– И все-таки хорошее это было время, – не скрывая грусти, сказал он, глядя на экран телевизора. – Помнишь, как мы радовались парной путевке в санаторий? Впервые вместе в отпуск, в санаторий, да еще в какой? Сочи! Бархатный сезон!
– Дети были маленькие, – с грустью сказала Шура.
Владислав Алексеевич промолчал. Дети были их общей болью, и разговаривать на эту тему все равно, что сыпать соль на незажившую рану. Были дети – нет детей. К этому надо привыкать. Он имел возможность все сделать так, чтобы и сын Анатолий, и дочь Саня жили с ними. Ну, не в одной квартире, так хотя бы где-то рядом. Но сын, всегда тихий и послушный мальчик, неожиданно проявил твердый характер. После службы в железнодорожных войсках в Москву не вернулся, застрял в Беркаките, работает, как и работал в армии, на экскаваторе, женился, получил квартиру. Во время отпуска домой заехал на неделю, но не пробыл и трех дней.
– Твои Золотые Звезды смущают Клавдию, – сказал он о жене. – Человек не представляет, как себя вести в присутствии таких авторитетов.
И укатили в Белоруссию, под Минск, в какое-то махонькое село на реке Птичь. Анатолий потом прислал несколько снимков с пасторальными сюжетами, и Владислав Алексеевич разглядывал их не без зависти, ему остро хотелось вот так же поваляться на сене, потрепать гриву лошади, покормить с ладони корову…
Санька и вовсе отчебучила номер. Будучи студенткой первого курса университета, вышла замуж за выпускника пограничного училища и укатила с ним на одну из застав северо-западной границы. Родителей утешала тем, что перевелась на заочное отделение и во время сессий будет жить в родной квартире.
Когда дети были маленькие, Шура жаловалась перед его длительными командировками, что дом без него превращается в бедлам. Ни днем, ни ночью не затихает магнитофон, ни утром, ни вечером не закрываются двери – то к Толику друзья, то к Саньке подруги. Теперь Шура жалуется, что без Владислава Алексеевича в квартире становится тихо, как в могильном склепе. Она ищет любой повод, чтобы вытащить его из кабинета. «Мало, не вижу во время командировок, так ты и дома ухитряешься исчезать», – говорит она, когда Владислав Алексеевич просит не беспокоить его.
Конечно, ей скучно вечерами одной сидеть у телевизора, но что он может поделать, если рабочего дня до смешного мало, чтобы переделать все, не терпящие отлагательства, дела. Как лед у водоразборной колонки, растет наслоение нерешенных вопросов, и никто, пока Владислав Алексеевич живой, за него их решать не станет. Поэтому и приходится прихватывать не только вечера, но и выходные, а то и в отпуск что-то брать с собой.
– Все, Шурок, не дергай меня, – сказал Владислав Алексеевич решительно. – У меня серьезное дело. Надо сосредоточиться.
Шура обиженно кивнула, мол, у тебя всегда только серьезные дела, и ничего не сказала. Он набросил ей на плечи теплый платок и тихо прикрыл за собой дверь кабинета.
Заново перечитал исчирканные вкривь и вкось страницы. И сразу понял, почему в таких неимоверных муках рождается этот нужный, не терпящий отлагательства, документ. Потому что очень уж хочется автору и правду сказать, и никого не обидеть. «Традиционная инерция, присущая техническому мышлению…» Ишь, как витиевато закрутил простую и ясную мысль. Проще, Владислав Алексеевич, проще излагайте свою позицию, без оглядки на авторитеты. Авторитеты, увы, не ясновидцы и тоже способны заблуждаться. И «традиционная инерция технического мышления» сама по себе не исчезнет. Чтобы ее нейтрализовать, необходимо равнозначное усилие, а чтобы изменить направление – усилие дополнительное. Элементарно, как дважды два. Ничто само по себе не меняется, пока кто-нибудь не начнет менять. Когда автоматам доверять легче, чем людям, это тоже инерция технического мышления. А ведь в итоге, все, что выводится на орбиты, призвано служить людям, и только людям! Следовательно, любое изделие, существующее сегодня в замыслах, чертежах и даже поставленное на космическую верфь, должно обладать тенденцией приближения к человеку. Как бы ни хороши были автоматы, как ни надежны, они все равно бездушны, и, при всей видимости прогресса, они не приблизят космос к человеку в той степени, в какой он нуждается, скорее отдалят, ибо пространство неотделимо от времени. На каждом корабле хозяином должен быть человек, которому служат автоматы, а не наоборот.
– Упрощаете, Владислав Алексеевич, – сказал ему сегодня в институте уважаемый академик. – Только время покажет, что надежнее на путях в незнаемое – автомат или человек. Рисковать техникой, во всяком случае, гуманнее.
Его не смущали снисходительные улыбки ученых специалистов. Слишком хорошо он помнил ощущение своей беспомощности, когда ждал мгновения остановки тормозного двигателя, проработавшего несколько лишних секунд; помнил ту необъяснимую тревогу за людей, жизнь которых поставлена в полную зависимость от автоматических систем.
Сколько было поломано копий, пока космонавтам доверили первую ручную стыковку, сколько приводилось «убедительных аргументов» в пользу автоматов, «обоснованно» говорилось, что космонавт не в состоянии проанализировать мощный поток информации, вызываемый новыми скоростями. А в результате космонавту оказалось значительно легче состыковать корабль со станцией или с другим кораблем вручную, чем быть беспристрастным свидетелем при автоматике. Этот вывод подтвердили после анализа телеметрии и врачи: расход нервной энергии космонавта при ручном управлении уменьшился в несколько раз.
Сегодня уже полным ходом идет отработка принципиально нового пилотируемого космического аппарата. Время идет, а полного единодушия у создателей и эксплуатационников нет. Кто прав – не ясно. Стычки, хотя и благопристойные внешне, становятся все более резкими. И та, и другая сторона ссылаются на государственные интересы. Во время последней встречи в Главке один из Ведущих Конструкторов не пожелал подать Владиславу Алексеевичу руки, лишь издали кивнул головой. Конечно, обидно! Столько сил было потрачено, столько времени, проект казался весьма удачным, претендовал на премию, и вдруг – возвратить на доработку. Тут не просто досада возьмет, волком завыть впору.
Владислав Алексеевич мог не выносить замеченной недоработки на обсуждение Президиума, мог указать на нее во время предварительных обсуждений проекта. Но вся в том и беда, что некоторые Ведущие не желают знакомить широкий круг заинтересованных лиц со своими детищами на стадии предварительных обсуждений. Вот и пришлось вмешаться прилюдно.
Зазуммерил телефон, и Владислав Алексеевич снял трубку. Звонили из Центра управления полетом.
– Владислав Алексеевич, по данным телеметрии обнаружено повреждение внутри одного из топливных баков объединенной двигательной установки станции…
Память мгновенно воскресила конструкцию топливных баков станции «Салют». Конструкцию внешне простую, но по-своему «хитрую». Еще в замысле Владислав Алексеевич про себя сравнил устройство герметических отсеков с двухкомнатной квартирой, где одна из комнат располагается внутри другой. Наружный объем – для жидкого постояльца, внутренний – для газообразного; раздуваясь, он активно теснит соседа. Металлические стенки внутреннего отсека сложены гармошкой, и, когда в него подается сжатый азот, отсек расширяется и выдавливает жидкое топливо из бака в магистрали, ведущие к двигателям.
По замыслу конструкторов, жидкий и газообразный состав всегда должны быть разделены металлическими стенками. Но вот «гармошка» где-то дала трещину (станция функционирует на орбите около двух лет), и оба «постояльца» вступили в прямой контакт. Какие нежелательные последствия может принести эта «нештатная» ситуация? Несимметричный диметилгидразин – эффективное топливо, но обладает весьма агрессивными химическими свойствами. Просочившись во внутренний отсек, оно в первую очередь нанесет удар по компрессорам, перекачивающим азот, выведет из строя систему многократной дозаправки. А там, как в пословице: пришла беда, открывай ворота.
– Какие приняты меры?
– Выдали команду перекрыть соответствующие клапаны и изолировать опасный бак от остальной системы.
– Нормально, – подумал он вслух, – но отнюдь не кардинально. Сейчас приеду.
Он вызвал машину и подошел к окну. Метель слабела, истратив, видимо, запасы снега, и обледенелые ветви уже не раскачивались на деревьях, а лишь изредка пугливо вздрагивали, вспыхивая в темноте хрустальными бликами. Небо, однако, было по-прежнему закрыто серой пеленой туч, несущихся с северо-запада прямиком к Байконуру.
– Что случилось, Слава? – спросила Шура, приоткрыв дверь кабинета. Его всегда поражала способность жены чувствовать надвигающуюся опасность. Ведь кроме телефонного звонка она сейчас ничего не слышала, дверь была закрыта, а параллельный аппарат стоял на так называемой «секретарской» схеме – если здесь снималась трубка, там он отключался.
– Почему ты решила?
– Не знаю, показалось, – уже спокойнее ответила Шура. – Звонок поздний. – Подошла, стала рядом. – Когда мы слетаем в Ленинград?
– По дочери затосковала? – Он обнял жену и почувствовал, как податливо она прильнула к нему. Словно в молодости. – Отпустят на работе?
– У меня есть отгулы.
– Хорошо. Слетаем. – К подъезду беззвучно подкатывала его черная «Волга» с желтым глазом у радиатора. – Ехать вот надо. Твое предчувствие тебя не обмануло.
– Нюх, как у кошки перед землетрясением, – сказала Шура с улыбкой и строго посмотрела в глаза мужа. – И не засиживайся там. Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем работать на износ. Вчера и позавчера ты спал по четыре часа, сегодня опять… Все выходные в январе проработал. Полагаешь, это нормально?
– Да уж какое там нормально! Скорее бы на пенсию. – Он чмокнул Шуру в висок и вышел в прихожую. Достал из шкафа дубленку, но вспомнил, что в машине ее все равно придется снимать, ибо для дороги это не самая удобная экипировка, и надел легкую спортивную куртку. Несолидно, зато здорово. Из комнаты на него тоскливо смотрела Шура, и Владиславу Алексеевичу захотелось как-то успокоить ее, сказать, быть может, что-то смешное или ласковое, немножко постоять с нею рядом. Но у подъезда ждала машина, а в Центре управления, он отчетливо все представил, нарастала тревога. Да и там, на орбите, ждали его голоса. Не потому, что он сразу всех рассудит и все решит, просто ребята должны знать: он «в курсе» и сейчас вместе с ними.
Для экипажа, конечно, прямой опасности не было в том, что случилось на орбите, потому что вся объединенная двигательная установка с топливными баками расположена в негерметичном агрегатном отсеке, который надежно изолирован от жилых помещений. Но система дозаправки под угрозой. Рассчитанный на работу с газообразным азотом клапан недолго сможет сдерживать натиск горючего. Если оно прорвется в систему наддува азота, к компрессорам, переключающим клапанам, существование станции на орбите окажется под большим вопросом. Это ясно как божий день. Но еще наверняка объявятся отдаленные последствия, которые угадать вот так, с первого приближения, почти невозможно.
Как только машина вышла на пустынный проспект и набрала скорость, Владислав Алексеевич связался по радиотелефону с Главным залом Центра управления.
– Разработчиков объединенной двигательной установки надо проинформировать, – сказал он на всякий случай, не сомневаясь, что Сменный руководитель это сделал еще до звонка к нему.
– Само собой.
– Я что думаю?.. Нужна математическая модель ситуации, а на ней уже будем вести поиски оптимального варианта. Время есть.
– Ну, так, – сказал с задумчивой улыбкой в голосе Сменный. – Ребята из группы то же самое предлагают, я подумал и согласился. Так что, видишь, не зря тут штаны протираем.
Мокрый снег лип к лобовому стеклу, и «дворники» с трудом расчищали свои секторы, наметая к уплотнителям стекла целые сугробы. Шипованная резина цепко держала заснеженную дорогу, хотя стрелка на спидометре замерла у цифры «100». По такой погоде можно бы и тише ехать, но водитель, опытный раллист, знал свое дело, и Владислав Алексеевич никогда не вмешивался в его работу, не сдерживал, не подгонял, был уверен, что профессионал без подсказки определит безопасную скорость. Сам бы он в таких условиях вел машину, наверное, осторожней, хотя и его водительский стаж исчислялся не месяцами, еще на отцовской «Победе» сидел за рулем. Из-за поворота ударил встречный луч и водитель сбросил газ. Машину тут же повело, но он легко справился с заносом и снова прибавил скорость.
– Сбрось-ка, Женя, обороты, – сказал Владислав Алексеевич, – на орбите ждут нашей помощи, рисковать не имеем права.
– Что-то серьезное? – взволнованно спросил водитель, мягко снижая скорость. Его острый, как у Мефистофеля, профиль вытянулся вперед и казался еще острее. Не первый год работая на этой машине, он наслушался всяких разговоров, но вопросов, выходящих за рамки его обязанностей, никогда не задавал. Почему же сейчас спросил? Не потому ли, что первым нарушил установившийся порядок сам начальник.
Владислав Алексеевич попытался представить, сколько бы радости он принес Шуре, если бы выкроил денек-второй и вместе с ней заскочил на заставу к дочери. От Ленинграда, как говорится, рукой подать. Но где ему взять этот денек?
Он отстраненно контролировал ход своих размышлений и понимал, что думает совсем не о том, о чем ему по должности положено думать. Пока он едет, в Центре управления уже будь здоров какой пасьянс разложат. Сменный руководитель, конечно же, «зря штаны протирать» не станет. «Шуршит извилинами», небось, на максимальном режиме.
Владислав Алексеевич снова снял трубку радиотелефона и нажал на пульте кнопку с красной надписью «ЦУП». В этот раз ответил один из помощников Сменного – Муравко.
– Сколько там горючего, Коля? – спросил Владислав Алексеевич.
– Около двухсот килограммов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97