Горючего в вертолете осталось километров на триста с гаком. Улететь можно, но, по сибирским меркам, недалеко. Леша предложил сдаться на милость властей. Я напомнил об участи невинного радиста. Пилот нахмурился и вздохнул. Изуверская расправа над товарищем казалась ему жуткой галлюцинацией, порожденной пещерным газом. Мы были бы рады поверить, если бы раньше не убедились в обратном.
От часовни остался высокий обветшалый сруб. Под прикрытием святых стен Лепяго надеялся уберечься от демонов. Славу больше заботило появление оперативной группы, которая могла патрулировать по реке и ненароком набрести на остров – вертолет был штукой приметной. Решили караулить до утра: менять стоянку поздно – смеркалось, а выбирать место посадки в темноте слишком рискованно. Да и неизвестно еще, кто там ходит по ночному лесу. А тут изоляция, река со всех сторон как-никак.
Набрав сушняка, укрылись в часовне. У входа развели костер, отгородившись пламенем от враждебного внешнего мира. Небо мало-помалу темнело, к часу ночи высыпали крупные яркие звезды. Я грелся у костра, уставившись в ночной свод, и думал о золоте. Врата стояли перед глазами во всем своем великолепии, но очень хотелось жрать.
– Круто же я встрял, аж самому не верится, – сказал Леха. – Не знаю, как все это объяснить, а объяснять придется.
– Если живы останемся, – добавил Лепяго.
– Ерунда, перезимуем, – пробасил Слава.
– Конечно, перезимуем, – затараторил пилот. – Самому не верится, а как отцы-командиры это воспримут? Не представляю. Одними бумагами не отпишешься. От полетов отстранят, верняк, да еще в дурку на освидетельствование пошлют. Врачи теперь задолбают. А что я жене скажу? Без денег останемся, факт. Хорошо, что она в столовой работает, с голоду не пропадем. Верно ты говоришь, перезимуем! – Он нервно хохотнул и хлопнул себя по колену. – Черт его знает, что здесь творится, какую заразу Проскурин замутил. По всему управлению комиссия из Москвы ездит, а он что-то невероятное устроил. Побег какой-то, пещера, золото. И вас я, ребята, не понимаю, чего вы-то колбаситесь?
В ответ Слава цыкнул зубом. Получилось настолько неприятно, что по телу пилота заметно пробежал холодок.
– Нет, ну конечно, – от страха простил нам Леха своего заколотого товарища, – может быть, для вас так и нужно, но ведь я тоже с вами в историю попал. Я вот что скажу, нам из оцепления не вырваться.
– А почему нет? – отрешенным тоном спросил Вадик.
Я оторвался от созерцания небосвода и посмотрел на Гольдберга. Он сидел, зажав между коленями автомат, и усмехался язвительно и жестоко. Вечный студент возмужал. Такая циничная усмешечка не могла принадлежать лоховатому «ботанику».
– Ну… потому что. Я знаю, – попытался изобразить компетентность Леха, но голос его дрогнул. – Я вам нужен, потому что умею летать. Допустим, высажу вас, а что потом?
– Тебе-то какой интерес? – Слава явно не желал посвящать Леху в дальнейшие планы.
– Что со мной будет?
– Полетишь домой.
Пилот вздохнул, не поверил. Он тешил себя иллюзией, что, расставшись с нами, будет дальше жить с любимой женой-поварихой. Лично я в этом сильно сомневался. Проскурин, судя по размаху, задумал масштабные действия. Надо полагать, планы не ограничиваются одной Усть-Марьей. Будут попытки подчинить себе начальство, начиная с верхушки Красноярского управления, вплоть до министра. И если у шамана получится, он двинется дальше – в Кремль.
Кашу, которую заварил обезумевший хозяин зоны, придется расхлебывать не ему одному. С жертвами в его маленьком тоталитарном государстве не считались: для поддержания образцового порядка надзиратели-харги убивали много и охотно, в чем мы уже имели возможность убедиться, и готовы были убивать еще и еще. Если им в лапы попадет пособник, пусть даже невольный, ненавистного врага, его тут же растерзают. В назидание прочим и чтобы не сболтнул лишнего, когда попадет к отцам-командирам.
Пилот этого не понимал и продолжал тараторить, благо никто не перебивал.
– Здесь Сибирь, лагерный край, тут веками отлаженная система отлова беглых каторжан. На вас будут охотиться все оперативники, Внутренние войска, госбезопасность, даже местные жители, все эти эвены с юкагирами. За поимку беглых им платят, их прадедам платили, так что у них в генах закодировано всех подозрительных задерживать. В тайге вам от охотников не уйти, да и сколько вы по тайге находите – это же дебри! К тому ж у вас листы неподъемные с собой.
– Ну и чего теперь? – спросил Слава.
Леша сообразил, что сболтнул лишку, и промолчал.
– Боишься с нами? – Вадик хищно облизнулся.
– Боюсь, – честно признался пилот.
– И не напрасно, должен вам сказать, – подал голос Лепяго. – Я не знаю, друзья мои, всех ваших планов, но мне кажется, что сопротивляться не имеет смысла. Дело вовсе не в кагэбэ и милиции. Неужели не ясно, что вам противостоят силы неизмеримо большие, нежели обычные человеческие? Если вы до завтрашней ночи не успеете покинуть территорию, на которой властвовали харги до их заточения в пещере, то вас попросту растерзают.
– Две сотни километров хватит? – поинтересовался Слава. – И в какую сторону?
– Не знаю, – сказал Андрей Николаевич. – Но даже если вам повезет улизнуть от харги, милиция-то останется. Алексей прав, куда вы денетесь с золотыми воротами?
– Какие будут предложения? – уточнил Вадик.
– Добровольно вернуться в Усть-Марью и сдать находку в музей. Я встречался с Феликсом Романовичем после той перестрелки. Как видите, жив. Я могу с ним поговорить. Он поймет.
– Не сомневаюсь, – улыбнулся я и переглянулся со Славой. – Выслушает, поймет, сделает выводы и посадит. Благо, есть куда.
– Нет. Ели вы добровольно передадите в музей драгоценный экспонат, я" уверен, Феликс Романович постарается вас простить.
– А как же демоны? – скептически хмыкнул я, – Они-то вряд ли простят.
– Феликс Романович сумеет с ними договориться, – убежденно заявил Лепяго. – Он имеет над ними власть. Нам надо только эту ночь пережить, а утром немедленно лететь в город. Я все обдумал, дело верное. Сейчас Феликс Романович может утрясти любой вопрос. Он получил особую силу и власть повелевать людьми. Даже комиссию из столицы обработает. Обставится, найдет крайних, зэков каких-нибудь, грохнут их в тайге, якобы при сопротивлении. На них все спишут. Загладят ситуацию так, что никто концов не найдет. Не впервой, скажу я вам, далеко не впервой. Вы все выйдете сухими из воды, и хозяин будет доволен. Он вознаградит, будьте уверены. Если не станете его злить, бегать и скрываться, а придете и повинитесь, вам это сойдет с рук. Характер у Феликса Романовича тяжелый, смею вас заверить, но с ним можно договориться. Это я беру на себя!
– Пошли спать, – оборвал его я.
Предложение было весьма актуальным. Силы требовали восстановления. Без еды мы сидели уже вторые сутки и все это время практиковали психованный биатлон: бегали, стреляли и вдобавок таскали неподъемные тяжести. Кроме дремоты в развалинах под дождем минувшей ночью, иного отдыха у нас не было. Мы оставили костер догорать и стали выискивать места поудобнее. Слава предложил выставить охранение, дежуря парами и сменяясь каждые полтора часа. По нашим прикидкам, рассвет должен был наступить максимум часов через шесть. В первую смену заступал он с Лепяго, в следующую – я с Вадиком. Пилоту оружия не доверяли, и ему посчастливилось давить хомяка всю ночь напролет. Пусть выспится. Завтра ему предстояла ответственная работа, требующая хорошей реакции и большой отдачи.
Слава заступил на пост, а я разгреб поровнее у стены гнилую труху и лесную грязь и угнездился на них, подложив под голову скрещенные руки. Небо надо мной было чистым и ясным. Хаотичный рисунок созвездий на миг заслонила трепыхающаяся тень. Я хотел сообщить о ней корефану, но глаза невольно закрылись, а состояние это было таким сладким, что хотелось протянуть его как можно дольше. Все тело ломило, до последней мышцы и косточки. Я подумал о Маринке, что она никогда не поймет, каким трудом даются сокровища, чего мне стоит ее беззаботная роскошная жизнь…
Открыв глаза, я увидел, что часовня озарена тусклым желтым светом. Друзей я не обнаружил – пол был пуст. У стены располагался невесть откуда взявшийся стол, заваленный кипами рукописных книг. Над столешницей склонился длиннобородый старец. Величественными точными движениями он выводил что-то гусиным пером. Перед ним в глиняной плошке горела свеча, но не она распространяла необычайное желтое сияние. Источником служила сама часовня, причем не стены, а словно бы воздух в ней.
Заметив мой взгляд, старец поднял голову и начал осматриваться по сторонам, словно пытаясь обнаружить что-то невидимое. Затем его глаза остановились на мне. Старец встал из-за стола. Отливающая серебром борода достигала пояса. Он шагнул ко мне, глаза смотрели твердым, проникающим, всезнающим взглядом. Раздался оглушительно громкий, глубокий, неземной чистоты благородный металлический звон.
– Тайхнгад, – строго предупредил старик.
Я проснулся от того, что меня трясли за плечо. Вокруг была темень. Голос Славы произнес:
– Подъем.
– Да-да, – пробормотал я, пытаясь собраться с мыслями. Сказочное видение еще стояло перед глазами.
К ночи похолодало. Я продрог, мышцы затекли и болели.
Кряхтя, мы с Гольдбергом выползли из часовни и принялись раздувать угли. Наломав сушняка, с грехом пополам раскочегарили костер. Я наконец проснулся и в должной мере использовал опыт походной жизни. Вскоре мы тянули руки к огню, прижавшись плечом к плечу, чтобы побыстрее согреться.
– Вы с костром не балуйтесь, – посоветовал из глубины святой обители Слава. – Догорит, и больше дров не подкидывайте.
– Почему? – спросил Вадик.
– Убить могут. Вы после огня вокруг ни хрена не видите, а сами как на витрине. Лучшей мишени не придумать.
– Да, конечно, конечно, – пробурчал Вадик, притоптывая выкатившуюся из костра головню.
Слава угомонился, а мы как ни в чем не бывало кормили ветками пламя. Что нам на острове могло угрожать? Хотелось ненадолго забыть о постоянной опасности, хоть немножко отдохнуть, поэтому мы не разговаривали. Молча сидели и грелись. Постепенно растомило, навалилась зевота. Ночь была тихой, безветренной, ярко-красные искры летели вертикально вверх. В лицо пыхало жаром, и от этого стали слипаться глаза. Я осовело повертел головой, прогоняя дремоту. Все окружающее казалось нереальным. Словно нас обставили декорациями, которые через некоторое время должны будут смениться, а мы останемся.
Слава был прав, костер оказывал вредное воздействие, но вовсе не то, о котором он предупреждал. Пламя завораживало, погружало в оцепенение. Мы сидели бок о бок, вкушая невыносимую сладость охватившей нас истомы.
– Что мне не жилось с бабочками? – негромко проронил Гольдберг.
Мне захотелось рассказать о сне, который имел глубокий смысл, только я не мог понять его и надеялся, что Вадик растолкует. Я даже оглянулся, словно ожидал увидеть волшебный золотистый свет, но в часовне было темно. Меня вдруг охватила острая тоска, настолько сильная, что даже не удалось разомкнуть губы. Воспоминание о мире, который мне посчастливилось узреть, куда более чистом и совершенном, нежели тот, в котором я находился, наполняло душу невыразимой печалью. Хотелось вновь встретиться с чудесным светом, но доступ к нему был закрыт.
Ощущение недосягаемости испугало меня. Оно стремительно нарастало, и я услышал, как клацают мои зубы. Дрожь охватила все тело, внутренности сжались в комок, и подступила такая тошнота, что, казалось, они должны извергнуться. Я почувствовал, как меня тащат, затем напряжение чуть-чуть отпустило, послышался едва различимый, словно доносящийся издалека голос. В то время как спазм в животе исчезал, голос становился все громче. Я определил, что это отрывисто кричит компаньон:
– Дверь! Дверь держи! – И еще: – Лепяга, окна!
Размеренно и ровно прозвучала очередь в три патрона. Комом, который еще не рассосался в животе, я почувствовал ее мощную вибрацию – каждый выстрел отдельно. Наконец сделал глубокий вдох. Вливающийся в легкие воздух вернул грудной клетке упругость. Послышалась пальба, торопливая и беспорядочная, будто на железный лист высыпали пригоршню гороха. Кто-то что-то орал. Слава исчез. Я перевернулся на бок, постанывая от боли. Живот ныл, будто брюшной пресс сводило судорога. Обнаружил, что нахожусь в часовне. В дверном проеме виднелись разбросанные красные угли. Крики усилились. Орали теперь не в одно горло, кажется, ругались. Стрелять перестали. Густо пахло горелым порохом. Я втянул в себя его злой смрад и закашлялся.
– Ильюха, – Слава потряс меня за плечо. – Живой?
– Да, – дыхание перехватило. Я зажмурился, переждал. – Живой, только не пойму, на каком свете нахожусь.
– Здорово тебя скрутило, – констатировал Слава.
– Они не ушли, – прохныкал кто-то. – Видите, вокруг ходят… Ходят!
– Заткнись! – прикрикнул Вадик. Нытик принялся громко всхлипывать. Я узнал Лешин голос.
– Еле тебя вытащили, – заботливо поведал друган. – Хорошо, что вовремя заметили. Лепяга их первый заметил, между прочим.
– Кого?
– Их.
Только сейчас я обратил внимание на громкий хруст, доносящийся снаружи. Кто-то большой бродил вокруг часовни, ломая ветки. Кто-то или что-то двигалось, словно не переставляя ног. Треск палок был непрерывным, без топанья.
– Как Илья, уцелел? – спросил Андрей Николаевич.
Голос его звучал неестественно строго. Без прежней боязни и даже с некоторым торжеством.
– Ага, – сказал Слава.
– Уцелел, – сказал я.
– Вам не стоило покидать убежище. Я предупреждал, что с наступлением темноты сущности ночи становятся сильнее.
В той стороне, откуда доносился голос невидимого во мраке Лепяго, беззвучно возникли два ярко-красных пятна. Они показались мне исключительно красивыми; пятна мерцали, переливались, словно были наполнены жидким огнем, сродни неземному золотистому свету. Однако этим сходство исчерпывалось: тонкие материи, породившие обе формы свечения, были чужды друг другу и даже враждебны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44