вы что – текст забыли? Как начинается?
Паша. «Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела…»
Постников. Ну вот, видите, какая история. Очень интересно. А дальше что там?
Лена молчит, чуть не плача.
Серафимов. «Оглянуться не успела…»
Постников. Ну… «Как зима катит в глаза!» Вот видите, даже я помню.
Паша. Лена, Лена… Соберись! Ну что ты вдруг?
Постников (с выражением). «Облетело чисто поле, нет уж дней тех светлых боле…» Правильно?
Лена кивает.
«Где под каждым ей кустом был готов…» Ну… Что?…
Лена посмотрела полными слез глазами.
Паша и Серафимов (хором). «…и стол и дом!»
Постников. Правильно! А вы боялись. Ну, давайте дальше сами.
Лена молчит.
Как там дальше?
Серафимов. Я не помню.
Паша (бормочет). «… .был готов и стол и дом». М-м, м-м…
Серафимов. А, вот… По-моему, так: «Злой тоской удручена, к муравью ползет она». (Лене.) Правильно?
Лена кивает.
Постников. Почему ползет? Скорее летит. Стрекозы же летают.
Серафимов. Какая разница: летит, ползет. Важно, что она ему говорит. Диалог важен, а не ремарки.
Постников (ехидно). Вы так полагаете?
Леночка подвинулась, зацепила стул. Все обернулись.
Серафимов. А, смотрите, кто у нас… Леночка.
Постников (Лене). Спасибо. Вам не трудно подождать нас там?
Лена переходит в кабинет Серафимова.
Вы что – разыграть меня решили?
Серафимов. Помилуйте, Геннадий Сергеевич. Я не предполагал, что она настолько…
Постников. А что вы предполагали? Что я опять поверю в вашу очередную сказку – про трудности с декорациями, с репертуаром, с чем еще там?… У вас же на все есть оправдание и причины. Сначала вы говорите многозначительно: из этого ничего не выйдет – и ждете, пока не выйдет, а потом говорите с усталым видом: я же говорил… Вы придумали себе удобное амплуа – вечного скептика. Но скепсис опустошает душу, он ничего не родит, кроме нового скепсиса. Да, вам трудно, верю, но не валите на меня, на то, что я занят тремя постановками сразу. Да, занят – но не от жадности. Нет, от жадности – к работе. Меня уже не насыщает одна пьеса, которую годами репетирую, – с вашей помощью, вернее, без вашей помощи. Я прихожу с наших репетиций голодный, неудовлетворенный, не высказавший и половины того, что хочу, что тороплюсь сказать – пока еще есть силы, пока не заездили насмерть. Я ищу в современных пьесах что-то вечное, а в классике – современное и вас призываю помочь мне. Но вам некогда. Только ведь в жизни кроме Дней и вечеров, когда мы едим и работаем, есть еще ночи, когда мы думаем. Не об антрекотах и ставках, а о гражданской панихиде. О своей. О том, кто придет на нее и что скажет. И чего не скажет. В молодости я, как и вы, хорошо спал… А сейчас мне некогда, вы уж меня извините. (Кивает Паше, давая понять, что разговор окончен.)
Паша и Серафимов выходят. Серафимов разводит руками, достает письмо, собирается его порвать.
Паша. Минуточку. Подождите. (Заходит снова к Постникову.) Извините, Геннадий Сергеевич. Я позволю себе…
Постников. Вы по поводу…
Паша. Нет, нет. Я противник протекционизма. Как и вы. В наш век… Мы задыхаемся от протекций, они парализовали нашу свободную волю. Мы барахтаемся в знакомых и в знакомых наших знакомых, как мухи в паутине, мы вязнем в них. Протекции портят не только нашу кровь – кровь деловой жизни разжижается, как от родственных браков.
Постников. Да, но…
Паша. Тут особый случай. Дома – обстановка. Отец – фигура, все вокруг… Ожесточенные души. Чувство протеста. Все сама. Как следствие – чудовищная зажатость.
Постников (недоверчиво). Вы думаете?
Паша. Да, я часто об этом думаю. Никто так не чувствует фальшь ситуации, как дети. Они бескожи. И тогда – как улитка, в себя.
Постников (задумчиво). Быть может…
Паша. Она талантлива.
Постников. Вы уверены?
Паша. Вы же видели сами. Поменяйте знак. Все, что с минусом, – плюс. И представьте себе ее через пять лет, прошедшую вашу школу. Обогащенную вашим опытом. Освещенную вашим талантом.
Постников. Да?
Паша. А разве у нас так не бывает? Все знаем, а молчим. Внутри – тысяча вольт, а на выходе – ноль. Короткое замыкание.
Постников. Вы физик?
Паша. Я гуманист. А вспомните свой курс. Разве все Ермоловы?
Постников. О, если бы…
Паша. Но они старались понравиться.
Постников. Еще как.
Паша. Лицемерили. А она?
Постников. Действительно…
Паша. Личность. Не боится быть искренней. Разве не нужны вам личности?
Постников. Пожалуй, вы правы.
Паша. Я был уверен, что вы не сделаете ошибки. Знаете, чем отличается умный человек от мудрого?
Постников. Чем?
Паша. Умный всегда находит способ исправить ошибку, а мудрый ее не делает.
Постников. Недурно сказано.
Паша. Нас так немного, надо помогать друг другу.
Постников заходит к Серафимову. Паша идет за ним.
Постников (Лене). Извините, мы заставили вас ждать. Собственно, думаю, мы должны поблагодарить вас – что вы пришли, что согласились нам почитать. Должен сказать откровенно, что вы производите хорошее впечатление: вы миловидны, это для актрисы не последнее дело, вы скромно держитесь… Ну, что еще… Обаятельны – по-своему. По-видимому, очень нервны, восприимчивы, это тоже, как говорится, туда. Ну, а что текст немного позабыли, так это бывает. У всех, даже великих, бывали конфузы. Я вот в молодости играл в одной пьесе, уж сейчас и названия даже ее не помню. Чекиста играл. Я врывался в ресторан, где сидели контры, и громовым голосом кричал:
1 2 3 4 5 6 7